Изотермы июля - Прудковский Петр Николаевич

— Вот именно. Все говорит за это. Профессор, как только поставил подпись под первым письмом, сразу же начал писать второе, пока не сделал кляксу… Тут он остановился, заправил ручку, вымазав при этом пальцы, и, закончив писать, запечатал одновременно оба конверта. Причем сделано это, по-видимому, гораздо раньше, чем значится на штемпелях. Поэтому-то в обоих письмах нет ни слова о шторме, разыгравшемся в эти дни в районе Сочи. Не мог он знать о них заранее, святым духом! Да и письма отправлял не он, а кто-то другой, не знавший их содержания…

— Черт возьми! Что же это такое? С какой стати понадобилась ему эта мистификация?

— Это, дорогой мой, пока дело темное. Но я думаю, что нам удастся просветлить и его. Разреши задать тебе несколько вопросов.

— Задавай!

— Какого числа уехал Вербицкий из Москвы?

— В конце июня. Погоди, сейчас вспомню… я ведь провожал его на вокзале… Кажется, числа 23-го или 24-го.

— А ты не припомнишь, как он был одет, когда садился в вагон?

— В плаще, в шляпе… почему тебя это интересует?

— Может быть, в пыльнике, светло-желтом?

— Точно! Как ты угадал? Удивительно!

— Да, Яша, удивительно счастливое совпадение! Как раз, с месяц тому назад, мне рассказал один из наших инструкторов о странном происшествии в скором поезде Москва — Сочи. Ему сообщил об этом проводник вагона… Теперь для меня ясно, что наш профессор вовсе и не ездил на юг.

— Но я же провожал его… и билет у него был до Сочи…

— Ну и что ж? На первой большой остановке он поменялся с кем-то билетом… причем сделал это тайком… а сам отправился куда-то в другое место.

— Но для чего? Для чего?

— А черт его знает — для чего. Чужая душа потемки.

Яков провел рукой по волосам, взъерошил их.

— Ну и задачу ты задал мне, Сашок! Что же посоветуешь мне сейчас?

— Поезжай к Вербицкому, раз он просит. Но сам держи, что называется, ухо востро. И давай договоримся — обо всем будешь информировать меня. Признаюсь, мне не нравится вся эта история… Ну, а теперь — пошли. Ты когда думаешь ехать? Сегодня?

— Да, с ближайшим поездом. Мне самому не терпится узнать, в чем тут дело.

— Ну, всего хорошего! Смотри же, Яша, помни, что я тебе сказал.

4

После знойной духоты городских улиц, после горячего асфальта под ногами лесная тропинка была настоящей благодатью для пешехода. Лучи полуденного солнца, пробиваясь через листву, теряли половину своей силы. Когда тропинка сбегала в низину, затененную отовсюду и поросшую папоротником, становилось совсем прохладно. Яков быстро шагал, спугивая с дороги целые хороводы бабочек-лимонниц, кружившихся среди зелени, как хлопья золотого снега… От остановки электрички до дачи Вербицкого, если идти напрямик, лесом, было не более двух километров. За каких-нибудь двадцать минут он покрыл это расстояние и вышел на окраину дачного поселка. Здесь не все еще участки были застроены; улицы походили на лесные просеки, и густые заросли отделяли одну дачу от другой.

Анатолий Германович, как видно, любил тишину и уединение. Его дача находилась на самой опушке леса, в стороне от проезжей дороги. Рослые стебли мальв, унизанные до самой верхушки большими розовыми цветами, совсем загораживали окна нижнего этажа. Яков толкнул створку калитки, но та не поддалась. Тогда он просунул руку между досок изгороди, намереваясь отодвинуть задвижку, но оказалось, что калитка заперта изнутри на висячий замок.

Яков вспомнил, что в первое свое посещение профессорской дачи он нашел калитку незапертой и беспрепятственно прошел через палисадник до самого крыльца. Чем же объяснить предосторожности, принятые сейчас хозяином дачи?

Яков хотел обойти дачу кругом и поискать другого входа, но, заметив розетку электрического звонка, привинченную к одной из досок забора, нажал кнопку и прислушался, потом нажал еще раз. В доме хлопнула дверь, послышались шаркающие шаги, и из-за угла показалась женщина в черном старомодном платье. Она подозрительно посмотрела из-за ограды на Якова, большие, тяжелые челюсти ее были недобро сжаты.

— Отоприте, бабушка! Мне к Анатолию Германовичу… он дома? — крикнул Яков на случай, если бы старуха оказалась глуховатой.

— Ваша фамилия?

Яков назвал себя.

Старуха, не удостоив гостя ни одним словом и не меняя выражения лица, полезла в карман юбки, долго шарила там, наконец вытащила связку ключей и отперла калитку. Впустив Якова, она тотчас же замкнула замок и все с таким же высокомерным молчанием пошла в дом, даже не поглядев, следует ли Яков за ней.

Вербицкий встретил Якова на крыльце дачи. Он был, как всегда, очень любезен, крепко потряс юноше руку.

— Пройдите, голубчик, вот сюда, — указал он на скамейку в углу сада. — Посидите, я сейчас.

Он скрылся за дверью и через минуту вернулся, держа в руках какой-то журнал, свернутый в трубку.

— Нуте-с, — сказал он, присаживаясь рядом с Яковом, — не будем терять времени… Я вызвал вас для серьезного и очень неприятного разговора. Да, дорогой мой, вам грозит большая неприятность… Скажу прямо: вы поступили весьма опрометчиво, но мне вас искренно жаль!

Профессор выпалил все это одним духом, и замолчал, впившись глазами в лицо юноши.

— Не понимаю, — проговорил Яков. — О чем вы говорите? Какая неприятность?

— Неужто не догадываетесь? Странно! Тогда прочтите-ка вот эту статью… вы знаете английский язык?

— Так себе, — ответил Яков, вспомнив четверку, с трудом вытянутую при сдаче кандидатского минимума. — А что это за журнал?

— Журнал по электротехнике и радиоделу, издающийся при Колумбийском университете в США. Печатает статьи по узко специальным вопросам, но между строк не прочь заняться и политикой… Разрешите, я вам переведу одно место… Автор статьи старается убедить читателей, что научная мысль в СССР находится в тисках (он именно так и выражается — «в тисках») и что техническому прогрессу ставятся всяческие препоны. И в подтверждение приводит такой факт. Слушайте: «Нам стало известно, что один весьма талантливый научный работник, фамилию которого, по вполне понятным причинам, мы опускаем, встретил решительное противодействие со стороны большевистских профессоров, которым он имел несчастье чем-то не угодить. С горечью он признавался, что, если бы не железный занавес, отделяющий Советы от цивилизованного мира, он охотно предоставил бы свое изобретение тем, кто умеет ценить…» Далее следует довольно обстоятельное изложение сущности вашего проекта. Надеюсь, вы понимаете, чем это пахнет?

От изумления Яков не нашелся сразу, что ответить. Он вглядывался в строки узкого столбца и видел, что перевод Вербицкого в основном верен. Машинально хотел перелистать журнал, посмотреть на его обложку, но Анатолий Германович осторожно взял книжку из его рук и спрятал в широкий карман своей пижамы.

— Конечно, — проговорил он со вздохом, — я должен был бы прежде всего сообщить об этой статье… как это говорится, куда следует, но, повторяю, мне жаль вас. Я не верю, чтобы вы действовали сознательно. Вы стали жертвой своей горячности. Очевидно, рассказали кому-то о пререканиях с моим коллегой, возмущались его нечуткостью и в пылу раздражения наговорили лишнего. Признайтесь, ведь так оно и было?

— Вздор! Все вздор — от начала до конца! Я никому на говорил, да и не мог сказать подобной антисоветской чуши. За кого вы принимаете меня, Анатолий Германович? Эта статья — провокация, гнусная провокация!…

— Ну, вот, дорогой, вы опять горячитесь… Поймите, я добра вам желаю… Охотно верю, что тут многое присочинено… о железном занавесе, например. Но ведь о существе вашего проекта могло стать известно толь ко от вас самих. Вспомните же, кому вы говорили об этом, кто мог воспользоваться вашей неосторожностью?

— Среди моих друзей нет предателей!

— Подумайте лучше. Не забывайте, что предложенное вами усовершенствование в схеме радиолокаторов может представлять определенный интерес для какого-нибудь агента иностранной разведки.