Изотермы июля - Прудковский Петр Николаевич

— О моем проекте, кроме Прокофия Гавриловича и вас, я рассказывал только одному другу детства… и то в общих чертах.

— Ну, хорошо. Пусть будет так. Допустим, что вы здесь, действительно, ни при чем. Но, согласитесь, что доказать это вам будет нелегко. Фактик, дорогой мой, слишком уж нехороший… Аспирант советского института апеллирует к американской общественности… За это по головке не погладят. Что вы думаете предпринять?

Яков поднялся со скамьи. Мысль его лихорадочно работала; нелепость положения, в котором он очутился, была очевидна. «Держи ухо востро!» — вдруг вспомнились слова Александра Ивановича… Невольно взглянул на Вербицкого, продолжавшего сидеть и смотревшего на него снизу вверх с чуть заметной иронической усмешкой.

— Конечно, — продолжал он все тем же вкрадчивым, воркующим голоском, — из дружбы к вам я могу некоторое время молчать… хотя, сами понимаете, рискую навлечь неприятности и на себя. Но что, если такой же журнал выписывают и на заводе, где вы так успешно работаете… и там обратят внимание на эту статью? Что будет потом?

— Все равно! — почти крикнул Яков, не в силах сдержать себя. — Пусть об этом узнают все. Пусть будет расследование… я не боюсь! Я сам заявлю… Я…

— А я бы на вашем месте поступил иначе, — мягко остановил его Анатолий Германович. — Геройствовать тут нечего. Для вас главное — спокойно закончить работу. Ведь в ней, может быть, все ваше будущее! Да, да. Поверьте старику. Я сразу же, с первого знакомства понял, что имею дело с недюжинным талантом… А талант нельзя зарывать в землю, мой юный друг! Повторяю, ради вас я готов молчать. Спрячу куда-нибудь этот паршивый журнал, скажу, что потерял, придумаю что-нибудь. Но с заводом вам на время придется расстаться, чтобы не обращать на себя внимание. Кстати, где вы храните все свои записи и чертежи?

— Чертежи я передал на днях начальнику цеха… для изготовления некоторых деталей.

— Он вас хорошо знает?

— Едва ли… Мы виделись только один раз, да и то — мельком. А что?

— Как его фамилия? Я спрашиваю потому, что у меня есть кое-какие знакомства на этом заводе…

— Панкратов. Иван Михайлович…

— Нет, такого не знаю. Так вот что, дорогой, заберите у него обратно ваши чертежи. Скажите, что хотите проверить расчеты, что представите их потом… А через несколько месяцев, когда все забудется, вы снова сможете возобновить свои опыты. Покамест же, если хотите, поработайте со мной. У меня тут есть кое-какое оборудование.

— Но зачем же играть в прятки, раз совесть у меня чиста?

Вербицкий рассмеялся.

— Святая простота! Да вы же кругом скомпрометировали себя. И сами затянете петлю, если будете болтать. Впрочем, как знаете! Не хотите слушать человека, который добра вам желает, — ваше дело!…

— Ну, хорошо. Я подумаю… Все это так неожиданно…

— Конечно, конечно. Обдумайте все, взвесьте. Но помните, что у меня вы всегда желанный гость. — Анатолий Германович встал, как бы давая понять, что разговор окончен. — Будьте здоровы, мой юный друг. Мы с вами люди разных поколений, но оба служим науке. Будем же выше всяких политических треволнений. Вот мой совет. А пока — до свиданья! До скорого свиданья, надеюсь!

Вербицкий сам отпер калитку и выпустил Якова. И на прощанье помахал ему рукой. Но как только фигура юноши скрылась за поворотом, приветливая улыбка мгновенно сошла с его лица. Почти бегом вернулся он к скамейке, на которой беседовал с Яковом, и тихо позвал:

— Смагин!

Кусты зашевелились, и из-за них выглянул человек в синем рабочем комбинезоне, лет тридцати, с угловатыми чертами лица и бесцветными, равнодушными глазами.

— Надо решать, — сказал Вербицкий. — Что вы думаете о мальчишке?

— Может разболтать…

— Я тоже так думаю. Действуйте же скорее. Только прошу — поосторожнее. Нам нужна его голова. За нее будет хорошо заплачено!

…Лесная тропа извивалась то вправо, то влево, то спускаясь в низину, то взбегая на пригорок, и казалась бесконечной. Яков бежал, что было сил, лишь иногда останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Только избавившись от назойливого уговаривания Вербицкого, от необходимости вслушиваться в его слова, он смог уловить главную, все время вертевшуюся в голове догадку. Ведь те несколько английских фраз в журнале, которые удалось ему перевести, были точным повторением того, что он, Яков, сам сообщил в письме Вербицкому о своей схеме.

— Олух я, ротозей! — повторял он. — Попал в лапы шпиона!… Да когда же конец этой проклятой тропинке?…

Вдруг он услышал за собой рокот мотора и, обернувшись, увидел догонявший его мотоцикл. Яков отскочил на край тропинки, чтобы дать дорогу. Но, приблизившись на несколько шагов, водитель резко повернул руль и сбил Якова с ног… Яков вскрикнул, падая, ударился головой о ствол дерева и потерял сознание.

5

Валерка был огорчен до слез, когда, проснувшись утром, узнал от матери, что дядя Яша не ночевал дома и не возвратился с утренним поездом. Сегодня — воскресенье, они договаривались вместе идти рыбачить на Большой затон, идти на весь день, а может быть, даже с ночевкой… У него все уже приготовлено — и удочки, и консервная банка с жирными розовыми червями, и котелок для варки каши! До чего ж обидно! И как мог дядя Яша так обмануть его?…

Конечно, на худой конец, можно бы отправиться и одному… мать отпустит, ведь он не маленький! Но это уж не то. Дядя Яша знает столько занимательных историй… а одному скучно! Разве что сманить соседского Павлушку? Он, помнится, сам напрашивался как-то, да что в нем толку, в малыше? В пути расхнычется, чего доброго, идти не близко.

И Валерка мужественно решил, что изменять раз принятый план не к лицу пионеру и надо идти одному. Пусть дядя Яша, если хочет, догоняет его. Так-то.

— Да ты обожди чуток, — говорила мать, видя, как Валерка с хмурым видом принимается за сборы, — может, Яков Петрович еще подъедет.

— Если подъедет, то скажи, чтобы шел по прежнему маршруту. Направление — В-Ю-В. Запомнишь?

— Запомню. Только не запозднись ты, бога ради. Беда с вами! Хлеба-то взял?

…Через час лес расступился перед путником, и Валерка очутился на берегу ручья, едва заметного среди зарослей камыша. Но он знал, стоило пройти еще с полкилометра, и ручей станет речкой, а речка разольется широким черным, как ночь, затоном, разукрашенным с краев белым ожерельем водяных лилий.

И, поправив за плечами рюкзак, Валерка бодро зашагал по берегу ручья, декламируя громко, нараспев:

Идет он тропою случайной, Сквозь ржавых лесов торжество. Ружье, астролябия, чайник — Нехитрый инструмент его… Идет он по высохшим рекам, По низкой и впалой земле… Каким огневым дровосеком Здесь начисто вырублен лес?…

Это были стихи, прочитанные ему дядей Яшей, о том, как один ученый отправился искать упавший в тайгу метеорит. А звали этого ученого Куликом. Только метеорита он так и не нашел. Вот горе!

Фантазия Валерки разыгралась. Он представил себя Куликом, а леса Подмосковья — тайгой. Вот-вот сейчас он вступит в страну поваленного и обожженного леса, над которым вихрем пронесся когда-то огромный огненный шар… Говорят, осколки метеорита так глубоко врезались в землю, что их и достать нельзя. А может быть, ему удастся найти хотя бы один из них? Предполагают, что они из чистого золота. Вот бы хорошо заиметь такой для школьного «уголка природы»!

И вдруг в траве, у самого края тропинки, Валерка увидел какой-то блестящий предмет; луч солнца сверкнул на нем и отразился как в зеркале. Что это такое?

Он быстро нагнулся и поднял небольшое увеличительное стекло в медной оправе. Когда-то оно было навинчено на ручку, об этом говорило круглое отверстие на ободке с нарезами внутри…