Воровской излом - Равиль Рашидович Валиев

наполненный разнообразным людом. В тесноте стояли и страшно молчали советские солдаты, подростки в немецкой форме, легионеры Рима, кочевники в островерхих шапках, индейцы Северной Америки и русские воины Александра Невского.

Вся эта разнообразная толпа пристально смотрела на Бориса, который барахтался в многочисленных простынях, обвивавших его тело. Вдруг в полнейшей тишине возник слабый звук – тонкий звон колокольчика. Такой беззащитный и нелепый в этой плотной и агрессивной тишине.

В многоголовом и многоглазом монолите возникла трещина. Люди, оглядываясь и опуская головы, расступались, пропуская кого-то, приближающегося из дальнего конца зала.

Борис перестал трепыхаться и напряг зрение. К звону колокольчика присоединилось цоканье копыт – по образовавшемуся проходу к нему приближался всадник. Усталый серый ослик нес средних лет мужчину, одетого в балахон.

Борис с изумлением рассматривал гостя. Короткая густая черная бородка закрывала пол-лица, открывая неожиданно пронзительные карие глаза. Смуглая кожа лица, обветренных рук и тощих щиколоток, торчащих из-под балахона, резко оттенялась белоснежным сиянием ткани.

Ослик без видимого указания всадника остановился, не доходя до Бориса считаных шагов, и со вздохом опустил голову. Человек требовательно и сурово, но так же молча смотрел в глаза Борису. А тот не мог отвести взгляд от кровавых отметин на кистях и стопах человека.

Осознание приходило медленно, так же как он поднимал свои глаза. Это же…

‒…Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных…

Солнечный свет заливал неказистое жилище дежурного, очищая в своем животворящем потоке окружающую нищету, высвечивая только то, что казалось сейчас важным и простым, – он был жив.

Борис приоткрыл глаза. Муравьев, крестясь и бормоча слова молитвы, кланялся сияющей иконе. И было это так естественно и привычно, будило такие глубокие струны в его русской душе, что у Бориса перехватило дыхание.

Потом он будет доставать это ощущение из кладовых своей комсомольской памяти, нежно сдувать с него пыль и немного стыдливо вспоминать это трепетное чувство. Но это потом, а пока – покой и понимание проникали в его душу…

Горячий сладкий чай из коробочки с тремя слонами разогнал слабость. А беседа со странным дежурным, спасшим его от почти неминуемой инвалидности, а то и смерти, наполнила душу смятением. Никогда до этого не встречавшийся с этой стороной жизни, Борис с упоением слушал истории о войне, в корне отличающиеся от лощеных статей в «Комсомольской правде». Удивлялся рассудительности этого человека, его знанию подноготной международных отношений. Бывшего солдата, учителя и отца.

– Ох-хо-хо, Борис… Я ведь понимаю, что мои шансы выжить в этой мясорубке минимальные – либо мгновенная смерть, либо еще какой-то период мучений, но в любом случае – смерть. Не от войны, так от тягот эвакуации, холода, недоедания, отсутствия медикаментов. Я ведь готов защищать свою страну, только прекрасно понимаю, что толку от меня будет маловато. Стар уже… А американцам мир не нужен, хоть Картер и говорит о разрядке. Глупости это, они не успокоятся, пока не оставят от всего мира обугленные головешки и миллионы мертвых тел… Россия всегда несла и будет нести страшный крест, от которого так просто не отделаешься. А я – маленький трусливый человек…

Потом была прощальная поездка на дрезине до товарной станции и долгий пеший переход по путанице железнодорожных путей в подаренных Муравьевым сапогах и пальто.

Стеклянная громада Курского вокзала под знаменитой ребристой крышей встретила молодого человека многоголосым шумом нескончаемого потока людей. Огромная площадь перед зданием была до отказа забита разноцветным стадом автомобилей и автобусов, между которых сновали пассажиры с баулами и чемоданами.

Полуденное солнце прогрело московский апрельский воздух, чириканье птиц встречало приход весны оглушающим гимном.

Борис угрюмо, не обращая внимания на тычки и окрики спешащих пассажиров, прорвался внутрь здания. Нашел указатель «Милиция» и пошлепал растоптанными резиновыми сапогами в нужную сторону.

Румяный молодой сержант, привстав из-за невысокой стойки, изумленно оглядел его нелепый наряд.

– Ограбили, говоришь… И документы, и одежду? – Он откинулся на заскрипевший стул. Потом неожиданно заорал в сторону:

– Семеныч! Выдь на минутку!

Из боковой двери появилось широкое рябое лицо.

– Че тут? – недовольно пробурчал милиционер, вытирая ладошкой мокрые губы под длинными усами.

– Ты смотри, Семеныч, что делается – алкаши уже совсем совесть потеряли! Прутся прямо в милицию, – издевательски объяснял сержант. – Заявление, говорит, буду писать… ограбили, мол…

– Я не алкаш… – попробовал оправдаться сбитый с толку Борис.

Семеныч сфокусировал на нем плавающий взгляд. Немного подумал и презрительно бросил, закрывая дверь:

– Бери его в обезьянник – пусть проспится…

В наступившей тишине стал слышен вокзальный шум за окном и тиканье круглых часов на стене. Борис обескураженно посмотрел на сержанта. Тот пожал плечами и, гадко улыбаясь, начал привставать.

– Начальство сказало – в КПЗ… Давай, милок, добром пойдем…

Борис вскочил с места, уронив кособокий стул:

– Вы что? Какое вы имеете право?! Какой я вам алкаш! Я Самохин Борис Федорович, мастер СМУ-162! Меня ограбили… Напоили и раздели! Понимаете?

– Да-да… разберемся. Напоили, да, – вкрадчиво мурлыкал сержант, осторожно приближаясь к Борису. – Давайте сами пройдем, а? Ножками…

Борис в панике огляделся. Происходящее не укладывалось в его голове: он пришел за помощью, а в результате какого-то чудовищного непонимания ему грозило заключение.

Входная дверь начала открываться, и это стало спусковым крючком для рефлексов Бориса. Одним огромным прыжком он вывернулся из рук сержанта и, сбив с ног ни в чем не повинную бабульку, стрелой метнулся в коридор.

Обескураженный разум в этой ситуации оказался бессилен, сейчас всеми действиями Бориса руководил инстинкт. Под пронзительную трель милицейского свистка он рванул по коридору, но в панике перепутал двери и оказался на узком балкончике, тянущемся вдоль всего здания. Тот, на его счастье, оказался пустым – сюда выходили только служебные помещения. Не задумываясь, Борис побежал туда, где виднелась спасительная лестница.

Глава 5

Грохот первого выстрела расколол хрупкую тишину рассвета.

Двадцатый калибр. «ИЖуха». Охотничий опыт определил оружие, но не помог понять, что случилось. Тут же в ответ защелкали ПМы, включаясь в немыслимую сейчас картину ночного боя.

Поднявшийся лай поселковых собак и гомон всполошившихся птиц добавили в окружающую какофонию новые суматошные звуки.

«Твою мать…» – Меркульев сорвался с места, инстинктивно выбирая маршрут. Рука привычно расстегнула кобуру. Холодный металл старого надежного ПМа удобно лег в ладонь.

«Как же так? Все было обговорено и утверждено».

Взвод, отправленный Володей Мальцевым, все молодцы как на подбор, в непривычной форме – камуфляж, каски, бронежилеты и укороченные АК ‒ во главе с лейтенантом Лысюком полумесяцем окружил дом.

Несколько невыспавшихся и оттого сердитых участковых вместе с гаишниками перекрыли основные дороги.

Веселую, разномастную, полную боевого азарта толпу добровольной народной дружины Меркульев от греха подальше отправил перекрывать соседние дачи. С напутствием