В ожидании счастья - Виктория Холт

Однако судьба решила иначе, и решение наконец было принято.

Маркиз де Дюрфо вернулся во Францию для получения инструкций от своего суверена. Во французском посольстве происходила спешная перестройка с целью его расширения, поскольку должно было собраться полторы тысячи гостей и было бы нарушением этикета оставить хотя бы одного из них на улице. Этикет! Я неоднократно слышала это слово.

До нас дошли слухи о том, что после перестройки посольства в Вене король Людовик решил соорудить в Версале оперный театр, в котором можно было бы отпраздновать свадьбу.

Матушка твердо считала, что я должна быть одета столь же пышно, как одевались французы. Я не могла сдержать восхищения всей этой суетой вокруг меня и иногда замечала ее добродушно-насмешливый взгляд. Сейчас я задаю себе вопрос, была ли она рада моему легкомыслию, которое не давало мне слишком сосредоточиться на предстоящем отъезде из дома. Если вспомнить убийственное настроение Каролины, то для нее это, вероятно, было утешением.

После возвращения маркиза Дюрфо в Вену все действительно вылилось в великолепный спектакль, в котором мне предназначено было играть самую важную и волнующую роль, поскольку начались официальные церемонии.

Наступил апрель, и на улице потеплело. Семнадцатого числа состоялась церемония отречения, когда я должна была отказаться от прав на наследование австрийского престола. Все это казалось мне лишенным всякого смысла, когда в зале Бургплатц я подписывала акт на латинском языке и давала клятву перед епископом Лейлаха. Церемония показалась мне утомительной, но понравился банкет и бал, последовавшие за ней.

Огромный балетный зал был ярко освещен тремя с половиной тысячами свечей, и, как мне сказали, восемьсот пожарных должны были постоянно стоять наготове и гасить мокрыми губками возможные искры. Когда я танцевала, то забыла обо всем и наслаждалась танцем. Забыла даже о том, что это один из последних балов в моей родной стране.

На следующий день маркиз де Дюрфо устроил прием для австрийского двора от имени короля Франция, и, разумеется, этот прием должен был быть таким же великолепным, если не более пышным, как и торжество накануне вечером. Поэтому для его проведения он снял дворец Лихтенштейна. Это был также замечательный вечер. Я помню, как мы туда ехали, — он находился в окрестностях Ролшшау. По всей дороге деревья были подсвечены. Между ними стояли дельфины с фонарями, озаряя волшебный пейзаж, заставлявший нас издавать возгласы изумления.

В бальном зале маркиз де Дюрфо приказал повесить красивые картины, символизирующие торжественность события, и я запомнила одну из них, на которой была изображена я сама по дороге во Францию. Передо мной расстилался ковер цветов, разбрасываемых нимфами, символизировавшими любовь.

Были фейерверки и музыка. Великолепие того вечера превосходило наши приемы, несмотря на три с половиной тысячи свечей на одном из них.

Девятнадцатого состоялся мой брак по доверенности. Для меня все это было частью какой-то игры, поскольку роль жениха и дофина Франции играл Фердинанд. Все это напоминало мне один из спектаклей, в которых актерами были мои братья и сестры, а я присутствовала в качестве зрительницы, — только на этот раз я уже достаточно выросла, чтобы присоединиться к игре. Фердинанд и я склонили колени перед алтарем. Про себя я непрерывно повторяла: «Хочу и обещаю», чтобы сказать эти слова громко и правильно в нужный момент.

После церемонии стреляли из пушек на Шпитальплатц, а потом был банкет. Двумя днями позднее мне предстояло покинуть родной дом. Неожиданно я осознала, что меня ждет впереди. Меня поразила мысль, что я могу больше никогда не увидеть матушку. Она призвала меня в свои покои и вновь и вновь повторяла свои наставления. Я слушала ее, и меня стали одолевать мрачные предчувствия.

Она усадила меня за стол и приказала взять перо. Я должна была написать письмо моему свекру, которым теперь становился король Франции. Мне предстояло запомнить это. Я должна стараться угождать ему, должна повиноваться и никогда не вызывать его раздражения. Меня очень обрадовало, что я не должна составлять текст письма. Это было бы сверх моих сил, хотя писать под диктовку матушки было также не очень приятным делом. Она наблюдала за мной. Могу представить себе ее страхи. Я сидела, склонив голову набок, с недовольным сосредоточенным выражением лица, покусывая кончик языка, с неимоверными усилиями выводя детскими каракулями неровные строчки письма. Помню, что я просила короля Франции быть милостивым ко мне и просить от моего имени дофина также проявлять ко мне терпимость.

Сделав паузу, я подумала о дофине, другом важном участнике этого… фарса, комедии или трагедии? Как я могла знать, во что это выльется? Позднее я пришла к мысли, что это было и первое, и второе, и третье одновременно. Что собой представлял дофин? Никто о нем подробно не рассказывал. Иногда сопровождавшие меня лица отзывались о нем, как о прекрасном герое — поскольку таковыми должны быть все принцы. Разумеется, он должен быть красивым. Мы будем с ним танцевать, и у нас будут дети.

Как я жаждала их иметь! Маленькие золотоволосые дети, которые будут обожать меня. Когда я стану матерью, я перестану быть ребенком. Потом мне пришла на ум Каролина — ее несчастные, жалостные письма: «Он очень безобразный, но постепенно к этому привыкаешь…»

Матушка говорила со мной обо всем, с чем я могу встретиться при французском дворе, за исключением… моего жениха.

Потом она положила мне руку на плечо, прижала к себе и стала писать письмо королю Франции. Я смотрела на ее быстрое перо, восхищаясь легкостью, с которой оно порхало по строчкам. Она просила короля Франции заботиться о «ее дорогом, любимом ребенке». «Я прошу Вас быть снисходительным к возможным неосмотрительным поступкам моего дорогого дитяти. У нее доброе сердце, но она легко поддается воздействию в немного своенравна…»К моим глазам подступили слезы, поскольку мне стало жалко ее. Это казалось странным. Однако ее беспокойство было связано с тем, что она прекрасно знала меня и могла себе представить тот мир, в который меня бросали.

Маркиз де Дюрфо привез с собой в Австрию две кареты, которые французский король приказал изготовить специально для того, чтобы доставить меня во Францию. Мы слышали об этих каретах еще раньше. Они были изготовлены Франсьеном, лучшим парижским каретных дел мастером. Король Франции приказал не жалеть денег при их постройке. Франсьен оправдал свою репутацию — кареты были великолепны. Изнутри их обили атласом и со вкусом расписали, снаружи красовались золотые короны, свидетельствовавшие о том, что это королевские экипажи. Мне предстояло сделать открытие, что они не только самые красивые из тех карет, в которых я когда-либо путешествовала, но и самые удобные.

Маркиз прибыл с отрядом личной охраны из ста семнадцати человек, одетых в разноцветные наряды; с гордостью отмечалось, что эта маленькая веселая кавалькада обошлась королю примерно в триста пятьдесят тысяч дукатов. Двадцать первого апреля началось мое путешествие во Францию..

В последние годы я часто вспоминала прощание с матушкой. Она знала, что в последний раз обнимает меня, в последний раз целует. Она вновь давала мне наставления — запомни это, не поступай так… Конечно, она уже говорила мне обо всем этом в своей ледяной спальне, но, зная меня, понимала, что половину из всего сказанного я к тому моменту уже забыла. Я слишком часто пропускала мимо ушей то, о чем она мне говорила. Теперь я знаю, что она молча молилась Господу и святым, прося их оградить меня. Она считала меня беспомощным ребенком, бредущим в дебрях.

— Мое прелестнейшее дитя, — шептала она.

Неожиданно мне не захотелось уезжать от нее, несмотря на уроки, болезненную процедуру прически и ее нотации в холодной спальне. В ноябре мне должно было исполниться пятнадцать лет, и я вдруг ощутила себя юной и неопытной. Мне хотелось попросить разрешения остаться на некоторое время дома, но великолепные экипажи месье де Дюрфо уже ждали меня; Кауниц с нетерпением ждал моего отъезда и был доволен, что все переговоры позади. Только матушка была опечалена, и я гадала, можно ли мне остаться с ней наедине и попросить остаться. Разумеется, это было невозможно. Несмотря на всю ее огромную любовь ко мне, она никогда не позволила бы, чтобы мои капризы нанесли ущерб государственным интересам, а моя судьба предопределялась государственным интересом. Эта мысль заставила меня рассмеяться и в то же время доставила мне удовольствие. Я действительно была очень важным лицом.

— Прощай, мое любимейшее дитя! Буду писать тебе регулярно. Все будет так, как если бы я была с тобой.

— Да, мама.

— Мы будем жить врозь друг от друга, но до самой своей смерти я буду постоянно думать о тебе. Люби меня всегда. Это единственное, что может утешить меня.