Купленная невеста - Алексей Пазухин

— Пьянъ? — спросилъ Павелъ Борисовичъ у Скворчика.

— Никакъ нѣтъ.

— Врешь!

— Что-жъ мнѣ врать-то, помилуйте! Приказали чтобы не пить, нуженъ де, ну, и не пилъ.

— Казачокъ, освѣти ему рожу!

Казачокъ взялъ со стола свѣчку и поднесъ къ лицу кучера. Широкоскулое, обросшее черною бородой лицо кучера было красно, сверкающіе черные глаза точно масломъ подернулись и немного затекли, но пьянъ онъ не былъ. Смѣло и дерзко глядѣлъ онъ на барина своими безстыжими, какъ зоветъ народъ, глазами и улыбался.

— Не пьянъ, — замѣтилъ баринъ.

— То-то!..

— Ну, молчать! Забылся? Не битъ давно? Сѣрыя плохи?

— Плохи. Помилуйте, Павелъ Борисычъ, какое мѣсто намедни отпалили на нихъ, страхъ! Какъ же имъ плохими то не быть? Лѣвая совсѣмъ ослабла, гляди, обезножитъ.

— Каурыя есть. Хороши вѣдь?

— Худы ли лошади! Намедни генералъ Дельвиговъ говоритъ: трехъ бы, говоритъ, тысячъ за каурую тройку Скосыревскую я не пожалѣлъ, такая, говоритъ…

— Ну, хорошо, знаю, — перебилъ баринъ. — Надо мнѣ, Скворчикъ, одно дѣло обдѣлать, большое дѣло!

— Слушаю.

— Озолочу, ежели удачно будетъ, на волю отпущу…

— Больно мнѣ нужна воля ваша! Зачѣмъ мнѣ она?

— Ну, хорошо, хорошо, но перебивай!

Павелъ Борисовичъ задумался, потянулъ изъ трубки, но она погасла уже. Онъ молча протянулъ ее казачку.

— Спитъ Ванька-то, — засмѣялся кучеръ.

Казачокъ присѣлъ на ручку дивана и крѣпко спалъ, свѣсивъ голову.

Баринъ протяжно свистнулъ, и на зовъ этотъ вошелъ Порфирій, а казачокъ вздрогнулъ и проснулся.

— Полсотни ему! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, указывая на казачка.

Мальчикъ, взятый Порфиріемъ за руку, всхлипнулъ.

— Сотню! — мрачно проговорилъ баринъ и закурилъ трубку при помощи Скворчика.

Порфирій съ казачкомъ удалился.

— Большое, важное дѣло, Скворчикъ, — продолжалъ Павелъ Борисовичъ. — Хочу я, Скворчикъ, барыню одну увезти…

— Что-жь, сударь, можно. Дѣло бывалое.

— Бывалое!.. Увозили съ согласія, по доброй волѣ, а тутъ не такъ. Тутъ выкрасть надо.

— И крадывали. Изволите помнить огородникову то дочку?

— Сравнилъ, дуракъ! То огородникова дочка, а то…

Павелъ Борисовичъ не договорилъ.

— А то супруга господина помѣщика Коровайцева, — смѣясь, договорилъ за него Скворчикъ.

Павелъ Борисовичъ такъ и воспрянулъ.

— А ты почемъ знаешъ? Тебѣ кто сказалъ! — воскликнулъ онъ.

— Самъ догадался, сударь, — продолжая смѣяться, отвѣтилъ Скворчикъ. — Нешто трудно и догадаться? Сразу было можно, потому такой красавицы барыни нѣтъ другой, да и не было.

— Хороша? — восторженно улыбаясь, спросилъ Павелъ Борисовичъ и подошелъ къ Скворчику, положилъ ему обѣ руки на плечи, швырнувъ трубку. — Хороша?

Влюбленные любятъ говорить о предметѣ своей страсти съ кѣмъ бы то ни было и любятъ, когда другіе восторгаются ихъ красавицей.

— Да ужь прямо надо говорить, что королева, вродѣ Миликтрисы Кирибитьевны, — отвѣтилъ Скворчикъ, закрылъ глаза, поднялъ плечи и развелъ руками. — Уму помраченіе!.. Вышла это какъ то ко мнѣ въ людскую, стаканчикъ водки принесла. Держитъ это стаканчикъ въ бѣлой рученькѣ своей, подаетъ мнѣ, а я какъ глянулъ на нее, такъ ажъ холодокъ по спинѣ пошелъ!.. «Выпей, говоритъ, любезный, озябъ, ты». Рѣчь это у нея словно рѣченька льется, очи такъ и гладятъ тебя по душѣ… Ну, ужь и барыня, ужь и красавица!

— Молчи ты, чортъ, не дразни меня! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, хватаясь за голову. — Увеземъ ее, Скворчикъ, а?

— Что-жь, Павелъ Борисовичъ, можно.

— Можно?

— Дляче нельзя то? Дворня у нихъ малая, деревня далеко; ежели въ пятеромъ, либо въ шестеромъ нагрянуть, а сперва челядь ихнюю подпоить, такъ вотъ какъ умчимъ!

Павелъ Борисовичъ большими шагами ходилъ по кабинету. Остановившись передъ Скворчикомъ, онъ долго смотрѣлъ на него, что то обдумывая, потомъ махнулъ рукою и рѣшительно проговорилъ:

— Увезу!.. Тамъ что будетъ, а безъ нея я жить не могу. Слушай, Скворчикъ: сейчасъ пріѣдетъ сюда Аркадій Николаевичъ Черемисовъ; онъ согласился помогать мнѣ, чтобы самого меня въ этомъ дѣлѣ не было, чтобы слѣды запутать, и ты будешь дѣло дѣлать съ нимъ, его и слушайся. Отбери изъ ребятъ кого тебѣ надо, и чтобы Коровайцева барыня была черезъ недѣлю у меня въ Лаврикахъ. Понялъ? Добудешь — проси чего надо, все сдѣлаю. Сплошаешь, либо продашь — запорю на смерть. Пить все это время не смѣй…

— Стаканчикъ другой, чай, можно? — фамильярно спросилъ Скворчикъ, подмигивая.

— Пьянымъ чтобы не быть, а то хоть ведро пей. Лошади, люди — все въ твоемъ распоряженіи, а ты въ распоряженіи Аркадія Николаевича. Помни, Скворчикъ, что всѣмъ награжу, первымъ человѣкомъ у меня будешь, а пожелаешь на волю, хоть въ тотъ-же часъ.

— На што мнѣ воля ваша, сударь? Въ первую же недѣлю сопьюсь я и гдѣ-нибудь подъ заборомъ издохну. Мнѣ вольнѣй вашей воли не нажить, а пороть-то меня и на волѣ будутъ, еще, пожалуй, и къ палачу на кобылу съ этою волей попадешь при моемъ то карактерѣ.

— Ну, это какъ знаешь, я только говорю тебѣ.

По комнатамъ раздались звуки звенящихъ шпоръ и сабли, и въ кабинетъ вошелъ гусаръ Черемисовъ, первый другъ и пріятель Скосырева. Лихой гусаръ былъ немного пьянъ; не снимая заломленнаго на бокъ кивера, разпространяя вокругъ запахъ вина и табачнаго дыма, звеня и гремя, вошелъ онъ и бросился на диванъ.

— Ну, братъ Скосыревъ, пьемъ мы здѣсь славно, а все же скучно у васъ, въ Москвѣ, чортъ ее возьми! То-ли дѣло у насъ въ Польшѣ — восторгъ! Какія попойки бывали, какія красавицы есть… Ахъ, Скосыревъ, Скосыревъ, какія тамъ есть красавицы!.. Есть и здѣсь да чортъ ли въ нихъ толку? Чопорныя, холодныя, маменекъ боятся, а тамъ, братъ, любая хоть въ огонь, хоть въ воду, коли полюбитъ! Да и безъ своихъ скучно стало, по эскадрону тоскую.

«Ради Бога, трубку дай,Ставь бутылки передъ нами,Всѣхъ наѣздниковъ сзывайСъ закручеными усами,Чтобы хоромъ здѣсь ремѣлъЭскадронъ гусаръ летучихъ,Чтобъ до неба возлеталъЯ на ихъ рукахъ могучихъ…

А и вправду, Скосыревъ, прикажи подать хоть вина да трубку, ежели ужь эскадроннаго хора здѣсь нѣтъ.

— И хоръ найдемъ, Черемисовъ, — улыбнулся Павелъ Борисовичъ. — Гусаровъ нѣтъ, да за то есть такія у меня пѣвицы, что пальчики оближешь!

Онъ приказалъ подать вина, трубки и принялся разсказывать Черемисову о своемъ желаніи похитить Катерину Андреевну Коровайцеву, прося гусара помочь.

— Да вѣдь сказалъ, что увезу, ну, и увезу, — отвѣтилъ Черемисовъ. — Ты меня отъ смерти спасъ… Лучше чѣмъ отъ смерти, — отъ позора. Какъ проигралъ я тогда въ Варшавѣ и всѣ мои деньги, и казенныхъ сорокъ тысячъ, такъ мнѣ никто не хотѣлъ помочь, одинъ ты протянулъ руку, и зная то меня въ ту пору очень мало. Я этого никогда не забуду, Скосыревъ, никогда! Не будь тебя, лежалъ бы я гдѣ нибудь въ лѣсу, зарытый, какъ собака, самоубійца, казнокрадъ.

— Э, что объ этихъ пустякахъ говорить! — перебилъ Скосыревъ. — Это сдѣлалъ бы любой изъ товарищей, будь у него деньги. Это не услуга, ты вотъ мнѣ окажешь услугу. Тебѣ не страшно?

Черемисовъ откинулся на спину кресла.

— Мнѣ страшно? Что-жь я, трусъ, что ли, по твоему? Коровайцева я, что ли, твоего испугаюсь?

— Да не Коровайцева, милый, а вѣдь это уголовщина.

— Э, пустяки! Увезу, представлю предъ твои очи ясныя и уѣду въ полкъ. Вѣдь тебѣ нужно, чтобъ не подумали на тебя, чтобы у тебя не нашли, да не отняли, ну, и не подумаютъ. Поищутъ у меня, не найдутъ, а съ господиномъ Коровайцевым я хоть сто разъ и рубиться, и стрѣляться буду, это я съ удовольствіемъ.

Скосыревъ обнялъ Черемисова, и оба они, въ ирисутствіи Скворчика, выработали планъ похищенія Катерины Андреевны. Черемисовъ долженъ былъ пріѣхать къ Коровайцеву на незнакомыхъ «каурыхъ» лошадяхъ Скосырева, занять хозяина разговорами, а въ это время Скворчикъ, съ обритою бородой, въ костюмѣ гусара, какъ бы деньщикъ Черемисова, вломится въ домъ съ товарищами и схватитъ Катерину Андреевну, а слѣдомъ за нимъ бросится и Черемисовъ къ готовымъ тройкамъ.

На этомъ порѣшили пріятели и не откладывали въ долгій ящикъ: завтра же Черемисовъ долженъ былъ увезти Катерину Андреевну.

V

Очень довольный рѣшеніемъ увести Коровайцеву, Павелъ Борисовичъ приказалъ подать вина, выпилъ и развесилился. Пріятели собрались было поѣхать къ цыганамъ въ славныя тогда Грузины, но въ это время пріѣхало еще нѣсколько пріятелей Павла Борисовича, и попойка продолжалась дома, поѣздку отложили.

Проходя по комнатамъ, Павелъ Борисовичъ замѣтилъ въ залѣ Шушерииа, который обыкновенно являлся къ нему по вечерамъ съ докладомъ, но сегодня не рѣшался войти, зная, что у барина гости.

— А, это ты, старый грѣховодникъ! — проговорилъ Павелъ Борисовичъ, замѣтивъ управителя. — Ты что же это, каналья, не исполняешь моего приказа, а?