Белый Доминик - Густав Майринк

Этим закончились мои переживания в ту ночь. Дрожа от страха, я проснулся в своей постели. Свет дня струился сквозь гардины. Я подошел к окну - за ним ясное зимнее утро! Я прошел в соседнюю комнату: за столом сидел барон с своем рабочем сюртуке и читал.

- Ты сегодня долго спал, мой милый мальчик, - сказал он мне, смеясь, когда увидел меня на пороге в рубашке (зубы мои стучали от внутреннего холода). - Я вынужден был пойти вместо тебя зажигать фонари в городе. В первый раз за многие многие годы... Но что с тобой?

Один короткий взгляд на него - и страх отпустил меня: зоб был снова слева, как всегда. И бюст Данте также стоял на своем обычном месте.

В одну секунду земная жизнь вытеснила мир снов; в ушах раздался скрип, как будто закрывалась крышка гроба, - потом все это было за- быто. Торопливо я рассказал моему приемному отцу, что со мной произошло. Только встречу с точильщиком скрыл.

Между прочим, я спросил: - Ты знаешь господина Мутшель- кнауса? Конечно, - последовал веселый ответ, - он жи- вет там, внизу. Бедняга! - И его дочь, фройлейн Офелию? - Офелию я тоже знаю, - сказал барон, став серьезным, и посмотрел на меня пристально и почти печально, - и Офелию тоже.

Я быстро сменил тему, потому что почувствовал, что у ме- ня покраснели щеки. - Почему тогда в моем сне твой... твой зоб был не слева, а справа, отец? Барон надолго за- думался и потом начал, тщательно подбирая слова, как бы учитывая мое еще детское сознание:

- Знаешь, мой мальчик, чтобы все точно объяснить, я дол- жен был бы неделю читать тебе чрезвычайно запутанную лекцию, которую ты бы все равно не понял. Я попытаюсь дать тебе нес- колько ключевых понятий. Но запомнятся ли они тебе? Настоящие уроки дает только жизнь и еще лучше - сон. Учиться снам - это первая ступень мудрости. Внешняя жизнь дает ум, мудрость проистекает из сна. Если нам что-то грезится наяву, мы говорим: "Мне открылось" или "меня осенило". А если это греза во сне, мы учимся через таинственные образы. И все ис- тинные искусства коренятся в царстве снов. А также дар фанта- зии. Люди говорят словами, сны - живыми картинами. Они черпа- ют их у событий дня, поэтому многие склонны думать, что сны бессмысленны. Они и становятся таковыми, если им не придавать значения. В этом случае орган сна отмирает, как отмирает часть тела, которой мы не пользуемся, и драгоценный проводник исчезает. Мост в другую жизнь, которая намного ценнее, чем земная, рушится. Сновидение - это тропинка, мост между бодр- ствованием и беспамятством. Это также тропинка между жизнью и смертью.

Ты не должен считать меня великим мудрецом или чем-то по- добным, мой мальчик, из-за того, что мой двойник тебе сегодня ночью сказал слишком много удивительного. Я еще не так далеко зашел, чтобы утверждать: Я и Он - одно и то же лицо.

Пожалуй, я чувствую себя немного уютней в стране снов, чем большинство других... Я стал видимым и постоянным с той стороны, но для того, чтобы открыть там глаза, я все еще вы- нужден закрывать их здесь, и наоборот. Есть люди, которые не нуждаются в этом, хотя их очень и очень немного.

Ты помнишь, что ты не видел самого себя, и у тебя не было ни тела, ни глаз, ни рук, когда ты после белой дороги снова лег в гроб?

Но и тот школьник тоже не мог тебя видеть! Он прошел через тебя как через пустое пространство!

Ты знаешь, почему это так? Ты не взял туда с собой памяти о формах своего земного тела! Тот, кто может это - и я этому научился - тот по ту сторону будет видимым, вначале для само- го себя. Он построит себе в стране снов второе тело, которое позднее станет видимым и для других, как бы странно для тебя сейчас это ни звучало. Это можно осуществить благодаря опре- деленным методам, - он указал на "Тайную вечерю" Леонардо да Винчи и улыбнулся, - которым я тебя научу, когда твое тело созреет и его не надо будет больше связывать. Кто знает эти методы, тот в состоянии порождать призраков. У неко торых лю- дей это "становление видимым в другом мире" происходит непро- извольно и беспорядочно6 так, что почти всегда только одна их часть оживает по ту сторону, чаще всего - рука. Нередко она выполняет бессмысленные действия, потому что голова при этом отсутствует... И те, кто наблюдают эти действия, осеняют себя крестным знамением, охраняя себя от дьявольских наваждений. Ты спросишь: как это рука может что-либо делать без того, чтобы об этом не знал ее владелец?... Видел ли ты когда-ни- будь, как хвост, отброшенный ящерицей, извивается в яростной боли, в то время, как ящерица находится рядом, совершенно бе- зучастная ко всему происходящему? Так происходит и в этом случае!

Мир по ту сторону точно так же действителен ( или недейс- твителен сказал барон почти про себя), как и земной. Каждый из них - только половина, вместе они составляют одно целое. Ты знаеше предание о Зигфриде. Его меч был сломан на две час- ти. Коварный карлик Альберих не мог соединить их, потому что он был лишь земным червем, но Зигфрид смог это сделать. чтобы получилось одно целое - тайна, которою должен разгадать каждый, кто хочет стать рыцарем.

Тот потусторонний мир даже еще реальнее, чем этот, здесь, на земле. Этот последний - отражение другого, лучше сказать, земной есть отражение потустороннего, а не наоборот. Что по ту сторону справа - от указал на свой зоб, - здесь слева.

Теперь ты понимаешь?

Тот другой был также мой двойник. Что он тебе говорил, я впервые узнал только из твоих уст. Это шло не от его знания, еще меньше - от моего. Это пришло из твоего!

Да, да, мой мальчик, не смотри на меня так удивленно! Это исходило из твоего собственного знания! И более того, - он ласково провел рукой по моим волосам, - из знания Христофора в тебе! То, что могу сказать тебе я - одно рациональное животное другому - просто исходит из человеческого рта и достигает челвеческого же уха и исчезает, когда истлевает мозг. Единственная беседа, которая может чему-нибудь научить, это беседа с самим собой. И то, что у тебя произошло с моим двойником - это и была беседа с самим собой. То, что может сказать тебе человек, - это либо слишком мало, либо слишком много. Это ли- бо слишком рано, либо слишком поздно - но всегда в тот мо- мент, когда душа твоя еще спит. Ну, мой мальчик, он снова склонился над столом - теперь посмотри на себя Ты так и бу- дешь целый день бегать в одной рубашке?

IV

О Ф Е Л И Я

Воспоминания о моей жизни стали для меня сокровищами: я извлекаю их из глубоких вод прошлого, когда пробивает час взглянуть на них, и когда можно рассчитывать на послушную мне руку с пером, которая сумела бы их записать.

Потом, когда слова начинают литься одно за другим, я воспринимаю их как повествование какого-то другого рассказчи- ка, как игру со сверкающими драгоценностями, струящимися сквозь ласкающие пальцы моей памяти. Тусклые и блестящие, темные и светлые... я созерцаю их с улыбкой... В е д ь я н а в с е г д а п е р е п л а в и л с в о й т р у п в м е ч...

Но среди всех остальных есть один драгоценный камень, над которым я имею очень слабую власть. Я не могу играть с ним, как с другими; сладостная обольстительная сила мате- ри-земли исходит от него и проникает в мое сердце.

Он, как александрит, - темно-зеленый днем, но внезапно становящийся красным, когда тихой ночью всматриваешься в его глубину. Как каплю крови из сердца, застывшую в кристалле, я ношу его с собой, полный страха, что он может растаять и обжечь меня - так долго я согреваю его на своей груди.

Так я вспоминаю то время, которое называется для меня "Офелия". Короткая весна и долгая осень - все это одновремен- но собрано в стеклянном шарике, где заточен мальчик, полуре- бенок-полу-юноша, которым я был когда-то.

Я вижу сквозь толщу стекла себя самого, но эта картина маленького рая не может более околдовать меня своими чарами.

И раз эта проснувшаяся в стекле картина возникает передо мной, меняется и меркнет, я хочу, как отстраненный рассказ- чик, описать ее.

Все окна раскрыты, карнизы красны от цветущих гераней; белые душистые живые весенние украшения развешаны на кашта- нах, окаймляющих берег реки.

Теплый недвижимый воздух под светло-голубым безоблачным небом. Желтые лимонницы и всякие разноцветные бабочки летают над лугом, как будто тихий ветер играет тысячью клочков шел- ковой бумаги.

В светлые лунные ночи горят глаза кошек, мяукающих, ши- пящих и кричащих в муках любви на сверкающих серебристых кры- шах.

Я сижу на лестничной клетке на свежем воздухе и прислу- шиваюсь к звукам из открытого окна на третьем этаже, где за гардинами, заслоняющими мне вид комнаты, два голоса: один, который я ненавижу - мужской, глубокий и патетический, другой - тихий, робкий голос девушки - ведут странный, непонятный для меня разговор.

- Быть или не быть? Вот в чем вопрос... О нимфа, помя- ни мои грехи в своих молитвах...

- Мой принц, как поживаете с тех давних дней? - слышу я робкий голос. Ступай в монастырь, Офелия! Я в сильном напряжении: что будет дальше, но мужской голос по неиз- вестным причинам ослабевает, как будто говорящий превратился в часо- вой механизм с ослабевшей пружиной. В негромкой торопливой речи я улавливаю только несколько бессмысленных фраз: "К чему плодить грешников?... Сам я в меру благонравен, но стольким мог бы попрекнуть себя, что лучше бы мне не рождаться на свет... Если выйдешь замуж - мое проклятие тебе в приданое... Будь непорочна как лед, чиста, как снег, или дурачь мужчину и не откладывай... Иди с миром! "