Белый Доминик - Густав Майринк

Старик прокричал это и после паузы продолжал:

- Когда я это услышал, у меня затрепетало сердце. Нет, нет, нет! Моя Офелия свет очей моих, все мое счастье не должна то- питься! Даже в театральной пьесе! Гм. Да. И я пошел кланяться г-ну Парису, долго его упрашивал, до тех пор, пока он не на- писал письмо профессору Гамлету. Г-н профессор ответил, что он сделает так: Офелия выйдет замуж за кронпринца и не погу- бит себя, если я подпишу долговое обязательство... И я поста- вил под ним три креста... Вы наверное, будете смеяться, г-н Таубеншлаг, потому что это всего лишь театральная пьеса, а не действительность. Но понимаете, в пьесе мою Офелию также зовут Офелией. Знаете, г-н Таубеншлаг, Я конечно рад, но что, если вдруг моя Офелия после этого действительно утопится? Господин Парис всегда мне говорит: искусство выше действи- тельности... Но что, если она все же утопиться? Что со мной тогда будет? Тогда было бы лучше, чтобы я задохнулся тогда в железном гробу!

Кролики громко зашуршали в своем гробу. Точильщик вздрог- нул испуганно и пробормотал: "Проклятые кролики! "

Последовала пауза; старик утерял нить разговора. Он, каза- лось, забыл о моем существовании, и глаза его не видели меня.

Немного погодя он встал, подошел к станку и, надев переда- точный ремень на диск, запустил его.

"Офелия! Нет, моя Офелия не может умереть" - донеслось до меня его бормотание. - Я должен работать, работать, рабо- тать... Иначе он не изменит пьесу и... "

Шум машины поглотил его последние слова.

Я тихо вышел из мастерской и отправился в свою комнату. В постели я сложил руки и молил Бога, сам не зная почему, чтобы он хранил Офелию.

III

П Р О Г У Л К А

В ту ночь со мною произошло одно странное событие; обыч- но это называют сном, потому что не существует лучшего опре- деления для опыта, который переживает человек, когда его тело ночью отдыхает.

Как всегда, прежде чем заснуть, я сложил руки так, как учил барон - л е в у ю р у к у н а п р а в у ю.

Уже позднее, с годами, когда я приобрел некоторый опыт, мне стало ясно, чему служат эти действия. Возможно, что и лю- бое другое положение рук служит одной цели: тело должно быть надежно связано.

С тех пор, как я в доме барона в тот самый вечер в пер- вый раз отошел ко сну таким способом, я всегда просыпаюсь по утрам с ощущением, что во сне я проделал долгий путь. И вся- кий раз я чувствую как камень падает у меня с с сердца, когда я вижу, что я раздет, и на мне нет пыльных сапог, как раньше, в сиротском приюте...

Я лежал в постели и мне не нужно было больше бояться по- боев или целый день напролет вспоминать, куда же я все-таки ходил во сне. В ту ночь впервые повязка с моих глаз упала.

То, что точильщик Мутшелькнаус вчера так странно, как со взрослым, обращался со мной, возможно и было тайной причиной того, что ранее спавшее во мне робкое "Я" - быть может, тот самый Христофор - пробудилось, осознало себя, стало видеть и слышать.

Началось это так: мне снилось, что я заживо погребен и не могу пошеве лить ни рукой ни ногой; затем я глубоким вздо- хом наполнил грудь, и при этом крышка гроба отскочила... И я пошел по странной белой дороге, еще более пугающей, чем моги- ла, из которой я выбрался, ибо я знал, что у этой дороги нет конца...

Я вернулся назад, к своему гробу и увидел, что он стоит вертикально посреди дороги. Он был мягким, как плоть, и у не- го были руки и ноги, ступни и ладони, как у трупа. Когда я залезал в гроб, то заметил, что я больше не отбрасываю тени, и когда я, проверяя, бросил взгляд на себя, я увидел, что у меня больше нет тела. Затем я потрогал свои глаза, но у меня больше не было глаз. Тогда я захотел взглянуть на свои руки - но я не увидел никаких рук.

Крышка гроба медленно закрывалась надо мной, и мне почуди- лось, что мои мысли и чувства, когда я стоял на белой дороге, принадлежали какому - то бесконечно старому, но все же еще не сломленному существу. Затем, когда крышка гроба опустилась, это чувство рассеялось, как дым, оставив в осадке лишь приг- лушенный мутноватый поток сознания, характерный для замкнуто- го подростка.

Наконец крышка гроба захлопнулась окончательно, и я прос- нулся в своей постели.

Вернее, мне лишь показалось, что я проснулся. Было еще темно, но по слабому аромату акации, проникавшему в ком- нату через открытое настежь окно, я почувствовал, что первое дуно- вение наступаю щего утра уже коснулось земли, и что самое время идти и тушить городские фонари. Я схватил свою палку и спустился вниз по лестнице. Закончив работу, я перешел через мост палисадника и поднялся в гору. Каждый камешек на пути казался мне здесь известным и знакомым, однако я не мог при- помнить, бывал ли я здесь раньше.

Альпийские цветы, белоснежные одуванчики благоухали в ро- систых черно-зеленых высокогорных лугах в предрассветном мер- цающем воздухе. Затем на горизонте небо разверзлось и живительная кровь зари разлилась по облакам.

Жуки, отливавщие голубизной, и огромные птицы со сверкаю- щими перьями, проснувшиеся по неслышимому таинственному зову, поднимались со свистом с земли и зависали в воздухе на уровне человеческого роста, обратившись к пробуждающемуся солнцу.

Дрожь глубочайшего потрясения пробежала по всем моим чле- нам, когда я увидел, почувствовал и понял эту грандиозную безмолвную молитву Творения.

Я повернул обратно и пошел в город. Моя огромная тень, как бы приклеенная к моим подошвам, скользила передо мной.

Тень - это цепь, которая привязывает нас к земле, это черный призрак, порожденный нами и обнаруживающий таящуюся в нас смерть всякий раз, когда наше тело попадает в поток све- товых лучей...

Когда я вошел в город, было уже совсем светло. Дети шумно стекались к школе. "Почему они не поют: "Таубеншлаг, Таубенш- лаг, тра-ра-ра, Таубеншлаг? - пришла мне в голову мысль. - Разве они не видят, что это я? Может быть, я стал настолько другим, что они меня более не узнают?

Тут внезапно новая страшная мысль пронзила меня: "А ведь я никогда не был ребенком! Даже в приюте, совсем маленьким. Я никогда не знал тех игр, в которые они играли. Даже тогда, когда мое тело почти механически участвовало в них, мои мысли были где-то совсем далеко. Во мне живет какой-то древний ста- рик, и только мое тело кажется молодым! Точильщик, наверное, угадал это, поскольку вчера он говорил со мной как со взрос- лым.

Я вдруг испугался. Вчера был зимний вечер. Как могло слу- читься, что сейчас летнее утро? Я все еще сплю? Может, я - лунатик? Я взглянул на фонари: они были погашены. Так кто же, кроме меня. Мог их погасить? Значит, когда я их тушил, у меня еще было тело! Но, может быть, я сейчас мертв, и, может быть, эта история с гробом случилась на самом деле, а не во сне? Я решил это про- верить, подошел к одному из школьников и спросил его: "Ты узнаешь меня? " Он не ответил и пробежал сквозь меня, как сквозь пустое пространство.

"Итак, я мертв, - хладнокровно пришел я к выводу. - Нужно быстро отнести фонарную палку домой, пока я не исчез, "- подсказывало мне мое чувство долга , и я вошел в дом моего приемного отца.

В комнате палка выпала у меня из рук и наделала много шу- ма. Барон, сидевший в своем кресле, услышал его, повер- нулся и сказал:

"Ну, наконец-то ты пришел! "

Я обрадовался тому, что он меня заметил. Из этого я зак- лючил, что я не мертв. Барон выглядел как обычно, в том же самом сюртуке, со старомодным, цвета тутовой ягоды, жабо, которое он любил но- сить дома по праздникам. Но было в нем что-то такое, что мне показалось незнакомым. Его зоб? Нет Он был ни больше ни мень- ше, чем раньше.

Я обвел глазами комнату - здесь также ничего не измени- лось. Ничто не пропало, ничто не добавилось. "Тайная вечеря" Леонардо да Винчи - единствен ное украшение комнаты - висела, как всегда, на стене. Все на своих местах. Стоп! Разве зеле- ный гипсовый бюст Данте с резкими монашескими чертами стоял вчера на полке с л е в а? Видимо, его кто-то передвинул! Сейчас он стоит с п р а в а!

Барон заметил мой взгляд и рассмеялся.

- Ты был в горах? - начал он и указал на цветы в моей сумке, которые я собрал по пути.

Я пробормотал что-то в свое оправдание, но он дружелюбно остановил меня: - Я знаю, там наверху очень красиво. Я тоже часто хожу туда. Ты уже много раз бывал там, но каждый раз забывал об этом. Молодой мозг не может все удержать. Кровь еще слишком горяча. Она смывает вос- поминания... Тебя утомила прогулка?

- В горах - нет, но прогулка по белой дороге..., - начал я, сомневаясь, знает ли он об этом.

- Да, да, белая проселочная дорога! - пробормотал он за- думчиво. Редко кто может ее выдержать. Только тот, кто ро- дился для странствий. Когда я впервые увидел тебя, там, в приюте, я решил взять тебя к себе. Большинство людей боится белой дороги больше, чем могилы. Они предпочитают снова лечь в гроб, потому что думают, что там - смерть и там они обретут покой. В действи тельности гроб - это плоть, жизнь. Каждый, кто родился на земле, заживо погребен. Лучше учиться странс- твовать по белой дороге. Только никогда не надо думать о ее конце, ибо это невыносимо - ведь у нее нет конца. Она беско- нечна. Солнце над горой вечно. Но вечность и бесконечность не совпадают. Только для того, кто в бесконечности ищет вечность, а не конец, только для того бесконечность и вечность одно и то же. Странствовать по белой дороге следует только во имя самого пути, во имя радости пути, а не из желания сменить од- ну стоянку на другую.