Белый Доминик - Густав Майринк

- Какие, например? - развеселился барон. - Это меня очень интересует! Ну, говорят, что он... он... - Был су- масшедшим! - весело продолжил барон. - Не совсем сумас- шедшим. Скорее, чудаком в высшей степени... Кажется, он изобрел, - но не подумайте... я, естественно, в это не ве- рю... - так вот, кажется, он изобрел машину для пробуждения религиозного чувства... религиозного чувства... у охотничьих собак...

- Ха, ха, ха! - засмеялся барон так громко, сердечно и заразительно, что я, лежа в своей постели, вынужден был заку- сить носовой платок, чтобы не выдать себя смехом.

- Да я и сам думаю, что это глупости, - заизвинялся ка- пеллан.

- О, - барон хватал ртом воздух - о, вовсе нет, вовсе нет! Это правда. Ха, ха! Подождите минутку! Я должен вначале высмеяться. Да, мой отец, действительно, был оригинал, каких свет не видывал. Он обладал огромными знаниями и размышлял обо всем, о чем только может размышлять человеческий мозг. Однажды он пристально посмотрел на меня, потом захлопнул кни- гу, которую только что читал, бросил ее на пол ( с тех пор он больше не брал в руки книг) и сказал мне:

- Бартоломеус, мальчик мой, я только что понял, что все - чепуха. Мозг - самая ненужная железа, которая только есть у человека. Его нужно удалить как миндалины. Я решил сегодня на- чать новую жизнь.

Уже на следующее утро он переехал в принадлежаший нам тогда маленький замок в провинции и провел там остаток своих дней. Незадолго до смерти он вернулся домой, чтобы умереть спокойно здесь, на этаже прямо под нами.

Когда я навещал его в замке, он всегда мне показывал что - нибудь новое. Однажды это была прекрасная паутина с внутрен- ней стороны оконного стекла, которую он берег, как зеницу ока.

- Видишь ли, сын мой, - объяснил он мне, - здесь внутри за паутиной по вечерам я зажигаю огонь, чтобы привлечь насе- комых. Они прилетают тучами, но однако не могут попасть в па- утину, потому что между ними и ею оконное стекло. Паук, кото- рый, естественно, понятия не имеет, что такое стекло, не может объяснить всего происходящего и, видимо, ломает голову над этой загадкой. Поэтому день ото дня он ткет паутину все больше и красивее. Но это никак не улучшает ситуацию! Таким образом я хочу постепенно отучить эту тварь от бесстыдного доверия к всемогуществу рассудка. Позже, когда он будет на пути к своему следующему воплощению в человека, он будет мне благодарен за такой урок, потому что отныне он понесет с со- бой неосознанный клад знания, чрезвы чайно важного и необхо- димого для него. Очевидно, у меня, когда я был пауком, такой воспитатель отсутствовал, иначе я еще ребенком забросил бы все книги!

В другой раз он подвел меня к клетке, в которой сидели суетливые сороки. Он сыпал им чрезмерно много корма; они жад- но набрасывались на него, и каждая наполняла свой желудок до отказа из зависти, что другие могут ее опередить. Они до того набивали себе клюв и зоб, что не могли более ничего глотать.

- Так я отучаю этих тварей от жадности и алчности, - объяснил мне отец. - Я надеюсь, что в будущих воплощениях они уже никогда не увлекутся стяжательством - самым безобразным из человеческих качеств.

- Или, - добавил я - они вынуждены будут изобрести по- тайные карманы и несгораемые сейфы! - после чего мой отец за- думался и, не произнеся ни слова, выпустил птиц на волю.

- Ну уж против этого ты ничего не сможешь возразить, - сказал он гордо и повел меня на балкон, на котором стояла баллиста - машина предна значенная для метания камней. - Ви- дишь ли ты стаю дворняг, там, на лугу? Слоняясь без дела, они умудряются принять за Господа Всевышнего простого, но изобретательного человека. Этот инструмент я сделал для них. - И он взял камень и метнул его в одну из собак, которая в ужасе вскочила и стала оглядываться по сторонам, пытаясь понять, откуда прилетел камень. Наконец в недоумении она уставилась в небо. Поглядев туда и немного повертевшись снова, она легла. По ее растерянному виду я заключил, что подобное с ней уже случалось неоднократно.

- Эта машина предназначена для милосердного пробуждения в собачьих сердцах даже самых атеистических, зародыша религи- озного чувства, - сказал мой отец и ударил меня в грудь. - Не смейся, дерзкий мальчишка! Попробуй выдумать профессию, кото- рая была бы важнее! Неужели ты думаешь, что провидение обра щается с нами иначе, чем я с дворнягами?

- Видите, каким безудержным чудаком и вместе с тем муд- рецом был мой отец! - закончил барон.

После этого они оба от души посмеялись, и он продолжил рассказ: - Вся наша семья находится под влиянием особой судьбы. Вы не подумайте, пожалуйста, что я претендую на какую-то исключительность и избранность, и пусть мои слова Вам не покажутся обыкновенным хвастовством! Разумеется, у меня есть миссия, но довольно скромная. Но мне она представляется великой и даже священной, и я должен ее исполнить во что бы то ни стало.

Я - одиннадцатый из рода Йохеров. Нашего первопредка мы обычно называем нашим корнем. Мы, десять баронов его потом- ков, - ветки. Наши имена все начинаются с буквы "Б", напри- мер: Бартоломеус, Бенджамин, Балтазар, Бенедикт и так далее. Только имя нашего первопредка - Христофор - начинается с бук- вы"Х". В нашей семейной хронике записано, что основатель рода предсказал: вершина родового древа - двенадцатая ветвь - сно- ва должна носить имя Христофор. "Странно, - часто думал я, - все, что он предсказал слово в слово сбылось, только послед- нее не исполнилось: у меня нет детей. " Просто замечательно что я взял маленького мальчика из приюта, которого усыновил. Я взял его только из-за того, что он бродил во сне; это свойство присуще всем нам, Йохерам. Потом, когда я узнал по- том, что его зовут Христофор, для меня это было как удар мол- нии. Когда я взял мальчика к себе домой меня обуяла такая ра- дость что от волнения перехватило дыхание. В хронике мой дед сравнивается с пальмой, от которой отламываются ветки, чтобы уступить место новым - до тех пор, пока не останутся только корень, крона и гладкий ствол, в котором не будет препятствий для сока, поступающего из земли к вершине. Все наши предки имели только сыновей и никогда дочерей, так что сходство с пальмой остается безупречным.

Я как последняя ветвь живу здесь, на верху дома, под крышей; меня тянет сюда не знаю, почему. Никогда мои предки более чем двух поколений не жили на одном и и том же этаже. Мой сын,... конечно, он - прекрасный мальчик... но он не принадлежит моему роду. В этом пророчество сбывается только наполовину. Это меня часто огорчает, потому что, конечно, я хотел бы, чтобы крона родословного древа стала побегом из мо- ей крови и крови моих предков. И что станется с духовным нас- ледством? Но что с вами, капеллан? Почему Вы на меня так ус- тавились?

Из шума падающего кресла я заключил, что священник резко вскочил. С этого момента меня охватила горячая лихорад- ка, которая усиливалась с каждым словом капеллана.

- Послушайте, барон! - начал он. - Сразу, как только я вошел, я хотел сказать Вам это, но промолчал, выжидая благоп- риятный момент. Затем Вы начали говорить, и в ходе Вашего рассказа я забыл о цели моего визита. Я боюсь, что нанесу сейчас рану Вашему сердцу...

- Говорите же, говорите! - разволновался барон.

- Ваша пропавшая без вести супруга...

- Нет, нет! Она не пропала. Она убежала. Называйте все вещи своими именами! - Итак, Ваша супруга и незнакомка, тело которой 15 лет назад принесла река, погребенная на кладбище в могиле с белыми розами, где стоит только дата и нет имени - это одна и та же женщина. И... те- перь ликуйте, мой дорогой, старый друг! Маленький подкидыш Христофор - не кто иной, как Ваше собственное дитя! Вы же сами говорили, что Ваша жена была беременна, когда она ушла от Вас! Нет, нет! Не спрашивайте, откуда я это знаю! Я Вам этого не скажу! Считайте, что кто-то сказал мне это на исповеди. Кто-то, кого Вы не знаете...

Я не слышал, что говорилось дальше. Меня бросало то в жар, то в холод. Эта ночь подарила мне отца и мать, но также горестное сознание того, что на могиле той, которая меня родила, я украл три белых розы.

VI

О Ф Е Л И Я

Как и прежде, дети бегут за мной, когда вечером я иду по улицам, но теперь - с высокоподнятой головой, гордый тем, что продолжаю благородное дело фон Йохеров. основатель рода которых был также и моим предком. Но теперь их насмешливая песенка: "Таубеншлаг, Таубеншлаг, Таубеншлаг, голубятня, голу- бятня, голубятня" - звучит уже заметно тише. Чаще всего, они довольствуются хлопанием в ладоши или пением "Тра-ра-ра".

Но взрослые! Они снимают шляпы в знак благодарности в ответ на мое при ветствие, а ведь раньше только кивали... И когда они видят, как я возвращаюсь с могилы моей матери, куда я ежедневно хожу, за моей спиной они шепчутся друг с другом. Теперь в городе говорят, что я не приемыш, а родной сын баро- на!

Фрау Аглая делает книксен, как перед вельможей, каждый раз, когда я встречаюсь с ней на улице, и использует каждую возможность перемолвиться со мной словечком и поинтересовать- ся моим самочувствием.