Прорыв начать на рассвете - Сергей Михеенков

– Ты кто такая? – издали окликнул её мужчина.

– А ты разве не узнал? – улыбнулась через силу Пелагея; она радовалась, что выполнила задание, что нашла-таки хутор и что теперь её дети будут снова спать в тепле.

– Как же, тебя не узнаешь… Во всей школе только у тебя такой громкий голос был. – И мужчина тоже улыбнулся.

Они подошли поближе друг к другу и, когда можно было уже хорошенько разглядеть друг друга, остановились. Их разделяли шагов пять-шесть.

– Что ты тут делаешь, Палаша? – спросил он.

В голосе его она почувствовала беспокойство.

– Немцы Прудки жгут. Людей убивают. Мы ушли в лес. Тятя послал меня вперёд. Мы ищем ваш хутор.

– Зачем? – Теперь она и в глазах его увидела напряжение.

– Дети замёрзнут. Мы пришли спасаться.

– Где все?

– Там, на протоке, километрах в пяти отсюда. – И Пелагея махнула назад автоматом.

Мужчина снова внимательно посмотрел на неё и спросил:

– Это ты давеча стреляла?

– Я. Собаки напали.

– Это не наши. Одичавшие. По лесу сейчас много бегает диких собак. Осенью ярку зарезали прямо возле тырла. Хужей волков… Сколько вас человек?

– Всех, с детьми, пятьдесят шесть.

– Пойдём в дом, – мужчина повернулся и что-то сказал собакам.

Те, уже без злобы, но с любопытством поглядывая на незнакомку, затрусили стороной, провожая их к хутору.

Возле стожка Пелагея сняла лыжи и пошла следом за тем, кого она ещё в школе звала Стенькой. Теперь это был коренастый мужчина со светлой бородкой и внимательными спокойными глазами.

– Кто там, сынок? – послышался в глубине полуоткрытой двери приглушённый мужской голос.

Пелагея сразу вспомнила Ивана Степановича Сидоришина. Стеня оглянулся на неё, нахмурился, но на губах так и светилась едва заметным светом улыбка внутренней радости.

– Сейчас увидишь, – сказал он.

Они вошли в сенцы, и Пелагея у обмётанного морозными веткам окна увидела человека с непокрытой головой. Она сразу узнала его и сказала радостно, как родне:

– Здравствуйте вам, дядя Ваня!

Стоявший у морозного окна некоторое время молчал. Потом ворохнулся и сказал:

– Здравствуй-то здравствуй… Только вот с чем ты пожаловала к нам, деточка? Мы никого не ждём.

– Беда у нас, дядя Ваня. Солдаты деревню жгут. Мы ушли. А мужики, почти все, там остались. Бой приняли. Многих уже похоронили.

– С армией решили биться? Кто Прудки поджёг? Германцы? Ай красноармейцы?

– Германцы. А Красная Армия сейчас наступает. Вот-вот должны прийти. Освободить нас.

– Освободить… Всё – по грехам нашим… Всё по грехам…

Пелагея молчала. Стоявший у окна коротко, согласно махнул рукой и сказал:

– Ладно, ступайте в хату. Там поговорим.

В доме, в первой половине, за русской печью с просторной лежанкой, стоял ткацкий стан. За ним на широкой лавке сидела молодая женщина лет двадцати и, напряжённо выпрямив спину, кормила грудью ребёнка. У стола стояла мать Стени. Она сильно постарела. В глазах её сиял тот же покой, что и у сына.

– Здравствуйте, тётя Васса. Здравствуйте вашему дому. – И Пелагея поклонилась и тёте Вассе и молодой женщине с ребёнком.

– Да это ж Палашечка! – кинулась к ней, преодолевая растерянность, хозяйка. – Пётрина старшая дочушка! Да какими ж ты судьбами к нам, миленькая? Знать, стряслось что? В Прудках?

– Ушли мы, тётя Васса, в лес. Бросили деревню. Немцы дома жгут. Детей спасаем.

– А где же отец? Мать?

– Отец с матерью там, в обозе. На протоке остановились. Ждут, когда я вернусь. Отец деревню ведёт.

Иван Степанович сел за стол, распахнул старенький латаный-перелатанный ватник и покачал головой:

– Значит, Пётра сюда решил вести народ. К нам. – И вскинул седую голову: – А не приведёт он сюда и немцев? Или кого похуже?

– Ночью метель была, – сказала Пелагея. – След должно замести. К тому же наш обоз обороняет отряд Курсанта. Партизаны. Наши, прудковские, и бойцы, которые жили у нас в деревне на задержке.

Мало слов они сказали друг другу. Но всё уже было сказано. И Пелагея молча ждала ответа.

Напряжённо молчал и хозяин хутора. Решение своё он не торопил.

– Сколько детей в обозе? – наконец, скрипнув табуреткой, отозвался Иван Степанович.

– Восемнадцать, дядь Вань. Трое моих.

Иван Степанович вскинул кустистую прокуренную бровь:

– От, молодец, Палашка! От, шустрая девка! Это, стало быть, у Пётры с Анюшей трое внуков? А Зина? Она-то ещё не нарожала детей?

– Зина ещё молодая. Ещё не замужем.

Разговор перешёл туда, где всем было легче понимать друг друга.

– Что ж, – перешёл к главному Иван Степанович, – мне зла ни от кого из соседей не было. Никому никогда не желал зла и я. Веди деревню сюда. Но прежде вот что скажи: как ты добиралась до нас?

– Краем озера, – сказала Пелагея.

– Вот краем и веди. На лёд не заступайте. Лёд тут, на Бездоне, везде слабый. Даже около самого берега. Одного-двоих выдержит. Лошадь – нет.

Уходя из дому, Пелагея заметила, что на стенах везде висели картонки и листки из школьных тетрадей – карандашные рисунки, на которых были изображены и дядя Иван, сидящий на брёвнах, и тётя Васса возле коровы, и, конечно же, снегири на заснеженных ветках рябины. Молодая женщина, не проронившая во всё время их нелёгкого разговора ни единого слова, встала, застегнула кофточку, положила в лыковую зыбку уснувшего ребёнка, повернулась Пелагее и с улыбкой сказала:

– Возвращайтесь.

И Пелагея, ответно улыбнувшись ей, спросила:

– Кто же у вас? Девочка? Или мальчик?

– Девочка. Настенька.

– Девочка? Какая вы счастливая! И ты, Стеня. – Она оглянулась на Стеню, тоже молчаливо стоявшего рядом. – А у меня одни сыновья.

К своей деревне, остановившейся в протоке в нескольких километрах от хутора, Пелагея возвращалась с радостным сердцем. Рядом с нею похрустывал широкими охотничьими лыжами Стеня, взявшийся сопровождать её.

– Палаша, – окликнул он её вскоре, – а ты что, стрелять научилась?

– Да. Научили.

– Кто? Отец?

– Нет. Один человек.

– А муж у тебя кто? За кого ты вышла?

– За Ивана Стрельцова.

– За Ваньку? Ванька – твой муж?

– Да. Был.

– Как – был?

– Пропал он. Без вести пропал ещё в прошлом году. – И, остановившись, спросила: – А вы всё одни живёте?

– Как видишь.

– А кто эта женщина?

– Ты разве не поняла? Моя жена, Тоня. Беженка. Я её в лесу нашёл. Возле Варшавки. Она из Белоруссии, из-под Витебска. Коров колхозных гнала. Весь обоз ихний разбомбили. Только она одна и уцелела. Неделю по лесам скиталась. Хорошо, нашла трёх коров и с ними, с теми коровами, плутала. Хоть от голода не померла. Я её в стогу нашёл. Утром, на росе, смотрю, след… Коровы пасутся… Коровы её к хутору и вывели. Стожок недалеко отсюда стоял.

– Красивая у тебя жена.

– Да, она хорошая.

И вдруг Пелагея остановилась:

– Стень, а ребёнок у неё…

– Ребёнок, конечно же, не мой. Но она мне жена законная. Можно сказать, венчанная. Она уже с животом пришла.

– Прости, что спросила…

– Да ничего, – засмеялся Стеня. – Чтобы потом не спрашивала.

Подошли к тому месту, где Пелагея стреляла в собак. Она указала на парашют и висевшее внизу на стропах тело.

– Надо снять. Он, видать, уже много дней тут… Самолёты над нами летали на прошлой неделе. Два были сбиты. Оба – наши. Со звёздами. Один сразу упал в озеро. А другой потянул на восток. Он только немного дымил.

– Он тоже упал. Там, дальше. Ночью на него набрела. Недалеко от протоки.

Они сняли лыжи и начали карабкаться по снегу вверх. Наст держал. Цепляясь за ветки кустарников и молодые берёзки, они вскоре добрались до той самой липы, на которой висел парашют. Внизу, едва касаясь ногами края сугроба, на стропах висело тело человека в меховой куртке и кожаном шлеме с наушниками.

– Лётчик, – сказал Стеня. – Давай его снимем. Держи, а я обрежу стропы.

Пелагея сунула в снег автомат и ухватила тело лётчика со спины, и вскоре рухнула в снег вместе с ним. Её замутило.

– Ты что, беременна? – спросил Пелагею Стеня, помогая ей подняться.

– С чего ты взял? – встрепенулась она.

И потом, когда они шли дальше, этот вопрос не выходил у неё из головы.

Лётчика они закопали в снег. Привалили сверху березняком и валежинами – чтобы не растащили до весны звери. А парашют Стеня припрятал внизу, под берегом, намереваясь на обратном пути забрать его домой.

– Будут к лету и Тасе, и Настеньке новые платья, – погладил он поблёскивающий на солнце шёлк парашюта, внимательно разглядывая его.

– А ты, я погляжу, хозяйственный мужик, – сказала на это Пелагея.

– Не жила ты на хуторе, – только и отмолвил он ей.

Пелагея пожалела о сказанных ею словах, которые тот, конечно же, принял как упрёк.

Глава четвёртая

Дивизии из последних сил продолжали атаковать вперёд, на Вязьму, но с каждым днём они ощущали всё большее и большее сопротивление. Немцы уже смелее и основательнее контратаковали. В какой-то момент командарм почувствовал, что эти контратаки принимают черты согласованных, заранее спланированных действий. Он побывал в полках, на передовой. То, что он увидел, только подтвердило его опасения. Атаки противника, его яростная воля к овладению некоторыми опорными пунктами имели системный характер хорошо управляемого боя с чётко выраженной целью. Немцы бросали в бой авиацию, артиллерию и танки. Ни с боеприпасами, ни с горючим у них особых проблем не было.