В тени кремлевских стен. Племянница генсека - Любовь Брежнева

– Даже в чулане.

«Значит, он видел, как мы с кузиной таскали у бабушки малосольные огурцы», – с ужасом подумала я.

Говорят, добрыми родятся. Но доброте и учатся.

Мне было четыре года. Я знала, что была война, и что многие дети в моём садике, эвакуированные из Ленинграда, потеряли близких. Я знала также, что с фронта не вернулся мой дед, а кузина осталась сиротой.

В нашем уральском городе долгие послевоенные годы находился лагерь для немецких военнопленных. Нам с бабушкой Пашей приходилось ходить в садик мимо такого военного лагеря, и она постоянно брала с собой сахар, пряники, яйца, лук и домашние пирожки. В лагерном заборе было небольшое отверстие. Я просовывала туда руку и передавала бабушкины, как она говорила, «гостинцы». В благодарность пленные дарили мне свои поделки – свистульки, фигурки из дерева. Часто кто-то брал в свои ладони мою руку и нежно целовал.

– Бабушка, – сказала я однажды, когда мы шли домой, – они же враги.

– Были врагами, а теперь просто несчастные, которых надо пожалеть, – ответила она.

Я безмерно благодарна той здоровой среде, в которой выросла и которая воспитывала меня в лучших духовных традициях, на уважении и любви к людям независимо от их положения и статуса, возраста, вероисповедания и национальности. Меня научили соизмерять цену, которую приходилось платить за материальные блага, мужественно отказываться от них, если эта цена была слишком высокой. Всякий раз, когда я делала попытку свернуть с этой дороги, расплата была жестокой.

Я не всегда знаю, что делать в той или иной ситуации, но всегда знаю, что не должна делать никогда…

* * *

В год и два месяца меня отдали в ясли, а в три года, как полагалось, в садик.

Мама училась и работала. Если ей приходилось дежурить в госпитале ночами, то я оставалась в садике на пять дней. Благодаренье Богу, я никогда ничем не болела, и в графе «детские болезни» у меня стоял прочерк. Помню, весь садик на карантине – корь, дифтерия, скарлатина, свинка, – а я здорова. Одна нянька в сердцах сказала, проходя мимо:

– Да что это тебя ни одна зараза не берёт, мы бы сад на ключ закрыли!

В такие дни я была в группе одна. Сидела тихо на стульчике с раскрытой на коленях книгой. Любимым рассказом было «Зимовье на Студёном» Мамина-Сибиряка. Книга досталась мне от дедушки Николая.

Когда мама прочитала рассказ в первый раз, мне было четыре года.

Я долго плакала от жалости к одинокому старику и его несчастной собаке. Чувство сострадания, очень сильно во мне развитое с детства, осталось на всю жизнь. Я и сегодня не могу переносить людских слёз.

Дед Фёдор говорил:

– Не будет счастливой. Слишком жалостливая.

Во время карантина в садике довольный, что детей нет и никто мучить не будет, из кухни выходил кот и садился рядом. Мы с ним и обедали, и ужинали вместе. Не удосужившись заглянуть ему под хвост, наша повариха назвала его Василисой. Кот охотно отзывался на женское имя. Он был вегетарианец, грыз морковь и сырую картошку и был из тех котов, которых хоть мордой в мышей ткни. И те так обнаглели, что пока мы спали, забирались в наши ботинки. Приходилось их оттуда вытряхивать, прежде чем обуться.

В прихожей стояли старые валенки сторожихи тёти Клавы. Мыши свили в них гнездо и развели мышат. Когда они возились, валенки раскачивались, как живые, и дети от них в испуге шарахались. Всякий раз, когда мышь пробегала через наш игровой зал, воспитательница Нина Максимовна, худенькая блондинка, запрыгивала на ближайший детский столик и верещала, как поросёнок. От визга мышь начинала метаться из стороны в сторону. Кто-то из малышей брал перепуганное животное в ладошки и выносил на улицу. Бедная Нина Максимовна! Она слезала со стола в полном конфузе, красная от стыда за своё несолидное поведение. Мы, дети, тайком снисходительно улыбались…

В послевоенные годы женщины носили короткие причёски со смешным хохолком над лбом. Заведующая нашим садиком моды не придерживалась, предпочитая длинные распущенные волосы. С вечно заплаканными глазами и свисающими вдоль унылых щёк прядями, она напоминала плакучую иву. Старомодные шёлковые платья зелёных тонов завершали этот образ. Иногда она приходила к нам в группу и наблюдала, как мы рисуем, едим, играем. Дети не обращали на неё никакого внимания.

Однажды Нина Максимовна рассказывала нам про лес. Когда она подняла картинку со словами: «Дети, вот ива. Она растёт вдоль речных берегов», мы, как по команде, повернули головы к заведующей, стоявшей в проёме двери. Она смутилась и ушла.

До сих пор отчётливо помню тот день, когда её нашли в кабинете на полу с перерезанными венами. Её муж был давно репрессирован, и она регулярно посылала ему посылки и письма. Накануне ей сообщили, что он умер несколько лет тому назад в полной уверенности, что семья от него отказалась.

Смерть её была таким потрясением, что на нервной почве у меня появилась странная привычка – грызть варежки, шарфы и завязки от шапочек.

– Невыносимый маленький грызун! – сказала мама. – Ты перепортила все свои вещи, с тобой нет никакого сладу.

И наказала, посадив на стульчик лицом к стене.

За это же меня стали запирать в садике в кладовой, где повариха хранила кастрюли и сковородки. Там проживала белая крыса. Стоя в полной темноте, я доставала из кармана печенье и бросала ей.

Постепенно мы подружились. Осмелев, она стала выходить из кладовки и без труда разыскивать меня среди других детей, которые крысу не любили и обижали, и я уговорила маму взять её домой.

– Был один грызун, стало два, – смеялся дед Фёдор. Обжившись и отъевшись, крыса превратилась в довольно привлекательную тварь с живым общительным характером. Она любила бегать за мной по скользкому полу, смешно цепляясь за него когтями.

– Эта девица дурно воспитана, – говорила бабушка Паша, – она шкрябает паркет!

Дедушка назвал её Шкрябой.

За льняные волосы и синие глаза дети прозвали меня Принцессой. Когда я болела, мама звонила и говорила:

– Сегодня Принцесса не придет, у неё насморк…

После войны американцы присылали в Советский Союз в качестве гуманитарной помощи вещи, продукты и игрушки. Их так и называли – «американские подарки». Моя мама получила в госпитале свёрток от какой-то американской девочки – моей ровесницы. На нём было написано: «Вручить маленькой девочке, блондинке, которая похожа на меня».

В посылке были не только прелестные платьица и кофточки, но и медальон в виде сердечка, а также миниатюрные золотые часики, которые пришлись мне по руке. В