Багровый молот - Алекс Брандт

Викарий поднялся из-за стола, заложил руки за спину, сделал по кабинету несколько шагов. Солнце последний раз выглянуло из-за городских крыш, печально вздохнуло, а затем рухнуло в бездонный колодец наступающей ночи.

— Слова, пустые слова. Говори: ты хочешь оставить канцелярию и перейти на мою службу?

Викарный епископ всегда был холодно вежлив, но время от времени — резко, без всякого перехода — вдруг начинал говорить людям «ты», срывался на грубость и крик.

— Я останусь на службе канцлера, но служить буду вам.

В ответ ледяное:

— Не понимаю.

— Навряд ли от меня будет толк в делах управления епархией. Гораздо больше пользы я принесу, если останусь на нынешнем своем месте. Вы будете знать, что происходит в окружении канцлера. О чем он думает. Что намеревается сделать. Какие промахи пытается скрыть.

— Он настолько доверяет тебе?

— Не думаю. Он даже членам своей семьи доверяет не до конца. И все же я могу узнать многое. Кто-то похвастался в пьяной беседе, кто-то не прикрыл дверь во время важного разговора, кто-то оставил на столе незапечатанное письмо. Я буду в самом сердце вражеского лагеря, но никто не заподозрит меня. Я стану панцирем, который защитит вашу грудь. Стилетом, который поразит ваших заклятых врагов. Я стану вашим тайным орудием, вашей ручной змеей.

Губы викария презрительно дернулись:

— И сказал Господь змею: за то, что ты сделал, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем и будешь есть прах во все дни жизни твоей[10].

— Вы можете ввергнуть меня во прах, а можете и возвысить. Я вверяю свою судьбу в ваши руки. Если вы будете мной довольны, то отблагодарите по справедливости. Если совершу промах — сможете меня покарать.

— Я никого не караю, — сухо произнес Фёрнер. — Карает суд, Божий и человеческий. А я — всего лишь скромный служитель церкви.

Пауза. Укрытый мягким, толстым ковром, пол чуть слышно поскрипывал под задумчивыми шагами викария. Податливый бархат на стенах, ковер на полу — в этом кабинете тонули и исчезали любые звуки. Испуганные голоса, вкрадчивые голоса, преданные голоса, угрозы, заискивание, мольба или чужой плач — все навеки впиталось в мягкие стены алой шкатулки. Осталась только тишина, и вздох осеннего ветра за закрытым окном, и скрип пера по равнодушной белой бумаге.

— Стало быть, станешь шпионить за своим покровителем.

— Мой покровитель — вы, а не господин Хаан. Я слишком долго был слеп. Но теперь я вижу, на чьей стороне правда.

Ответ, быстрый и хлесткий, словно пощечина:

— Качнутся чаши весов, и ты переметнешься обратно?

— Правда пребудет с вами, не с канцлером.

— Чего ты хочешь взамен?

— Вы сами решите, как меня наградить и достоин ли я вашей награды. Хочу попросить только об одном: никто не должен знать, кто я на самом деле. Письмоводители, секретари, доктора из Высокой Комиссии, ваши доверенные лица — никто. Только мы с вами. Я буду другим человеком, и если в разговоре вы вдруг упомянете мое имя, то назовете его не так, как сейчас. Назовете иначе: Генрих Риттер[11]. Это имя будет зримым символом моей клятвы, символом перемены, случившейся в моей душе. И владеть тайной этого имени будете только вы, ваше преосвященство.

Узкая, вытянутая фигура викария еще несколько раз проплыла по темнеющему кабинету из конца в конец. Потом раздалось негромкое:

— В прежние времена, которые были гораздо благороднее и чище, чем наши, подобную клятву называли оммаж. Рыцарь становился на одно колено перед своим сюзереном — с непокрытой головой, безоружный, — вкладывал в его руки свои ладони и клялся в вечной непререкаемой верности. Ты — не рыцарь. Твоя клятва — клятва предателя, а не воина. Возможно, когда-нибудь я приму ее. Святое Писание учит нас, что даже низкие и презренные души могут сослужить пользу Добру. Ступай, Генрих Риттер. И принеси мне голову Хейера. Может быть, тогда я поверю тебе.

Резная черная дверь бесшумно закрылась. Фридрих Фёрнер опустился в мягкое кресло и положил руку на украшенную серебром Библию. Священная книга придавала ему сил, разрешала сомнения, направляла разум. Она была горой, на которую он всходил, дабы увидеть мир с высоты. Торной дорогой, что вела к блаженству и свету. Каждый раз, когда сердце его было охвачено унынием или гневом, он прикасался к Книге, и чувствовал ток жизни и мудрости, что идет от нее, и губы его шептали: «Научи меня, Господи, пути Твоему, укрепи и наставь на стезю правды…»

Всю свою жизнь он был послушным орудием Господа. Всю жизнь посвятил борьбе против зла. Действовал, убеждал, наставлял. Пытался разжечь крохотную искру веры в тупых оловянных глазах, что глядели на него с церковных скамей. Проповедовал в Риме папским гвардейцам. Написал девятнадцать книг, посвященных искоренению колдовства. Прошел путь от приходского священника до генерального викария Бамберга. Огнем проповеди, страхом смертельной муки, примером бескорыстного и честного служения Господу он уничтожал зло в душах людей, вырывал его с корнем, как вырывают стебель чертополоха. Но зло было всюду. Оно таращилось на него с глумливой ухмылкой, оно поражало мир людей, как черная спорынья поражает спелый пшеничный колос. Зло было всюду — и он, Фридрих Фёрнер, видел тому достаточно доказательств. Он видел колдовские котлы, наполненные болотной тиной, и засушенных насекомых. Видел девушку, у которой от порчи сгнили глаза и зрачки стали дряблыми, как перезревшая мякоть сливы. Видел, как из нарыва на теле заколдованного ведьмой мужчины вылезает жирный белесый червь.

Гадания, грубые ритуалы, нечестивые культы… Вонючие притирания, защитные надписи над косяками входных дверей… Священники, забывшие о своем долге… И за всем этим — язычество, богохульство, поклонение сатане. Со временем он убедился: колдовство есть нечто гораздо более страшное, нежели убийство или государственная измена. Ибо колдовство есть преступление не перед человеком, но перед Господом. Именно поэтому любая мука, которую претерпевает колдун, недостаточна и ничтожна по сравнению с муками, что ожидают его в аду. И пусть земной огонь, каким бы варварским и жестоким он ни казался на первый взгляд, будет живым напоминанием и предостережением, живой картиной Божьего гнева.

Выдвинув ящик стола, викарий вытащил маленькую, обтрепанную книжку, которую месяц назад изъяли при обыске у одной знахарки в Меммельсдорфе. Раскрыв книжку, машинально перевернул несколько желтых страниц.

«…Запомни, что полынь и гроздья рябины защищают от сглаза и чужих чар, а соцветия мальвы подчас могут поставить на ноги даже смертельно больного. Остерегайся пурпурных цветов наперстянки: сок ее смертоносен, но в малом количестве этот сок может стать превосходным лекарством от сердечных недугов. Вербена снимает сильную боль, эндивий возвращает мужскую силу, а сок белены помогает находить клады, спрятанные под землей…»