Багровый молот - Алекс Брандт

Брак Урсулы укрепит положение рода Хаан, позволит сохранить и приумножить то, чем мы обладаем сейчас. Во все времена могущественные семейства заключали союзы посредством женитьбы своих детей. Знаю, ты бы хотела, чтобы Урсула сделалась женой молодого Альфреда Юниуса. Не стану спорить, Альфред был бы неплохой партией для нее. Они во многом похожи: независимый нрав, благородство, презрение к глупости… И все же в Альфреде есть что-то, что заставляет меня сомневаться в нем, относиться с опаской.

Впрочем, все это не более чем планы на будущее. Я не приму решения о замужестве Урсулы без твоего ведома и совета. И уж конечно, мне придется заручиться согласием самой Урсулы. К великому сожалению, она способна поступать наперекор исключительно из упрямства, нежелания подчиниться мудрости старших. Она не потерпит, чтобы ее судьбу решали за ее спиной.

Ее дерзость, неумение различать людей и придерживать, когда требуется, свой острый язык — вот что беспокоит меня больше всего. На прошлой неделе мы с ней серьезно повздорили. Бамбергский магистрат — по моему настоянию — выгнал за пределы города всех бродяг, не имеющих в городе жилья или поденной работы. Урсула узнала об этом. Видела бы ты, каким гневом сверкали в то утро ее глаза! Это было не возмущение, не обида, не недовольство, а именно гнев. Можешь себе представить? Она смотрела на меня так, как особа королевской крови смотрит на проштрафившегося придворного. Какая наглость, какое неуважение к собственному отцу! Иногда мне кажется, что она просто-напросто не понимает, кто я такой. Не понимает, что в подобном тоне со мной вправе разговаривать лишь те, кто носит на плечах горностаевую мантию и корону имперского князя.

Вначале я пытался держать себя в руках, пытался объяснить ей: в городе неспокойно. Неурожай, выросли цены на хлеб, у границ княжества рыскают жадные отряды наемников, за которыми нужно следить в оба глаза. Толпы бродяг, что стекаются в Бамберг, — это угроза общественному спокойствию. Угроза беспорядков, воровства, грабежей, заразных болезней. Чтобы противостоять этому, необходимо временное — подчеркну: временное! — ужесточение правил. В конце концов, когда человека валит с ног лихорадка, доктора прописывают ему кровопускания вместо веселой попойки и дурно пахнущие порошки вместо свиных отбивных. Разве они не ограничивают свободы больного ради его же блага, ради того, чтобы его тело окрепло и через время вернуло себе прежнюю силу? К тому же магистрат постановил, что каждое воскресенье у городских ворот будет производиться бесплатная раздача хлеба и горячей похлебки всем, кто в этом нуждается.

Увы, Урсула не поняла моих доводов. Или не захотела понять. Вела себя дерзко, обвиняла меня в бессердечии, в жестокости к людям. И мое терпение кончилось. Мне пришлось объяснить ей, что она — всего-навсего глупая семнадцатилетняя девчонка. Существо, которое полностью зависит от моей воли. Человек, чьи слова и поступки для других значат не больше, чем жужжанье осы. Признаться, я думал, что моя резкость приведет ее в чувство. Но я ошибся. Выслушав меня, она несколько мгновений стояла молча, только кожа на переносице вдруг сделалась яростно-алой. В руках у нее был серебряный кубок с вином — один из тех, что подарил нам на свадьбу отец. Урсула отшвырнула кубок и молча вышла из комнаты. Я закричал на нее, но она даже не обернулась.

Это стало лишь одной из нескольких ее выходок за последнее время. Вспомни хотя бы тот воскресный обед с мастером Дреппером. Урсула — умная девушка. Она должна понимать, какую роль для меня и всего нашего рода играют добрые отношения с гильдией пивоваров. И что же? Во время обеда она сидит, потупив глаза, не вмешивается в разговор, а потом — вдруг, ни с того ни с сего! — с ехидной улыбкой спрашивает у Якоба Дреппера, не трудно ли ему, дескать, таскать по лестнице свое огромное пузо? Каково?!! Смею тебя уверить: если бы один из моих подчиненных — к примеру, тот же Альфред Юниус — позволил себе хотя бы десятую долю того, что позволяет себе Урсула, то этот самый подчиненный уже сейчас сторожил бы амбар в какой-нибудь захудалой деревеньке на границе с Баварией. Да, именно: амбар. И сторожил бы его до скончания дней, забыв о карьере, забыв о городской жизни, забыв даже надеяться, что хоть кто-нибудь вспомнит о нем…

Было бы легко объяснить поведение Урсулы избалованностью или юношеским упрямством. Однако я уверен, что все обстоит гораздо сложнее. Не знаю, как лучше объяснить, но… Мне на ум часто приходят картины из ее детства. Облезлый серый котенок, которого она принесла с улицы и отпаивала молоком. Серебряный талер, который я подарил ей на Рождество — и который два дня спустя она кинула в глиняную миску бродяги. Ее глупая ссора с Адамом: они подрались, вцепились друг другу в волосы. Когда я подошел и крепко взял Адама за ухо, Урсула вдруг закричала, чтобы я его отпустил, и повисла у меня на руке.

Однажды я назвал Герду, нашу кухарку, нерасторопной ослицей. Урсула услышала эти слова и страшно на меня разозлилась. Прямо покраснела от злости. Представь: восьмилетняя девочка стоит, словно упрямый бычок, сжимает розовые кулачки и требует, чтобы я извинился перед кухаркой. Забавное и вместе с тем странное зрелище…

Я не знаю, что происходит в душе Урсулы. Иногда она мне кажется заносчивой и глупой девчонкой, которая считает, что ей все позволено. Иногда — чистой и благородной душой, которая умеет переживать чужое страдание сильнее, чем собственное. Время покажет, кем она станет. Остается только надеяться, что замужество пойдет ей на пользу: смягчит ее дерзость, сделает ее чуть более спокойной и мудрой…

Но довольно об этом.

Последние наставления, которым ты должна точно следовать.

Первое. Сожги это письмо сразу, как только прочтешь.

Второе. Если Фёрнер, или фон Хацфельд, или фон Менгерсдорф захотят поговорить с тобой — не соглашайся. Скажи, что больна.

Третье. Не выходите из дома без лишней надобности — ни ты, ни дети; если тебе что-то потребуется, отправляй посыльных и слуг.

Четвертое. Не принимай у себя никого из служащих канцелярии. Ни Альфреда, ни Мюллершталя, ни Йозефа Кессмана, ни кого-либо еще. В противном случае могут подумать, что ты имеешь какое-то касательство к происшествию с Хейером.

И последнее. Томас, Михель и Йенс должны все время находиться дома. В кладовой найдутся матрасы, что касается ружей — они в моем кабинете, в запертом шкафу, ключ от которого у тебя есть.

Прошу, пусть эти распоряжения тебя не пугают. Я лишь хочу быть уверен, что, пока меня нет в городе, с вами ничего не случится.

Я все время думаю о тебе, Катарина. Господь да благословит тебя и наших детей.