В поисках ветра силы - Алекс Родин

В те дни я много размышлял о событиях прошедшего лета и понял, что со мной произошло нечто, быть может действительно самое важное в моей жизни. Не хотелось примириться с тем, что лето закончилось, и понять, что дело не в трахтемировской хате, не в ясене и даже не в Зарубиной горе, а только в том нечто, которое властно прикоснулось к нашим душам - вкус реальности, чувство настоящего, чувство неуловимой подлинности мира... Это нечто было подобным далёкой звезде, а люди ставшие когда-то причастными к нему кометам, притянутым этой звездой, описавшим вокруг неё свои траектории и уходящим теперь вдаль, чтобы никогда не вернуться. Но теперь их путь и судьба изменены притяжение этой звезды.

Так и мы, прикоснувшись к этому нечто, слишком великому и необъяснимому, чтобы его можно было описать словами, уходим потом вдаль по дорогам жизни, но это навсегда остаётся в памяти, как открытое окно, через которое продолжает литься яркий свет.

Минули годы, новые пути увели меня к иным горам, где суждено было произойти ещё более удивительным событиям. Но каждый раз, когда я проплываю на "метеоре" мимо трахтемировского мыса, где над искрящейся водной ширью раскинулось небо Великого Полдня и вижу гору, на которой когда-то стояла хата под ясенем, память о той поре снова оживает в душе со всей яркостью.

"Де ми жили - ростимуть

без наймення пальми,

i вугiль з наших тiл

цвiтиме чорним квiттям..."

Там было самое начало моего пути в Волшебной Стране и дух тех лет, дух трахтемировского посвящения вобрал в себя всю влекущую силу неведомого, зов всех непройденных дорог. Ведь летом 1982 года, среди гор и полей, когда жизнь только начиналась, только восходила к своему полдню, она казалась непрожитой и обещающей столь многое. И когда моя мысль обращается к воспоминаниям, то время кажется подобным образу рая, неизменно существующему в непреходящей вечности пространства метафизической юности. Там я всегда молод, мне всегда 25 лет, а передо мной - все дороги, и они зовут вдаль. На тех дорогах я впервые познал чувство прямой линии, проходящей через всю мою жизнь - линии судьбы, линии счастья. Это там, у горы Круглый Дуб в 1980 году я впервые высадился на это побережье с моторной лодки; там начинался мой путь в фантастический мир мечты и мифа мир, игравший со мной столь самозабвенно...

Я вспоминаю хату, стоявшую под ясенем... её бело-голубые стены, запах дерева, сена; тишину, прохладу и неподвижность покоя... Образ обители, сопровождавший меня потом долгие годы странствий... Август и сентябрь 1982-го... Небо и звезды, яблоки и "мед солнца"... Архетипический образ того изначального рая, который по-украински называется словом "вирiй" тот "вирiй", куда по преданию осенью улетают птицы и куда отправляется душа после смерти. С тех пор прошло почти двадцать лет, но я не могу без ностальгического волнения вспоминать то время...

"О безтурботнiсть лiт давно минулих!

О юностi божественне кострище!"

"Время - солнечный сок..."

В конце 1982 года, 31 декабря, мы снова встретились в Трахтемирове с Виктором, а потом неожиданно приехал Валера К. с женой. С Валерой я познакомился в прошлом году - мне позвонила моя подруга Марина и сказала, что со мной хочет поговорить интересный парень; Валере же она сказала, что сейчас трубку возьмет "дядько", который якобы может абсолютно все. Валера меня хорошо срезал, спросив по телефону, могу ли я ему достать личинок мух определённого вида (последовало латинское название). Личинок мух я, конечно же, достать не мог.

Валера окончил биологический факультет Киевского университета и был направлен на работу в Каневский заповедник, где прожил несколько лет. Там в его душу, надо полагать, и вошло то "нечто", которое роднит его со мной.

Средь холмов стихнет ветер в ночи

И по непроходимой дороге

Дождь придет и в окно постучит,

И дождется тебя на пороге.

Спотыкаясь нашаришь штаны,

Плащ накинешь и выйдешь из хаты

Под покров проливной тишины

И под осыпи груши горбатой.

Он прильнет своей мокрой щекой

К твоей выжженной солнцем щетине

И заметит, что ты не такой,

Спросит, как твое новое имя...

Работая в заповеднике, Валера специализировался по изучению мух, точнее, какой-то одной специфической и редкой их разновидности. Он рассказывал, что когда проходил по дорогам через села с рюкзаком и сачком для ловли насекомых, местные жители глумливо окликали его: "Хлопець, та де ж твоя риба?", а какая-то баба в Григоровке приняла его за шпиона, разбрасывающего "американських жукiв"

на огороды. Охота за насекомыми играла для него ту же роль, что для меня странствия с рюкзаком по берегу в поиске окаменелостей для причастности к тем древним морям, которые давно уже высохли в своих берегах, стали зелеными песками обрывов, и прибой их если и шумит где-то, то разве что в глубине моего воображения. И сбор окаменелостей, и охота за насекомыми - это был повод для какого-то иного способа бытия: уехать на из города и путешествовать по дорогам.

Потом Валера не раз бывал в трахтемировском доме; ел у костра печеную картошку и, подобно другим странникам, оставил на белой стене хаты свой автограф - В. О. К.

"...Мы прорастаем где-нибудь

долгим воспоминанием имени

разных тысячелетий

рассеянные каплями крови

маковой и васильковой

мы прорастаем где-нибудь

под утренним бризом времени

ненастоящим летом..."

Его стихи часто всплывали в моей памяти на дорогах странствий ("куда нам деваться, когда окончится лето?").

Мы злые побеги времени

люди-чертополохи

под ветром с пивною пеною

ветром великой эпохи...

Валера дружил с Наташей Т. и они первые дошли до первоистока Темного Яра - того истока, который всегда поражал мое воображение своей загадкой, скрытой за крутыми темными горами и обрывами, пока я просто однажды не одел сапоги и не отправился сам вверх по Яру к его началу - туда, где обитали духи этих гор.

Когда лето закончилось, Валера последовал дальше своим путем, а я мрачной осенью часто смотрел на автограф на стене и завидовал ему - он пришел сюда сияющим голубым летом и ушел дальше; для него этот дом на горе над Днепром у ясеня был частью чего-то ещё, иной жизни со своими интересами; только яркое пятно в памяти. Я же оказался в плену этих гор, в плену Темного Яра и сумрачного декабря.

Мы входим в лето глубже и глубже

чувствуя скользкое серое дно...

А тогда, новогодним вечером мы с Виктором пришли из заметенных снегами яров. В хате уже сидели Валера и Лена, его жена; было тепло, горели свечи, на столе стояло шампанское...

И космос шуршит

и снежинки о наст шелестят.

Там в хате горит керосинка и Витька

Уснул сняв очки на нестынущей печке

И Сашка величественный и прозрачный

Вернулся с мороза и не раздеваясь уснул

И мне бы уснуть, в наползающей тени

Оконной крест-накрест зачеркнутой рамы...

Там, в хате, куда по ночам всё стучится

Мой дождь и по прежнему время

Течёт по отдельному руслу

И каждый из нас иногда приезжает оттуда.

Ты знаешь: я адрес сменил уже дважды и умер...

...найдешь ли меня в этом городе мрака?

Но все же

Найди. Я прошу: отыщи. Я всё тот же...

Сняв валенки и ватные штаны, мы сидели у горячей печи, сложенной Шкипером из глыб камня-песчаника, добытого на берегу Днепра, смотрели на яркий свет керосиновой лампы, пили шампанское и ели сыр, а Валера читал свои стихи.

Где дом, с которым разлучен,

Где ворот черного колодца

И цинк ведра, который в нем

Как колокол, качаясь, бьется...

В печи потрескивали дубовые дрова, добытые из обломков старых хат.

Спи, ветер! Твоего плеча

пока не оцарапал Черный Луч печали...

Спи, ветер, погаси свою печаль,

укрой слоистым облаком Звезду...

А за черным окном - морозная ночь, яркая звезда и луна над горами...

Мы входим в лето глубже и глубже

чувствуя скользкое серое дно

такое предчувствие, будто светлое лето

подернуто серой волной...

Теплый липовый сок

зыбкий скользкий восток

уплывем-уплывем, ветер солнечный сок

по единственной из сотен тропок дождя

опадает скорбя время

утренний бриз тихо плачет по нас

на горе зверобой голубой-голубой

в этот призрачный час

ветер острый несет раскаленный песок,

уплывем-уплывем...

время солнечный сок...

Говорят, что Валера появлялся в Трахтемирове летом следующего года и жил там некоторое время в заброшенной хате около дороги. Я же его с тех пор больше не видел, но строки его стихов снова и снова всплывают из памяти.

Прочерчивая круги в черноте

пером касаясь сажевых скрижалей

невольно вырезая вязь печали

дар истины вручая пустоте

звезду снабжая признаком и свойством

земным телам даруя слова тень

земная женщина, известная лишь тем

что знает каждый запах беспокойства