В поисках ветра силы - Алекс Родин

Лежа на песчаной осыпи, мы разговаривали об этом совершенстве мира, о редком чувстве полноты жизни - этом даре нам от трахтемировских гор. Мы не знали, долго ли сохраниться это совершенство мира и наших жизней в нём, или же оно со временем неизбежно угаснет и нам останется лишь вспоминать этот вечер на склоне горы Круглый Дуб как окно, распахнутое в настоящее и оставшееся где-то в удаляющемся от нас прошлом - окно, из которого не прекращает литься ясный свет... А солнце опускалось всё ниже и ниже, длиннее становились тени и красновато-золотой свет озарял склоны гор... О этот миг закатной полноты бытия!

Действительно, так и сбылось. И хотя потом было ещё немало мгновений, когда мир казался совершенным, тот вечер на берегу в Трахтемирове остался в памяти ярким воспоминанием о прикосновении к чему-то настоящему - к неуловимой подлинности мира.

Через день Инка уехала, а мы с Виктором остались, чтобы сполна погрузиться в пространство трахтемировского посвящения. Стояла безоблачная теплая погода, которая бывает только в начале осени. Каждый день мы с утра отправлялись на Зарубину гору по разным дорогам - то над Монастырцом, то через поля, мимо двух огромных мрачных яров, один из которых назывался "Здыхальня", а другой - "Темний яр". Сама же Зарубина гора, куда мы впервые попали год назад, состояла из двух холмов. Перед большой горой, поросшей деревьями, прямо на берегу был другой, невысокий холм, обрывающийся песчаной осыпью к широкому заливу. В обрыве над осыпью складками изгибались слои зелёных, оранжевых и белых песков, а у подножья холма лежали большие глыбы песчаника и об эти камни разбивались волны. Вершина холма была песчаная и если лечь на него у края обрыва, положив голову на руки, то можно было бесконечно смотреть вдаль, где вода сливается с небом. Другого берега не было видно и от этого горизонт казался морским.

На этом песке мы лежали в полдень и в час послеполуденный, а когда жара становилась нестерпимой, забирались на верхушки больших камней, лежавших на дне в нескольких метрах от берега, или же сидели, скрестив ноги, в тёплой воде неглубокого залива.

В сентябре солнце стояло ниже, чем летом, и если долго смотреть в безоблачное небо, в зените оно казалось почти чёрным, а из его глубины рождался тёмный свет, более яркий, чем обычный свет солнца. Входя в тело, этот "тёмный свет" оставался там, как заведённая пружина. И тогда можно было идти под жарким солнцем по полевым дорогам километры и километры, лазить по горам и кручам, не зная ни усталости, ни голода - потому что была в этом "тёмном свете" некая сила, казавшаяся искрящейся и кипящей. Созерцая "тёмный свет" над Зарубиной горой, мы верили, что нашли именно то, ради чего сила привела нас в Трахтемиров.

По вечерам мы возвращались из холмов и яров, вымазанные в глине и отягощённые туком - было в нашем жаргоне такое непереводимое словцо, означавшее и переполнение души кайфом, и многое другое, что трудно объяснить. Заря уже догорала на северо-западе над горами. Сбросив рюкзаки под ясенем, мы отправлялись есть виноград - виноградная лоза оплетала яблоню, росшую в заброшенном саду. Тёмный виноград местного сорта уже поспел и мы забирались высоко на дерево, чтобы достать лучшие гроздья и неторопливо ели, молча сидя на ветках и сплевывая шкурки вниз. В те дни этот виноград был почти единственной нашей пищей - и вовсе не потому, что нечего было есть. Каждый день солнце над Зарубиной горой дарило нам странную силу и были мы "без хлеба сыты и без вина пьяны".

С тех пор начало осени, когда часто бывает солнечная погода, каждый раз вызывает у меня необъяснимое волнение, напоминая о трахтемировском посвящении, когда, казалось, перед нами действительно раскрылась трещина между мирами и мы вошли туда без страха - легко и свободно.

Однажды мы собрали в ярах тёрн, насыпали в трёхлитровую банку и засыпали сахаром, а банку поставили на печь. От тепла тёрн быстро пустил сок и перебродил. Получилось ярко-красное пахучее вино. Оно было слито в бутылку, а бутылка спрятана в соломе на чердаке. Мы хотели закопать эту бутылку где-нибудь под грушей у Днепра, чтобы потом спустя много лет опять встретиться здесь, у этой старой хаты, выпить терновое вино и вспомнить далёкое лето 1982 года.

Когда мы сидели под ясенем, слушая шум столетней вербы над крышей дома и наслаждаясь чувством отсутствия времени, казалось, что так будет всегда. Но скоро жизнь направила наши дороги в разные стороны, а вино было незаметно выпито той же осенью или зимой. Давно уже нет того дома на горе, и ясеня тоже нет, как нет и самого Трахтемирова. Поистине, "де ми жили, ростимуть без наймення пальми..."

Но вот закончилось лето. Разъехались друзья и перестали ходить по Днепру "метеоры". Дом на горе, ещё недавно скрытый среди буйной зелени сада, белел теперь среди голых опавших деревьев, просматриваясь со всех сторон. Потом настала совсем мрачная пора с туманами и дождями, бесконечно барабанящим по крыше. Но я упорно продолжал ездить сюда, пользуясь душным, набитым людьми и вонючими мешками автобусом, долго ползущим по ухабистым дорогам. Это был сильный контраст по сравнению с летними поездками на белом быстроходном корабле на подводных крыльях, но что-то властно влекло меня в Трахтемиров, заставляя терпеть все неудобства. Даже в сырую холодную погоду я не мог в свободные дни спокойно усидеть в городе - мне казалось, что в это время там что-то важное проходит мимо меня и я упускаю свой шанс.

Однажды в начале зимы я решил отправиться в Трахтемиров, но погода неожиданно испортилась, пошел дождь с мокрым снегом, автобус пришел в соседнее село поздно вечером и пока я ночью добрался до порога хаты, то полностью промок и сильно замерз. Я залез на печь, протопив ее дубовым бревном, но это уже не помогло и на следующий день я почувствовал себя больным. За окном бушевал ветер и шёл дождь; снег превратился в жидкое месиво, а дороги - в канавы с талой водой. Болела голова и, судя по всему, была высокая температура.

Единственное спасение я видел в том, чтобы ничего не есть и каждый час пил липовый чай. Летом я собрал много липового цвета на склонах гор над Монастырцом и сейчас у меня был довольно большой мешочек с золотистыми высохшими цветами, сохранившими свой запах.

Но болезнь усиливалась и состояние было бредовым. Ночью мне не спалось, я вставал, зажигал свечу, пил липу, а временами, в минуты прояснения сознания, пытался читать одновременно несколько книг, случайно оказавшихся в хате. Одна из них была "Тайная доктрина" - в те времена большая редкость, огромный том в тысячу страниц, опубликованный в Риге в 1938 году; а еще две или три - потрёпанные художественные книги українською мовою со штампом "Шкiльна бiблiотека села Пшеничники".

Из этих книг я выписывал понравившиеся мне фразы на обрывках бумаги из каких-то старых сельских тетрадок, которые потом перемешались, как смешивались в моем бреду странные ночные слова...

О, цi нiчнi слова! Вони як шепiт вiтру, i шепiт цей не має нi початку нi кiнця...

"...пошли їм долю, що не знає спину...", адже "кожна людина - мов джерело", i здатна "свiт прикрашати просто iснуванням..."

А за окном шумел ветер, и потрескивала свеча на столе...

"На тлi небес, в туманi золотiм, чужi життя, вашi любовi й бiди... незборимi на вiтрищах долi... сотнi лiт шляхи безсмертя... в цей спраглий свiт..."

И золотой липовый цвет... этот медвяный запах... барви янтарного лiта...

"прохолодний листок подорожника на ранi..." я все пил и пил липу, мучимый жаждой и жаром... "вiднинi спрага ця лишається в меня назавжди... на березi рiки... що протiкає крiзь нас неминуче мов доля... i кличе за собою у нескiнчену путь"...

"Прамати є вогнена риба життя. Вона мече iкру i своїм диханням нагрiває її.

Зерна iкри притягуються одне до одного, утворюючи згущення в океанi простору.

Великi згущення об'єднуються i утворюють новi зерна iкри у виглядi вогняних точок, трикутникiв i кубiв..." "...у рiчищi вiчного плину"... чому життя на трепет хвилi схоже, мов листя лепет, мов весни цiлунок..."... "земний вогонь є найбiльш чистим i досконалим вiдображенням Единого Полум'я як на небi, так i на землi. Це є життя i смерть, початок i кiнець кожної матерiальної речi..."

"води джерельної хотiлось, неначе птаховi небес..."

"... вiзьми просту лампаду - вiд неї ти зможеш запалити вогнi, свiчi i лампади всього свiту. Нею ти зможеш пiдпалити весь свiт - а вогонь в лампадi вiд того не змiнюється..."

"... i тодi миле все, що робить життя приємним: лiчити зорi, пити воду, спiвати..."

"В нашому сонячному свiтi Едине Iснування - це небо i земля, корiнь i квiтка, дiя i думка. Воно в сонцi так само, як i в найдрiбнiшiй комасi..."

О, этот бред долгих зимних ночей!

Но через несколько дней золотой липовый тук, этот медвяный тук "янтарного лiта"

сделал свое дело, и болезнь отступила. С тех пор я стал поклоняться божеству липы, янтарно-прозрачному, бесформенному, густому и текучему, опьяняющему своим ароматом и обещающему вечное забвение. И тогда этот дух, сокрытый в зеленых летних кронах и в золотой прозрачности меда, повелитель пчёл и обладатель самой густой тени в зной Великого Полдня стал моим покровителем.