Литературная Газета 6428 ( № 35 2013) - Литературка Литературная Газета

Закончилась песня… Но этот покой,

Как пауза, предвосхищает начало.

Да. Жизнь продолжается. И, быть может, Гамзатов после полной творческих открытий жизни хотел предоставить нам, грядущим поколениям, возможность продолжить начатое, открывать, творить и созидать доброе, нужное людям, вечное. Не забывая при этом и через десятилетия всё то, что он нам оставил, реализуя и его мысли, желания и мечты – во благо человеку, земле родной, Отечеству нашему.

Магомедрасул МАГОМЕДРАСУЛОВ, заместитель министра культуры Республики Дагестан

Теги: Дагестан , Расул Гамзатов , поэт

Горец у самовара

В. Коростелёва, Р. Гамзатов, Г. Куницын. Переделкино, 1992 г.

Март 1992 года. Чуть ли не последняя поездка в Дом творчества после обрушения многого в нашей жизни. Но ещё жив дух общения между писателями - не связанный с делами, должностями или какими-либо пристрастиями.

От старого корпуса к новому вела недлинная асфальтированная дорожка, на которой и произошло моё знакомство с Расулом Гамзатовым. Слово за слово, и где-то на второй-третий день мы уже договаривались о посиделках за самоваром, который по счастливой случайности оказался у нас с мужем в просторном номере нового корпуса. Естественно, посиделки требовали новых участников, и они быстро нашлись: Георгий Иванович Куницын, давно и хорошо знакомый Расулу Гамзатовичу, и Тамара Жирмунская.

И вот мы за столом, разливаем по чуть-чуть немудрёное вино, включаем самовар. Слово за слово, и неуверенность первых минут исчезает, и понятно благодаря кому. Расул Гамзатович закручивает разговор с присущим ему юмором и энергией, чувствуя себя свободно и уж точно среди своих. И где-то уже в середине вечера я очень пожалела, что нет под рукой блокнота, чтобы записывать его искромётные реплики и собственные афоризмы. Поскольку жизнь заставляла меня дружить с журналистикой, то и привычка записывать важное, а тем более остроумное была уже в крови. Испросив его разрешения, в следующий раз я уже была "вооружена", хотя и старалась брать ручку не очень заметно для гостей. Но Гамзатов время от времени всё-таки ввёртывал:

– Зачем записываешь обо мне? КГБ всё знает!

И тут же возвращался к насущному на тот момент:

– Горбачёв хотел проветрить страну, а устроил большой сквозняк, и теперь никто не может хотя бы прикрыть двери.

Конечно, какой же разговор среди писателей, если он не касается литературы. В том числе и графомании.

– Одни любят, но не пишут, другие пишут, но не любят, – откинувшись на спинку стула, резюмировал Расул Гамзатович. И, выдержав паузу, ставил точку: – У нас писателей нет, одни классики.

О многом мы говорили в те несколько встреч. Гамзатову не надо было объяснять свою точку зрения, приводить примеры и доказательства. Одной-двумя фразами он добивался весомого результата. О Георгии Ивановиче Куницыне, известном философе и литературоведе, хитро взглянув на «героя», он сказал: «Судьба дала ему всё, чтобы стать плохим человеком, но он этим не воспользовался». Памятуя о его известной песне про коня и дорогу, Гамзатова спросили: а сегодня кто виноват – конь или дорога? Он тут же отпарировал: «Всадники без головы».

...Но быстро пролетели две переделкинские недели, и ранним мартовским утром Гамзатов вышел, чтобы попрощаться со мной и мужем. На память о встречах он надписал и подарил недавно вышедшую книгу публицистики «Суди меня по кодексу любви». Естественно, и надпись оказалась не банальной: «Мой лозунг во время этой смуты: Да здравствует Валентина. Да здравствует Алексей. Да будет свет!»

Уже в электричке я прочитала первые страницы, параллельно вспоминая наши разговоры о «дне сегодняшнем и дне минувшем». И ещё раз убедилась: нет, Гамзатов отнюдь не относится к тем классикам, что вчера были обласканы прессой и властями, а ныне пребывают в «узаконенном» забвении. Честный, нелицеприятный взгляд на прошлое, в том числе и на себя, зоркое проникновение в проблемы, мужественное поведение в смутное и тревожное время – это то, что не позволяло и в те годы пройти мимо такой личности, не внимать его несуетливому, по-восточному мудрому суждению о мире и о нашем месте в нём.

Прошло без малого десять лет, и в сентябре 2003 года волею судьбы я участвую в юбилейном вечере легендарного дагестанца в Библиотеке имени Ленина, который, как всегда, вдохновенно проводит Валентин Сорокин. Юбиляру 80 лет, и, несмотря на уже не молодецкий вид, глаза поэта так же внимательны и зорки. Конечно, все мы старались максимально выразить и уважение, и любовь к этому мощному художнику и человеку. И после торжественной части Расул Гамзатович сидел, как всегда, во главе стола, и удивительная магия мудрости и духовной силы исходила от него...

Спустя два месяца его не стало.

Теги: Расул Гамзатов , Валентина Коростелёва , Переделкино

Расул ГАМЗАТОВ,

От переводчика

Расула Гамзатова переводили и будут в дальнейшем переводить лучшие отечественные и иностранные литераторы. В мировой истории мы знаем много примеров того, как произведения одного и того же поэта переводили разные авторы и делали это, естественно, по-разному. Я тоже решил по-своему посмотреть на творчество "Великого Расула". Думаю, это послужит только к лучшему: чем больше его творчество будет востребовано современными поэтами и переводчиками, тем больше в нём будут нуждаться и читатели. Я искренне надеюсь, что когда-нибудь в дальнейшем смогу представить на суд читательской и пишущей публики целую книгу стихов Расула Гамзатовича Гамзатова в собственных переводах.

* * *

В сорок втором - далёком –

Старший брат

Жизнь положил за город Сталинград.

Тоскует мать,

Старея без надежд,

И не снимает траурных одежд.

Мужаю я,

Расту сквозь боль утрат.

Теперь я старший,

Слышишь, старший брат?!

* * *

Вот осень,

Это значит, песня спета,

И сотни неумолчных

птичьих стай,

Хоть краю этому певали гимны летом,

Прописку вдруг меняют –

Невзначай.

Орлы лишь,

Как немые истуканы,

Сидят вдали от суетной орды

И не спешат в заморские туманы,

Меняя Родину в час смуты и беды.

* * *

У народа три заветных песни,

Полных радостной и грустной былью.

Первая – всех лучше и чудесней, –

Шепчет мать её над колыбелью.

И вторую мать поёт родная

В час, когда глаза не видят света,

Над сыновьим гробом застывая[?]

Ну а третья –

Всё, что не про это.

Дружба

Говоришь,

Ты был счастлив всегда

И не знал, что такое беда,

Даже горя за эти года

С другом ты не испил никогда.

Пусть ты прожил на свете сто лет,

Голова поменяла свой цвет.

Но тебе я промолвлю в ответ:

Ты ещё не родился на свет.

* * *

На чужбине

Пригорюнюсь, вспоминая,

Где ж ты, сакля,

Невысокая, родная.

Или поле со скалою по соседству,

Где на резвом скакуне скакал я в детстве.

И родник живой,

Что не было чудесней,

Где она мне поднесла кувшин,

Как песню…

Вспоминаю путь,

Где ветер злится, в скалах,

По которому поэта провожала.

Только ту, что я любил,

Не вспоминаю –

Потому,

Что я её не забываю.

* * *

Если б каждый мой вздох о тебе

Рифмовать,

Вечер мог бы поэмою стать.

И тогда б о любви

Такой книги большой

Не найти в целом мире другой.

Но пока я без книжки живу, –

Налегке, –

Как ладонь,

Что в моей притаилась руке.

Время жаль

Даже лучшим стихам отдавать,

Что могло б поцелуями стать.

* * *

Горы наши белые и синие,

Нивы – с золотой глубокой краскою.

Если б раздарить цвета и линии,

Стала бы земля почти что райскою.

Многое нам прадедами задано,

А заветы забывать не надо ведь.

Если б мир их соблюдал, как надобно,

Стал бы он почти как Божья заповедь.

* * *

Стегает горный ветер, словно плетью.

Родимый край,

Да что ж за жизнь такая? –

Язык аварский забывают дети,

Своих отцов почти не понимая…

Так неужели нас постигнет горе,

Не будет песен

И аварской речи?

Всё как в природе:

Речка катит в море,

Хотя и знает: это смерть для речки.

* * *

На клинках писали и клинками

Наши деды,

Словно бы вчера,

То, что нынче с помощью пера

Я пытаюсь выразить словами.

Предаваясь пламенной отваге,