Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Спросил старец Ицхака: «Есть у тебя родные в Эрец Исраэль?» Сказал ему Ицхак: «Кому они нужны? Все евреи — братья, тем более в Эрец Исраэль». Улыбнулся старик и сказал: «В субботу, во время благословения ты скажешь так и мы ответим — амен, в остальные дни трудно без родных, тем более на новом месте, где мы ни в чем не разбираемся». Спросил Ицхак старца: «А вы? У вас есть кто-то в Эрец Исраэль?» Ответила старушка: «Дочь есть у нас в Иерусалиме, замужем она за одним из уважаемых жителей Иерусалима, и у них тоже… есть у них, слава Богу, дочь». И как только упомянула старушка своих родных, тут же принялась расхваливать их.

Бросил на нее Ицхак уничтожающий взгляд. Люди эти, которых превозносит она, кто они? И эти тоже приехали только затем, чтобы умножить прах Эрец Исраэль. Знает Ицхак, чем занимаются эти, поедающие хлеб халуки[7], люди. Прибывают они из разных стран в Иерусалим, и учат Тору в праздности, и бегают от могилы к могиле, пока не кончаются дни их жизни, и не умирают они, и не добавляют могилы к могилам. А пока что — ссорятся, устраивают скандалы и делают из Иерусалима позорище. И скорее всего, этот самый рабби Файш, зять стариков, один из них. А вот он, Ицхак, другой: все жители ишува — родные для него, и если не родственники по крови — родные по духу. Разве есть что-либо иное так сближающее сердца, как общая идея? Ведь все желания Ицхака — те же самые, что и их желания: обрабатывать землю Эрец Исраэль и воскресить страну от запустения. Посмотрите на Ицхака! Руки у него нежные, как у девушки, которая только что обручилась, но они жаждут делать любую работу. И как только приплывет корабль в Яффу, отправится он в мошаву, возьмет мотыгу и начнет работать. Жаль только, что корабль не поспевает за его сердцем.

Спросила старушка Ицхака: «Почему не видать тут на море огромных морских чудищ, плывущих обычно за кораблем, чтобы проглотить судно с пассажирами? Ведь потому и приделывают к судну острые ножи, разрезающие чудовищ на части, дабы не проглотили они судно, а тут нет ни ножей, ни чудищ?» Множество вопросов есть у нее, у женщины этой, как у всех путешественников на суше и на море, которые видят новое, не встречавшееся прежде в жизни, или же, наоборот, не видят в своих путешествиях то, о чем они слышали прежде. И неудивительно, что они удивляются и задают вопросы. Но Ицхак уже не глядит на море; как будто он уже — в Эрец Исраэль, и он уже — свой человек у выдающихся деятелей ишува, чьи портреты украшают стены его дома. Сейчас утеряна память о них и забыты их имена. В те годы, когда мы совершали алию в Эрец Исраэль, имена их были у всех на устах, и все газеты писали о них. Сегодня забыты те газеты, поэтому достойны благодарности историки, уделяющие им две-три строчки в своих книгах.

А пока что, надо отметить, старики хорошо подготовилась к дороге: взяли себе отдельную каюту, и едят, и пьют, и спят, и наслаждаются плаванием. Тогда как Ицхак, наш товарищ, от радости, что едет в Эрец Исраэль, не подготовился к поездке, не взял достаточно еды и не заплатил за спальное место; и вот теперь он валяется на палубе, и все на корабле переступают через него, когда надо и не надо.

Еда, взятая с собой Ицхаком в дорогу, испортилась; проснувшись утром на третий день плавания, он увидел, что хлеб покрылся плесенью, фрукты зачервивели, и остальные продукты не годятся в пищу. Бродил Ицхак без еды, пока не ослабли его колени от голода, а попросить у старца стеснялся; Ицхак вырос в семье, где скорее умрут с голоду, чем попросят что-либо даром. А тут от морского воздуха аппетит его разыгрывается куда сильнее, чем на суше. Он надеялся, что произойдет чудо и продукты снова станут съедобными. Но они не оправдали его надежд и не исправились, а, напротив, испортились еще больше, и когда он еще раз попробовал кусочек, его просто вывернуло наружу. Охватило его такое отчаяние, что он боялся сойти с ума от голода, а тут морской воздух и запахи кушаний, доносящиеся с кухни, прибавляют к аппетиту аппетит, а к чувству голода присоединяется жажда.

Отбросил он стыд и пошел к старику. Решил Ицхак, сам — не попрошу, но если даст — то даст. Застал его за послеобеденным благословением, и «кусок для бедных» лежит перед ним. Увидел Ицхак кусок и начал замышлять разные комбинации, каким образом заполучить в руки хлеб, чтобы старик ничего не заметил. На самом деле мог он взять кусок и старик бы не заметил, потому что в эти минуты сидел с закрытыми глазами. Так сидят наши евреи в те мгновения, когда воссоединяют свои сердца с Отцом Небесным, и, конечно, не думал он об этом куске хлеба, но ослабли руки Ицхака, и не смог он протянуть их. Вернулся он от старика во много раз еще более голодным. Лежал на корме судна и мечтал о куске хлеба, который спас бы его от голода. Решился пойти к повару или официанту: может быть, согласятся они продать ему что-нибудь съестное. Взял свой чайник, и подошел, и встал у входа, как человек, пришедший за кипятком для чая. Увидел его помощник повара и наполнил ему чайник, поскольку привыкли повара, что пассажиры судна приходят за кипятком и дают им плату за труды. В эти дни на корабле не было много пассажиров, и помощнику повара нечего было делать, рад был он поговорить с пришедшим. Понял, что тот голоден. Принес ему хлеб и сыр. С той поры помощник повара кормил и поил его во все дни плавания. И Ицхак не остался в долгу и подарил ему кожаный жилет, который надевают в зимние дни на рубашку под пиджак. Этот жилет отдал ему отец перед отъездом.

И помощник повара не был неблагодарным — защищал его от корабельной прислуги, унижавшей его. И Ицхак отвечал ему на добро добром, когда тот начал красить камбуз, помогал ему в работе. Это было хорошо для Ицхака, потому что многодневное плавание по морю наводило на него скуку. Все проспекты и брошюры, взятые с собой, стали чужды ему, а книги, которые мог дать почитать ему старик, были не по сердцу ему, ведь что это за книги у старика — «Хок ле-Исраэль»[8], «Путь праведных», «Мишна» — книги богобоязненных евреев, в которые не заглядывают молодые люди вроде Ицхака.

Итак, помогает Ицхак повару, и повар добр к нему. Но как он творит добро для его тела, так он творит зло для его души, потому что, как только услышал, что Ицхак едет в Палестину, начал плохо отзываться о живущих там арабах. Ицхак стал защищать их, ведь они — сыновья Ишмаэля, дяди нашего, а Ишмаэль — сын Авраама и брат Ицхака. И чем больше один хвалил их, тем больше другой поносил их. А от арабов перешел повар к евреям, так как известно, что необрезанные ненавидят обрезанных. То они ненавидят мусульман, то ненавидят евреев, а то ненавидят и тех и других, вместе взятых. Тем не менее продолжал он заботиться об Ицхаке, в те времена еще могли неевреи хорошо обходиться с одним евреем, даже если терпеть не могли евреев вообще.

Десять дней плыл Ицхак по морю. Это был месяц ияр, благоприятный для путешественников и мореплавателей. Дни были солнечные, а ночи — лунные. Иногда слышался голос птицы, парящей в воздухе, а иногда показывалось другое судно в море, потому что не только один этот корабль плывет в море, а есть еще корабли: одни плывут в Эрец Исраэль, другие плывут из Эрец Исраэль, а иные плывут в другие страны. Иногда виднелось что-то вроде далекого города. Море ничуть не похоже на пустыню. Каждый день Ицхак беседовал со стариком и со старушкой и получал еду из корабельной кухни. Четыре раза судно делало остановки, разгружалось и принимало груз, сходили пассажиры и поднимались пассажиры. Поднимались люди, подобных которым не видел Ицхак. Эти — прибыли из Боснии, а те — прибыли из других стран. Одни — плыли в Александрию, что в Египте, другие — плыли в Эрец Исраэль. Одни — ради коммерции, другие — служить Всевышнему. Ицхак не понимал их языка, и они не понимали его язык, потому что они — сефарды и говорят на ладино, а он — ашкеназ и говорит на идише. А когда он начал говорить с ними на святом языке и они отвечали ему на святом языке, они — не поняли его слов и он — не понял их слов, потому что он говорил на ашкеназском варианте иврита, а они — на сефардском. Но от полноты своего сердца указывали они на восток, и произносили слова «Эрец Исраэль», и целовали кончики своих пальцев.

Тем временем приплыл корабль в Александрию, что в Египте. И как только они прибыли, заполнился весь корабль мужчинами, женщинами и детьми, с кучей одежды и кучей вещей, возвращающимися из дальних странствий в Эрец Исраэль. Кто-то из них радовался, кто-то печалился. Радовались, что возвращаются в Эрец Исраэль, и печалились обо всем том хорошем, что осталось на чужбине. Из любви к Эрец Исраэль побежал Ицхак помогать им, завязывал и развязывал их узлы, и приносил кипяток, и играл с детьми, совал плачущему ребенку палец пососать и помогал матерям одевать и обувать малышей. Тем временем заняли они его место, не оставив ему места даже для его тела, что уж говорить о вещах. Положил он свой мешок и саквояж в одном месте — нашел их в месте ином. Пошел искать свои вещи, увидел, что все разбросано. И он сам — такой же, мысли его в разброде, и весь он подавлен. Усталость навалилась на него, и не желал он ничего, только отдыха. Покоя не находили мы, только усталость. И если бы не спасала усталость, можно было бы от всего прийти в отчаяние.