Тайна для библиотекаря - Борис Борисович Батыршин

— если хочешь, можете идти давайте с нами. Только уж и вы нам подсобите: ребята отыскали богатый дом, не тронутый огнём, набили дюжину тюков и корзин разным барахлом, а на себе тащить несподручно. Может, навьючим на ваших лошадей, раз уж вы всё равно идёте пешими?* * *

Не успел лейтенант сдать дежурному офицеру рапорт о неудачной вылазке, как тот обрадовал его известием о новом назначении — и опять с фуражирской партией! Снова деревни, где из-за каждого плетня встречают их ненавидящие взгляды; снова опостылевшие, но от того не менее кровопролитные стычки с казаками и вооружёнными дубьём пейзанами — хотя, надо признать, на фоне охваченной пожаром Москвы это выглядит почти терпимо. Правда, этот раз д'Эрвалю предстояло сопровождать не скромный обоз с конвоем в сотню-полторы штыков и сабель, а большой отряд с артиллерией — маршал Ней, устав получать донесения о вырезанных малочисленных партиях, велел решить вопрос кардинально и послать за провиантом и фуражом такой отряд, о который обломают зубы любые партизаны.

Столь последовательными назначениями в одну фуражирскую партию за другой лейтенант был обязан одному своему качеству, весьма редкому у прочих своих соотечественников. Дело в том, что он немного владел русским языком — по большей части, читал, но немного мог и говорить. Как, почему гасконский дворянин овладел речью диких восточных steppes[1] — это была давняя семейная история, делиться которой он не собирался даже с вышестоящим начальством. Оно, впрочем, не слишком-то и настаивало: обычно в качестве проводников и сопровождающих, способных объясниться с местными жителями, привлекались поляки, но раз этими талантами обладает француз — тем лучше. Пусть отдувается, раз уж он такой полиглот! Д'Эрваль в свою очередь не возражал, пользуясь всяким поводом, чтобы улучшить свой разговорный русский. Смущало, правда, что собеседниками его были, по большей части, неграмотные, туповатые пейзане с крайне бедным словесным запасом — но тут уж, как говорят в Гаскони, «À cheval donné, on ne regarde pas la dent[2]…»

Отправляться следовало назавтра с утра, так что немногие оставшиеся ночные часы следовало посвятить отдыху и приведению в порядок потрёпанной амуниции. Обычно этим занимался Пьер, сорокалетний отставной солдат, уроженец деревеньки, расположенной неподалёку от имения д'Эрвалей, сопровождавший лейтенанта во всех кампаниях. Но во время недавней вылазки он получил сабельный удар, и сейчас пребывал в госпитале — так что рассчитывать приходилось только на себя. На действительно важные дела, те, ради которых он и явился в эту проклятую богом азиатскую страну, времени опять не оставалось, и это угнетало гасконца чрезвычайно. При штабе Нея ходили упорные слухи, что Император намерен оставить Москву и двинуться на юг, в богатые хлебом губернии, а значит, достижение заветной цели опять отложится на неопределённый срок…

С этими невесёлыми мыслями лейтенант и шагал по бесконечному коридору одного из кремлёвских дворцов, когда услыхал за спиной оклик, обращённый к его персоне.

— Лейтенант д'Эрваль? Вы-то мне и нужны! Я два дня вас разыскиваю, при штабе маршала мне сказали, что вас нет в городе. Скажите, вы до сих пор интересуетесь пропавшей библиотекой московских царей?

Очкарик-учёный с длинными, сальными, как у студента-якобинца волосами, ну конечно! За суетой этих двух недель д'Эрваль позабыл о том, что обращался к нему за помощью.

— Разумеется, нет, мсье! Служба, сами понимаете, времени на личные дела совершенно не остаётся. Неужели вам удалось что-то выяснить?

Физиономию учёного осветила самодовольная ухмылка.

— Признайтесь, вы ведь в это не верили? Полагали, что ничего у такого кабинетного червя, как я, не получится?

«…прямо-таки лучится от самодовольства! Неужели, и правда, сумел?..»

— Что вы, мсье, как можно! Я чрезвычайно высокого мнения о ваших способностях, просто…

— Не хитрите, юноша, это вас не красит. Я отлично знаю, что болтают обо мне завистники, так что можете не утруждаться. Да, мне действительно удалось кое-что разузнать. Надеюсь, вам это поможет. Понимаете, Император лично распорядился, чтобы я снял архитектурные планы с Кремля, не исключая и подземных помещений, которые здесь на редкость обширны и запутаны. И вот что мне удалось выяснить…

И он потянул из-за отворота сюртука уже знакомые д'Эрвалю записную книжку и карандаш.

[1] (фр.) степи

[2] (фр.) дарёному коню в зубы не смотрят.

IV

В своих ожиданиях я нисколько не ошибся. Не успели стихнуть вечерние звуки в усадьбе Васильчиковых, как в мою дверь тихо, по мышиному, поскреблись. Я вскочил — на пороге возникла женская фигура в ночной рубашке до самого пола и с чепцом на волосах. В руке свеча в крошечном подсвечнике, дрожащий огонёк прикрыт ладонью. И не побоялась же, что её заметят лакей или дворовая девка, сунувшиеся в неурочный час в коридор хозяйского крыла… Хотя — что я знаю о нравах помещичьих усадеб? Может, у них тут так заведено, не на пустом же месте сочинялись анекдоты о барыне, гусаре и кучере…. В конце концов, Наталья Петровна вдова, а мимолётная интрижка с проезжим гусарским поручиком (ну хорошо, в моём случае, студентом-вольнопёром) вполне вписывается в классику сельской жизни — тем более, что упомянутый вольнопёр есть героический защитник престол-отечества, направляющийся с важным заданием в район боевых действий. Как тут не проявить всё возможное, пусть и нарушающее некоторые нормы христианской морали и нравственности, гостеприимство?

Детали опущу исключительно из соображений скромности. Скажу только, что очаровательная хозяйка имения похоже, всерьёз изголодалась от вдовьей своей доли, да и я сам с самого того момента, как оказался в прошлом, был совершенно лишён естественных плотских удовольствий. Ну, неважно с «бабским контингентом» в лагере действующей армии, а затаскивать на сеновалы пейзанок, как это и положено делать гусарам на постое, мне, видимо воспитание не позволяет.

Но — довольно досужих рассуждений. После того, как Анна Петров, вконец вымотанная ночными забавами (двадцать один год, помноженный на сексуальных опыт пятидесятилетнего мужика — это вам не баран чихнул!), удалилась к себе в покои, я внезапно осознал, что совершено не хочу спать. Не помогли ни хлопотный день, ни конный переход, ни обильный ужин, ни даже эротические упражнения, стоившие и мне немало сил. Сон не шёл, я встал, некоторое время посидел на широченном мраморном подоконнике, рассчитывая, что студёный ночной воздух прогонит бессонницу прочь. Но она упорно не сдавала своих позиций; тогда я запалил новую свечу от дотлевавшего огарка, оставленного в комнате сладкой вдовушкой, и принялся листать, нашедшуюся на столике книжку — изданный в Париже томик любовного содержания. Увы, моё убогое знание французского не позволило продвинуться дальше разворота с довольно-таки фривольной картинкой (ах, Наталья Петровна, ах, затейница) — и я, осознав, тщету своих усилий, улёгся на постель, закинул