Я плюс все - Карен Арутюнянц

– Баранов, говоришь? – прохрипел Баран.

– Да, Баранов, – ответил я.

– Это мой старший… – Баран откашлялся. – Брательник мой… это!

Я молчал. Баран продолжал:

– Он, короче… Он избил какого-то мужика… Очкарика… И загремел… в колонию… на четыре года… Вот вышел… досрочно… За хорошее поведение…

Я молчал. Баран спросил:

– Алло?

Я повесил трубку…

…Дождь стучит по зонту.

– Гошан! – передо мной стоит Баран.

Боря Баранов. Мой приятель. Враг или друг.

– А я тут подумал, – хрипит Баран. – Чего ты? Как ты?

– Здравствуй, Боря, – говорю я. – Давно не виделись!

– Да неделю всего! – сипит Баран.

– Нет, – говорю я. – Полтора месяца.

– Да ты чего?! – удивляется Баран. – Мы же говорили про брательника моего! Неделю назад!

– По телефону, – уточняю я.

– A-а… Ну да, – кивает головой Баран.

Смешно так кивает. Как первоклашка.

Он возвышается надо мной. Здоровый. Приветливый. Прямо Эйфелева башня.

А я прячусь под зонтом и думаю: «Мы вдвоём под зонтом не поместимся. Промокнем… Ну и пусть!»

– Что ты мокнешь, Боря? – говорю я.

И мы идём в школу. Вместе.

Под моим зонтом.

Часть вторая

Штанга

Ты – левый, а ты – правый

Контрольная по математике.

Я смотрю в окно. Я свои задачки решил. Правильно – неправильно, какая разница?

Скоро Новый год. Через месяц. А деревья стоят с голыми ветками. Без листьев и без снега.

Мой сосед по парте – Алик – толкает меня в бок. Подмигивает.

– Сыграем? – шёпотом спрашивает Алик.

Он обожает играть в крестики-нолики. А я их терпеть не могу. Но я не хочу обижать Алика и тоже шепчу:

– Сыграем.

«Только разве это игра? – думаю я. – Какая же это игра?»

Мой футбольный мяч тоскует в чулане. И для меня настали чёрные дай. Мама мне сказала:

– Если ты хочешь вогнать себя в гроб, и меня тоже, иди! Играй в свой футбол и умирай от двустороннего воспаления лёгких! От туберкулёза! От чего хочешь!

Папа сказал:

– Потерпи. Куда ты гонишь? Выздоровей окончательно, а там и весна! Солнце! Никуда не денется твой футбол. Что ты, в самом деле?

– Да, – сказал я. – Не волнуйтесь! Не нервничайте. Я не буду играть в футбол… Не буду…

– Ты проиграл! – переживает за меня Алик.

Он никогда не говорит: «Я выиграл!»

– Ты проиграл… – говорит он.

Ему почему-то неудобно, когда он выигрывает.

Алик в нашем классе недавно. Он перешёл из другой школы. У меня с ним нормальные отношения. Даже, можно сказать, хорошие. Дружеские. Он занимается баскетболом. Хотя у него врождённый порок сердца. И ничего! Никто ему не говорит, что он хочет вогнать себя в гроб.

– Без баскетбола, – сказал он однажды, когда мы шли из школы, – мне бы хана была! Баскетбол меня лечит…

– Проиграл ты снова! – повторяет Алик.

– Не переживай, – шепчу я. – В следующий раз выиграю.

– Конечно! – заверяет меня Алик. – Обязательно! Обязательно выиграешь!

– Тише! – делает нам замечание математичка Роза Максудовна и громко стучит по столу карандашом.

Федя Федотов, который сидит прямо передо мной, вздрагивает от этого стука.

Нервный он какой-то стал. Особенно в последнее время. Вздрагивает от любого постороннего звука. Даже от прикосновения дёргается.

Я вытягиваю ногу под партой и нащупываю пятку Федотова. Почему-то мне ужасно захотелось ему сказать: «Всё нормально, Федул!»

– А! Что?! – Федя подскакивает, как ужаленный.

– Так! – кричит Роза Максудовна. – Федотов, вон из класса!

Федя Федотов беспомощно таращится на математичку и втягивает голову в плечи.

– Он не виноват, – говорю я с места. – Это я. Случайно задел его ногой.

– Оба вон! – приказывает Роза Максудовна.

Мы сдаём тетради и выходим в коридор.

– Ты зачем, – спрашивает Федя, – меня пнул?

– Кто пнул? – говорю я. – Сказал же: случайно! Всё нормально, Федул!

– Что нормально? – спрашивает Федотов.

– Всё! – говорю я. – Пошли в буфет.

– Он же закрыт, – говорит Федотов.

– Да сейчас звонок, – говорю я.

Вдруг появляется директор.

– Из какого класса? – спрашивает он.

– Из шестого «А», – отвечаем мы.

– Выгнали? – почему-то радостно спрашивает директор.

– Да нет, – врёт Федотов. – Мы сами попросились.

– А-а, – говорит директор и окидывает нас оценивающим взглядом. – Ну, тогда идите за мной.

– Зачем? – настораживается Федотов.

– Не бойся, – отвечает директор, – не съем!

Директор быстро спускается по лестнице на первый этаж. Мы следом.

Он подходит к своему кабинету, открывает ключом дверь и жестом приглашает нас войти.

Мы входим.

– Ну-ка, – говорит директор Федотову, – достань из-под стола коробку!

Федотов лезет под стол и появляется с большой коробкой в руках.

Директор снимает крышку. В коробке лежат ботинки. Лыжные.

– Ух ты! – говорит Федотов. – Красивые!

– Правда? – спрашивает директор. Финские! Вот купил сыну. И недорого. А теперь мучаюсь, не знаю, подойдут, нет? У тебя какой размер?

– Тридцать девятый, – отвечает Федотов.

– А у тебя? – директор смотрит на меня.

– Тоже тридцать девятый, – отвечаю я.

– Ладно, – говорит директор. – Надевайте! Ты – левый, а ты – правый.

Мы сбрасываем кроссовки и примеряем лыжные ботинки. Я – левый, Федотов – правый.

– Ну как? – спрашивает директор. – Жмут?

– Немножко, – отвечает Федотов.

– Да, – говорю я. – Чуточку.

– Чудесно! – говорит директор. – Значит, моему впору будут.

– Да, – кивает головой Федотов. – В крайнем случае растянутся.

– А как вообще? – спрашивает директор. – Вам точно нравятся?

– Нравятся, – говорю я.

– Нравятся, – говорит Федотов.

– Значит, и моему понравятся, – весело говорит директор. – Когда подрастёт.

– А сколько вашему сыну лет? – осторожно спрашиваю я.

– Моему? – переспрашивает директор. – Восемь. Он во втором классе учится.

– А зачем же вы ему такие огромные ботинки купили? – изумляется Федотов.

– Понимаешь… – задумчиво произносит директор. – Они мне самому очень понравились! Я о таких в детстве мечтал… Не о финских, конечно… О чешских! А тут увидел, думаю, чего бы не взять! Вот подарю, когда в пятый класс перейдёт. Мне папа лыжи подарил, а я своему – финские лыжные ботинки!

– Да, – говорю я. – Здорово!

– Да, – говорит Федотов. – Ну мы пошли?

– Конечно-конечно, – говорит директор. – Спасибо, братцы, за помощь.

В коридоре Федотов говорит:

– А я думал, он родителей вызовет.

– Всё нормально, Федул, – улыбаюсь я. Ты чего такой дёрганый стал?

Федя посмотрел на меня странно. Но ничего не ответил.

Тут зазвенел звонок. На урок.

В буфет мы так и не попали. А там сегодня были тёти-Дусины пирожки с яблочным повидлом. Те самые.

Дзынь… Дзынь!.

Мама просит:

– Сбегай к тёте Але, попроси три яйца. Я их завтра верну.

Тётя Аля – жена дяди Юры. Она бортпроводница. Иначе говоря, стюардесса.

Тётя Аля очень красивая. Особенно в своей форме, когда собирается в рейс.

Я сбегаю на второй этаж к дяде Юре и тёте Але и дёргаю за колокольчик. У них на двери такой рычажок, который соединяется с колокольчиком. Дёргаешь за рычажок – колокольчик звенит.

– Дзынь!.. Дзынь!..

Никто не открывает.

Я снова: дзынь-дзынь-дзынь!..

Наконец раздаются шаги и дверь распахивается.

На пороге стоит Марина. Дочь тёти Али и дяди Юры.

Я её немного стесняюсь. Ей семнадцать лет. Она очень похожа на тётю Алю. Но выше и стройнее. И у неё две длинные косы.

– Привет, – говорит Марина. – Ты к нам?

Я киваю.

– Проходи, – говорит Марина.

Я бочком продвигаюсь по тёмному коридору.

– Лампочка перегорела, – объясняет Марина. – Ты умеешь менять лампочки?

– Умею, – говорю я.

– Поменяй, пожалуйста, – говорит Марина и протягивает мне новую лампочку. – Вот, встань на табуретку. Тапочки можешь не снимать. А я тебе компота налью.

Я беру лампочку, становлюсь на табуретку, выкручиваю перегоревшую лампочку и прислушиваюсь, что там творится на кухне. И где все? Мы что, одни?!

– Ну как дела? – Марина выглядывает из кухни.

– Сейчас, – говорю я. – Уже выкрутил старую.

– Не торопись! – говорит Марина.

– Я не тороплюсь… – бормочу я.

Готово! Новая лампочка ввинчена.

Я спрыгиваю с табуретки и протягиваю перегоревшую лампочку Марине.

– Мой руки, – говорит она.

– Зачем? – спрашиваю я.

– Чтобы они были чистые, – отвечает Марина.

Я иду в ванную и мою руки.

– Вот чистое полотенце, – Марина протягивает мне выцветшее полотенечко.

– Это моё, – говорит Марина. – Меня им вытирали, когда я была грудной.

Я представляю, как обтирали грудную голенькую Марину этим самым лилипутским полотенцем, и краснею.