В тени славы предков - Игорь Генералов

Вскоре на большом снеме[44] читали и подписывали грамоты. Олег с Владимиром признавали Ярополка старшим братом, принеся клятву на верность. Дабы умилостивить Олега, ему отводили, кроме имевшихся земель, грады Червеньские. К слову сказать, правили ими местные мелкие княжата, не раз поучаемые русскими ратями и всё равно дававшие дани невпопад, а после смерти Ольги и вовсе платить их переставшие. Теперь Олегу предстояло пойти туда на полюдье, поспорить с пограничными и набирающими силу ляхами, тоже раскрывавшими рот на этот кусок, да ещё выплатить с этого Киеву.

— На́ тебе, друже, что собаке в брюхе не нужно! — вырвалось у Олегова боярина Вершины.

Урядив, казалось, все дела, разъезжались. Самого младшего брата Ярополк давно вытеснил из сердца, поэтому присутствие Владимира было лишь тем, с чем надо смириться на пору дележа княжеского наследия и подписания различных грамот. Стараясь, как и раньше, не замечать Володьки-рабичича, киевский князь не отметил про себя ни выровнявшейся юношеской стройности некогда пухлого малыша, ни появившейся в повадках и взгляде уверенности, что было отмечено внимательным Свенельдом. Владимир заметно отличался от заносчивого, стремящегося быть похожим на бабку Ярополка, от взрывного, думающего больше своим горячим сердцем Олега, но чем отличался — этого Мстиславу было не ясно, что его, считавшего себя разбирающимся в людях, настораживало. За молчаливым смирением, казалось (или только казалось?), прятался сильный яростный зверь, ждущий своего часа. Владимир молчал, когда обсуждали и переписывали набело грамоты, молчал, когда приносил клятву на верность, ровным голосом произнося клятвенные слова. Либо он сам был умён, либо чётко выполнял наказы своего кормильца, тогда о чём это может сказать? Раздумывать Свенельду было некогда, ибо отношения между Ярополком и Олегом всё больше накалялись.

Новгородцы ушли как-то незаметно по сравнению с громко ушедшим Олегом. Началось всё с Ратши Волка, что явился на княжеский двор и потребовал встречи с Ярополком, отказавшись переступать порог терема, объявив дворскому:

— Сам не пойду к нему, пусть выходит, иначе я отъеду из Киева со своими людьми без его ведома!

Вышедшему Ярополку, не здороваясь, широко, как перед дракой, расставив ноги в зелёных тимовых сапогах, сказал:

— Пользуясь правом своим, перехожу на службу с дружиной и с домом своим ко князю деревскому Олегу. Спасибо за хлеб-соль тебе, княже!

В отбитом земном поклоне было больше скоморошества, нежели уважения.

А вечером пришёл Олег и, со свойственной ему горячностью, высказался:

— Что происходит между нами? Твой боярин ссорит нас, чтобы у власти быть. Я люблю тебя, брат, но пока ты держишь около себя этого гада, не я, а ты от меня отдаляешься.

— А не твой ли Волк масло в огонь льёт, настраивая против меня? — нахмурился Ярополк. Он не собирался слушать поносные слова про своих бояр даже от брата. Но Олег не отступался:

— Я сам без глаз, что ли? К чему мне швырнули грады Червеньские? Одному мне с Мешко ляшским биться за них? Размеры повозной дани уже включили в себя эти грады. А как не возьму — последнюю рубаху, мне, князю рода Святослава, с себя снять придётся?

— То обговорим.

— Ой, вряд ли!

Олег ушёл, покрутившись вихрем, осыпав словами: «Мы не должны ссориться, мы братья по крови родные!», «Свенельд хочет, чтобы мы передрались!» и оставив в душе Ярополка смятение. Облачившись в простой дорожный вотол[45], собрался было ехать к Мстиславу, но, впервые взъярившись на великого боярина, решил, что достойнее его к себе вызвать. Послал к нему и зашагал по покою в нетерпении, всё больше себя взвинчивая. Когда ещё за дверью натужно проскрипели половицы под тяжёлыми шагами воеводы, Ярополк почувствовал, что едва справляется с несвойственным ему гневом.

— Ты почто нас с братом рассорил? — спросил князь, едва Свенельд втиснул могутное тело в дверной проём.

— Говорил с Олегом? — вместо ответа спросил Мстислав. Пламени лучины было недостаточно, чтобы разглядеть лицо Ярополка, но воевода чувствовал исходившую от него ярость.

— Твой брат слишком молод и горяч, — не дожидаясь ответа, продолжил Свенельд, — не сейчас, но потом он поймёт, что на двух скакунах сразу не усидишь: нельзя мстить сильному врагу, когда сами ослабели, и при этом власть держать. Олег всю жизнь за твою спину прятаться будет, ибо ты старший брат его, но тебе ошибаться нельзя. Печенегов, когда осильнеем, всё равно ломать надо будет, это и станет местью. Ты объяснял ему? Нет? Что же ты на меня гневаешься, коли для младшего брата у тебя слова успокоения нет?

Ответить было нечего, и ярость, будто облитая холодной водой, быстро гасла. Свенельд предложил стоявшему князю сесть. Ярополк, послушавшись в своём же доме, плюхнулся на лавку, Свенельд расположился напротив на перекидной скамье.

— То, что грады Червеньские на него скинули, — продолжил воевода, окончательно овладевая разговором, — так не до того тебе: грамоты заключать с соседними племенами надо, с русами Белобережья и Тмуторокани отношения восстановить. Тебе дел не в пример больше, так пусть Олег с куском земли одним хотя бы сладит, князь он или нет? Нет, так нам у него в деревском Овруче проще наместника посадить, а он пусть в каком-нибудь Будутине княжит с десятком кметей да сотней смердов. Не понимает этого Олег — так это его вина. Да и твоя тоже, раз разъяснить не мог ему, а только оправдывался, будто повинен в чём.

Ярополк молчал. И куда исчез ещё недавний буйный гнев? Как же прав был Свенельд! И что бы делал он, князь, без него? Пламя лучины мельчало, почти сожрав тонкую стройную щепку. И к лучшему: стыдно стало смотреть в глаза великому боярину, но и просить прощенья тоже стыдно. Свенельд не стал добивать самолюбие Ярополка, переведя разговор:

— Мыслю посольство направить в цесарство. Помнишь, бабка твоя у немцев митрополию просила? Так, может, сейчас они одумались и не пришлют бестолкового попа, вроде того Адальберта, что только смердам головы дурманил. Да и невесту тебе благородную присмотреть надо. У кесаря Оттона дочери, бают, молодые есть.

Ярополк согласился, добавив:

— С Олегом, хоть и не ссорились явно, мириться надо.

— Да, — коротко согласился Свенельд, подумав про себя: «Олега с этими дурными Волками мы обломаем, а вот с Володькой тебе бы сближаться надо — оперится сокол, ещё нахлебаемся с ним». Но вслух не сказал ничего.

Глава седьмая

В разгаре русальных седмиц[46] в Осинки приехал Блуд. Как обычно бывает, никто бы его приезда и не заметил, но на этот раз он посетил Колота. Солнце ещё не остудилось вечером, и злые комары ждали прохладных сумерек, не мешая снедать на улице. На грубо сколоченном и врытом в землю столе жена Колота Услада подала мужикам по мисе гречневой каши, отдельно поставив пироги, и удалилась в дом по своим бабьим делам. Блуд пришёл не пустой, поставив на стол бочонок с пивом.

— Глянь-ко, Колот, какое! — предложил Блуд потрогать бочонок. Лапа провёл ладонью по шершавому влажному прохладному боку, сглотнул подступившую слюну.

— Из подпола только. То, что нужно после горячего дня, — пояснил княжеский воевода.

Немедленно вышибли дно и опружили по чарке. Пиво будто втекло в нутро, расслабив тело после трудового дня.

— Какие вести тута? — надкусывая пирог и набивая рот кашей, спросил Блуд.

— Да чего здесь случится? Горденю помнишь с Древичей, что лета четыре назад на Дивине женился?

— Это на той, которую Ратша Косой на Ярилин день обрюхатил? Помню.

— Помер.

— Да ну! Здоровый же был мужик.

— Кишки ему завернуло, в животе что-то разорвало.

— Эвон!

— У Буярки Хвата сына дочерь родилась на прошлой седмице.

— Дак он глуздырь[47] же!

— Чего? Твой Горимка по бабам вовсю шастает, а Буяр его старше.

— Течёт время! — сказал Блуд, зачерпывая корцом пиво и плеская себе в чару.

— Твой-то шурин Стреша не обабился?

— Куда ему? — махнул рукой Колот. — Боярыню всё ждет в постелю. Так и помрёт бобылём.

— Тёща Белава твоя не даст, сама под него полезет!

Друзья согласно заржали. Мимо тяжело пылила с выпаса скотина. Пастух Коньша, облыселый от старости, перекинув кнут через плечо, облокотился на огорожу:

— Здоров будь, Блуд Блудович! Надолго ли к нам?

И как только углядел — привыкли, что Блуд в шелках всё приезжает, а тут в простой посконной рубахе.

— И тебе поздорову! Завтра поеду. Служба!

— Бывай, — поторопился Коньша, заметив, как матёрый бычок с мычанием и хрустом прёт на чью-то изгородь, громко щёлкнул кнутом, прибавив:

— А ну вали, падло!

С соседнего двора пришёл Углянка, напрашивался на братчину. Поняв, что у старых друзей разговор, ушёл, сказав напоследок: