В тени славы предков - Игорь Генералов

— На торговых путях разбойничают, но хоронятся где — неизвестно. Последний раз купчину ограбили верстах в тридцати выше Вышгорода по Днепру. Наших много туда ушло искать, но пока вестей не было.

У Колота было не много предположений, где искать Хряка. Поэтому он решил направиться туда, где они встречались последний раз, то есть ближе к родной веси, хотя с охотниками он там всё исходил и никаких збродней не видел.

Ратные у него попались толковые, ещё не изведавшие всех хитростей бывалых кметей, когда работать можно было заставить вместо себя более молодых. Они дружно нарубали дрова для костра, варили снедь, ставили шатёр и не спали в стороже. Вечером слушали сказы Колота о Хазарии и болгарских походах, отчего днём ещё беспрекословнее подчинялись ему из уважения.

По дороге встретили такой же отряд, который вёл старшой, по имени Вавула. Тот рассказал, что збродней много раз местные видели за Вышгородом на Днепре, но где хоронятся, так и не узнали.

— Мы, вот, домой идём, — молвил, показывая на усталых, хмурых своих кметей, Вавула, — кормы прожрали, по сугробам налазались. И в Заячий лог, и даже в Велесов бор[29] заходили — нигде нету.

— А в Оленьем болоте были? — спросил Лапа.

— Подходили, — нехотя ответил старшой, — следов и засек не видели, через частолесье не пройдёшь зимой — троп нет. Ежели там сидят, так дружину только губить, людей надоть больше. Пусть воеводы думают.

Колот рассеянно кивнул на слова Вавулы, задумавшись: кроме, как на Оленьем болоте, им прятаться негде. Неожиданно предложил:

— Кормами поделимся — с нами поедете болото осмотреть?

Вавула оглянулся на своих людей, сразу в голос ставших возмущаться: домой уже настроились идти. Колот, понявший, что старшой сейчас откажется, прикрикнул на его же кметей:

— Что рты раскрыли, смердья сыть? Княжья служба всласть, что ли, быть должна? Под Доростолом вас, сучёнышей, не было! После Болгарии вам сей поход праздником бы показался, с радостью бы побежали. Кормит, смотрю, зря вас князь.

Возмущавшиеся сердито, под напором укоров, замолчали. Вавула, сам оробев, неуверенно сказал:

— Так на конях не пройдём. Да и болото большое, они нас видят, а мы их нет, разбегутся, а то и вовсе побьют.

— Коней в селе оставим, там же проводников возьмём.

Вавула уступил уверенности Колота, сразу и безоговорочно признав в нём старшого над собой.

В селе, близ Оленьего болота, у старосты, оставили коней, там же им указали на средних лет мужика, что зимой всегда бил кабанов на охоте. Когда с ним спознались, оказалось, что и зверя там меньше уже как две зимы, и людей каких-то часто видали там, хотя люди редко туда захаживают — нечисть водит. Даже Вавулины кмети после этих слов оживились — не зря, видать, развернулись. С морозным рассветом дружина уже была на болоте, прокладывая путь по едва видному зимнику, прорываясь через сугробы и рубя частые тонкие деревья и кусты. Проводник, по имени Хотила, пояснял:

— Намеренно вас здесь самым непролазным местом повёл: через полторы версты отсюда поляна будет. Если сидят, то только там. Мы на проходные тропы кругом выйдем, даже если сторожа заметят — не успеют оповестить.

Стан нашли на поляне — скопище землянок, полузаметённых снегом. Их не встретил никто, множественные следы уходили в лес.

— Ушли! — зло сказал Вавула и сплюнул на снег.

— Печи ещё горячие, — молвил кто-то, побывавший в землянке. Колот обернулся к охотнику:

— Слышь, Хотила, куда они двинулись?

— К Велесовой роще, не иначе.

— Другие тропы есть?

— Есть, — согласился охотник, — но не короче.

— По ним и пойдём, — решил Колот, тут же пояснив: — Засады опасаться надо, а там мы пробежать сможем.

Збродней даже опередили, успев утоптать для битвы снег. Збродней было два с половиной десятка против четырёх княжеских. Бой был короток, видно, не зря кметей учили ратному делу. Лишь отдельные сшибки, когда збродень был тоже не промах, стихали с трудом. Колот, больше искавший бывшего кметя Зубилу, чем дравшийся, обратил внимание на схватку, кипевшую в стороне. Хряк, огромного роста и, по всему, великой силы, отшибал от себя княжеских воинов здоровенной рогатиной, на которую можно было запросто взять тура-трёхлетка. Два тела неподвижно лежали около него, третий, подвывая, отползал в сторону, кровавя снег. Лапа, выдернув меч из ножен, устремился туда, по-волчьи пригнув голову, прыгнул через распластанный чей-то труп, толкнул отрока, подставившегося под рогатину, тем самым спасая его от неминуемой смерти.

— А-а! — заорал Хряк, вряд ли узнав Колота. Лапа нырнул под рогатину, с силой ударив мечом по проходившему над ним древку, развернув разбойника к себе спиной, на которой туго натянулся нагольный кожух. Хряк, понимая, что не успеет развернуться, попытался отпрыгнуть в сторону, одновременно взмахнув рогатиной, стараясь достать противника. Клинок Колота оставил на боку главаря збродней длинную рану. Хряк завалился в сторону, всё ещё не понимая, что рана смертельна, пытался подняться и, рыча, снова падал, а Колот уже бежал к другой схватке.

Вот и старый соратник Зубило. Он стоял среди окруживших его полукольцом кметей, видимо, попробовавших его меч. Ему бросали оскорбительные выкрики, но Зубило был спокоен и даже величествен в кольчуге, в литом шеломе с кольчатой бармицей. Кое-кто попытался обойти его и увяз в сугробе. Зубило сделал шаг к нему, и кметь, как пловец, рассыпая снежные брызги, выбрался на утоптанное место. Один из Колотовых воинов, грозно заорав, кинулся на бывшего кметя, но тот, легко отбив клинок, с силой, мечом плашмя, ударил его по голове так, что шелом съехал на лоб. Неопытный, на мгновение потерявший из вида поле, кметь открылся и получил удар ногой в живот от Зубилы. Горе-воин покатился под ноги к своим. Подбежавший Колот услышал хохот Вавулы. Кто-то, натягивая лук, пытался поймать открытую грудь соперника.

— Прочь! Не лезть никому!

Распихав всех, Лапа шагнул к бывшему соратнику.

— А-а, Колот! — воскликнул Зубило, узнав и, кажется, не удивившись. — Вот и свиделись. Учи лучше своих людей, не то я уже всю дружину перебил бы. Только со своими не дерусь, никого не поранил даже.

— Волколак тебе свой! — выкрикнул уязвлённый словами разбойника о воинском неумении Вавула.

— Отпусти меня, Колот! — попросил Зубило. — На Ладогу уйду, не появлюсь здесь больше, клянусь Перуном!

Хотелось отпустить збродня, ибо для Колота он был не только спасителем, подсказавшим Хряку отпустить Лапу с женой, но и братом по рати, с которым вместе бились в жестоких схватках, делили пищу и кров, который обязательно оберёг бы от вражеского удара в спину. Кто не был в горячих кровавых походах, тот не поймёт и слова о том, что рать — это одна семья. Для них это будут лишь просто слова. Но и Зубило понять должен, что княжеская служба велит исполнять приказы и невыполнение их равно предательству.

— Поздно, — тяжело покачал головой Лапа, — сам знаешь: тебя отпущу, тогда и мне не жить. Пойдём со мной, я князя за тебя просить буду, а там, глядишь, Святослав вернётся, простит тебя.

— Сам-то веришь в то, что сказал? — невесело усмехнулся Зубило. — Повесят меня либо голову отсекут топором без чести.

Колот не отвечал, с хмурой скорбью глядя на бывшего соратника. Прав ведь он: выбора нет, и что можно сделать, чтобы решить по чести, мыслить не хотелось. Зубило постоял, чуть раскачиваясь, думая. Живым не выпустят, а сдаваться он не собирался. Нету чести у збродня, обмелел душой бывший кметь, но встреча с Колотом всколыхнула внутри то, что растаяло не до конца: клятва верности князю, дружинное братство, когда соратнику веришь, как себе; иначе в бою, в трудных походах, не выжить. Вся жизнь, та, лучшая, в сравнении с разбойничьей, вмиг прошла перед глазами. Обернулся, посмотрел на застывший, кряхтевший стволами деревьев от мороза лес, повернулся к Колоту, вымолвил:

— Прикажи своим людям отойти.

С тяжёлым звоном упала на снег кольчуга, на неё рухнул шелом с отвалившимся подшлемником и щит.

— Бронь себе возьми, — глухо сказал Зубило. Лапа кивнул, стараясь не смотреть разбойнику в глаза. Какое-то время Зубило рассматривал меч, любовно водя пальцами по клинку, будто мысленно с ним разговаривая. Затем присел, развернув гарду к земле, надавил на крыж[30], крепко утверждая черен[31]. Меч, будто проросший зуб сказочного змея, остро торчал кверху. Зубило встал на колени, откинул движением руки назад тёмные пряди волос. В вылинявшей, не раз латанной рубахе он всё равно не походил на збродней своей ватаги: в нём была некая гордая стать воина Святослава.

— Славные были дни, — попытался улыбнуться Зубило, — и князь был славный, только я, дурень, неправильно тогда сделал…

Он напрягся перед решительным шагом. Резко вдохнув, навалился грудью на клинок. Колот отвернулся, не желая смотреть. Рядом с ним умирало его прошлое, тяжёлое, но и славное, ибо так устроен человек, что в памяти тускнеет всё плохое, заставляя ярче гореть хорошее. До горечи жаль было Зубилу, убившего некогда воительницу из дружины Святослава, которую, кстати, Колот терпеть не мог, и бежавшего от наказания. Колот замер, не замечая вновь окруживших их кметей. Те, как и Колот, немо стояли, объяв мыслью смелость и величие поступка Зубилы. Урок им на всю жизнь, и перед тем, как бросить товарищей умирать на поле боя или иное бесчестье совершить, каждый вспомнит, как вернул себе честь потерявший её воин. Отрезвляюще прозвенел над ухом голос тиуна: