Мандаринка на Новый год - Дарья Александровна Волкова

лишь поцелуя, его тёплого дыхания, твёрдых пальцев, сжавших попку, и то, что тлело, загорелось вновь – ярко, горячо. Она вжалась в него, закинула ногу на его бедро. Какого черта он еще одет?

– Самойлов, снимай штаны!

– Ну и кто из нас торопится?

– Снимай, я кому сказала! А то я решу, что ты врал и хвастался!

Он усмехнулся, но приказание выполнил. И они перешли к основному действу.

– Ох… – Только так можно было отреагировать на первое проникновение. На это новое ощущение чего-то внутри тебя. Тёплого, живого и чужеродного. Слова ей всегда давались легко, но сейчас она не сразу смогла достойно отреагировать. – Не такой уж ты и большой, зря пугал. Вполне терпимо.

– Молодец, – немного сдавленно прокомментировал Ник. – Хорошо держишься. А вот так?

– Ох… – Всё-таки непросто быть оригинальной в такой ситуации.

– Нет, это пока не «ох». Настоящий «ох» будет позже. Это пока два пальца. Как ты?

Дышать почему-то трудно. И очень… очень непривычно там. Не больно, но тянет. Растягивает. Но она была бы не она, если бы не пыталась держать марку до конца.

– Коля, прекрати вести себя как на работе!

– Я детский хирург, – хмыкает он. – Чудные у тебя представления о работе детских хирургов. Не соответствующие действительности, я бы сказал.

– Ты понял, о чём я! – Довольно странно пререкаться с человеком, чьи два пальца находятся внутри твоего тела. И тебе это и приятно, и неприятно одновременно. – Перестань интересоваться моим самочувствием и просто… Ох!..

– Это три пальца.

Ее вдруг охватывает непонятное нетерпение, под которым прячется страх. И хочется, чтобы уже скорее это всё случилось и закончилось!

– Ник, может быть, хватит уже упражняться в искусстве устного счета на пальцах?

– Ты думаешь, мне легко? – хрипит он.

– Просто трахни меня!

Его пальцы замирают, перестав двигаться там, внутри. Он шумно выдыхает.

– Воспитанный человек не может отказать даме в такой просьбе.

И вот он уже сверху. Сейчас всё и случится.

Глава третья,

в которой наступают последствия поступков героев – неотвратимо и неизбежно, как последствиям и положено

Сначала стало больно. Потом – очень больно. Потом пресеклось дыхание, и она смогла только упереться ему ладонью в грудь. И лишь после выдохнуть – мучительно, через силу:

– Стой!

Он остановился. В тишине комнаты его дыхание было оглушающим. Словно в такт пульсирующей внутри боли. Чёрт подери, почему так больно?! Вспомнились слова тёти Даши о том, что неприятные ощущения во время дефлорации, как правило, связаны с тем, что партнёрша не готова и нет достаточной смазки. Не ее случай – явно. Как бы Люба ни была неопытна, она понимала: физиологически она более чем готова к тому, что должно произойти, она это просто чувствовала. Так какого же ей так хреново?

Ник шевельнулся.

– Нет, пожалуйста! Не двигайся!

Он даже сквозь туман вожделения услышал панику в ее голосе.

– Подожди. Дай мне… привыкнуть.

Ник вздохнул. Очень тяжело вздохнул. Но замер на какое-то время, нависая над ней. Боль не утихала. Да и какого черта ей утихнуть, если ее источник находился по-прежнему внутри Любы! Она начала дрожать. Господи, лучше уж операция, чем вот так вот!

– Люб, легче не будет. – Голос его звучал сдавленно. – Мы еще… не закончили. Ты еще…

– Нет, погоди, пожалуйста!

– Не вижу смысла ждать. Тебе всё равно больно.

– Нет! Стой! Остановись! Я передумала! – Паника заставила ее почти кричать, упираясь руками в его плечи.

– Поздно.

Он резко двинул бёдрами вперёд, и её ослепила вспышка горячей боли. Настоящей боли. Слезы вскипели на глазах, и она инстинктивно зажала себе рот ладонью, понимая, что сейчас не то что закричит – заорёт благим матом. Несколько секунд она захлёбывалась собственным криком и слезами, а потом Ник так же резко вышел из нее.

Ей стало на какое-то время совсем параллельно на всё – на него, на ситуацию. Важной была только потребность тела свернуться калачиком, прижать колени к животу и дышать, дышать. Упиваясь самой возможностью дышать без боли. И чувствовать, что тебя больше ничего не разрывает изнутри. Что ты снова принадлежишь только себе.

Боль уходила странно быстро, оставляя после себя лишь тянущее ощущение – как при месячных. И еще – чувство стыда. Мама дорогая, что же она натворила? Пришла к парню, залезла к нему в постель, осчастливила его «высокой честью», а потом устроила форменную истерику. Щеки начали гореть, но она всё же заставила себя отвернуться от стены, к которой прижималась лбом и коленками. Где ее несчастная жертва?

Ник сидел на краю постели, спиной к ней, его широкоплечий силуэт смутно угадывался в полумраке комнаты. Никогда она не бегала от трудных разговоров, и сейчас не будет!

– Ник…

– Да? – Он даже не повернул головы.

– Извини меня.

Он не ответил, и это было ужасно обидно. Но она упрямо продолжила:

– Я понимаю, что вела себя как идиотка. Я сама предложила, и ответственность целиком на мне. Просто… я не думала, что будет так… Извини.

– Перестань. – Он шевельнул рукой и вдруг накрыл ее ладонь своей. – Это ты меня прости. Я должен был остановиться… наверное. Ты же просила. Но уже… не смог. Чёрт! Я знал, что для первого раза я не…

Он резко замолчал. Она тоже не знала, что сказать. Молчание затягивалось, а Люба стала замерзать. И снова вернулась противная дрожь.

– Очень… больно? – Ник первым нарушил затянувшуюся паузу.

Не собирается она с ним это обсуждать! Слишком стыдно за свою истерику. Не шестнадцать ей лет, в конце концов, чтобы так себя вести!

– Ник, полежи со мной. Мне холодно.

– Конечно.

Он лег рядом, натянул на них одеяло. Но почему-то не оставляло ощущение, что он теперь далеко, очень далеко. А ей хотелось… Толку себе врать! Хотелось тепла, нежности. Чтобы обняли, утешили, пожалели, приласкали. Наверное, нормальное желание для женщины после первой близости с мужчиной. Только вот мужчина, похоже, на эти условия заранее не подписывался. И поэтому он молча лежал рядом, лишь слегка касаясь ее плечом.

Накатывала обида и жалость к себе. Вот же год начался!

– Коль, я, наверное, домой поеду…

– Не глупи, – сказал Ник спокойно. Обидно спокойно для нее! – Смысл сейчас куда-то ехать? Давай завтра утром, а? У меня дома раньше двенадцати никого не будет. Завтра утром спокойно уедешь, чего сейчас ночью метаться?

Обида уже просто комком в горле. И ведь сама виновата! Пока она упивалась жалостью к себе, дыхание Ника стало совсем тихим. Прекрасно! Как и положено бесчувственному животному