Мальчик из Брюгге - Жильбер Синуэ

Мурашки пробежали по спине. Николас прогнал от себя апокалиптическое видение, которое могло бы откровением вырваться из уст священника. Взяв перо, он написал: «Я есть, потому что ты смотришь на меня. Перестав смотреть на кого-то, ты тем самым убиваешь его, лишаешь права на жизнь». Николас уже пытался выразить свои теории в одной из первых работ, «Католическая согласованность», но мог бы пойти еще дальше.

Вспомнился Лоренцо Гиберти. Флорентинец был прав: за каждым худом скрывается добро. Без смуты на этом соборе, без чумы, поразившей Ферраре, никогда обоим мужчинам не представился бы случай стать друзьями. Едва приехав во Флоренцию, Николас поспешил в баптистерий, чтобы повидать художника, семнадцать лет работавшего над «Вратами в рай», заслугами которого хвасталась вся Тоскана. Он не был разочарован. Открыв для себя великолепие, излучаемое бронзовыми панно восточной двери, Николас подумал, что сам Бог, безо всякого сомнения, водил рукой этого золотых дел мастера. Кто попытался убить художника, наделенного таким даром? На это способен только человек, выживший из ума.

Он опять обмакнул перо в чернильницу, но сделал это слишком уж поспешно. Чернильница опрокинулась, и чернила бесформенной лужицей растеклись по столу. Священник постарался побыстрее убрать со стола свои пергаменты. Под одним из листков он увидел записку, написанную быстрым, некрасивым почерком:

«Отступись! Сожги свою писанину, оскорбляющую Святую Церковь, и на коленях моли Господа нашего о прощении. Иначе ты умрешь…»

Брюгге

Трезвонили колокола на старой колокольне. Наступил час, когда ткачи, сукновалы, суконщики, все ремесленники собирались разойтись по домам.

Ван Эйк с облегчением вздохнул. Наконец-то тишина предъявит свои права этому городу, в котором уши ежедневно страдали от звонкого, надоедливого жужжания пил, шороха неиссякаемого зерна, сыпавшегося в бункера, лая бродячих собак, удирающих от дубинок отлавливателей (собаки с ошейниками принадлежали дворянам, и никто не осмеливался их трогать), пронзительных криков чаек, взвизгивания точильных кругов, ритмичного постукивания ткацких станков, цокота деревянных сабо на мощеных улицах, грохота телег ломовиков. Мэтр иногда жалел, что купил дом в центре Брюгге. Запоздалое сожаление…

Несколько комочков веронской глины медленно перекатывались между его пальцами. Контакт с ними, теплыми, почти чувственными, пробудил в нем воспоминания: холмы, окаймленные обширной долиной, река Адиж, сверкающая на солнце, и посередине — Верона, город розового мрамора. Три года уже прошло. Герцог спешно послал его к Альфонсу V Арагонскому, который в то время находился в Венеции. Сделав остановку в Вероне, Ван Эйк познакомился с Антонио Пизанелло. И хотя писали они в различной манере, завязалась тесная дружба между фламандцем и пизанцем. Проникнувшись доверием, Пизанелло привел его в церковь Святой Анастасии и показал свою последнюю фреску. «Святой Георгий и княжна» была истинным шедевром! Мужчина и женщина, неподвижные, застывшие в трогательном прощании; волнующую разлуку бесконечно продлевал странный пустынный город, тревожный, беспокоящий переливающимися красками. Солдаты с оружием, животные, висящие на виселицах, и эти две фигуры, как посторонние, отрешенные от разыгравшейся трагедии. Смерть, боль, лишения, безумие. Вечные спутники художника. Нельзя безнаказанно приблизиться к Богу, не заплатив дань. Ведь платят же пошлину за проход через шлюзы.

Ван Эйк почти неохотно ссыпал комочки в стаканчик и сделал несколько шагов к окну, выходившему в сад. С неба спускался туман. Уже не различить было любимую глину художника. Свет приобрел печальный палевый оттенок, лишенный жизни. А ведь нужно еще наложить последний мазок на полотно, заказанное Николасом Ролином. Человек этот принадлежал к самым влиятельным людям Бургундского графства, более того, он был тайным советником, главным помощником герцога. «Ладно, — подумал Ван Эйк, — немножко нервов, смелости, к чертям собачьим освещение!»

Он двинулся к мольберту, но тут же остановился как вкопанный и нахмурился. Прижался носом к стеклу. Странно… Ему показалось, что вдоль каменной стены, отделявшей его дом от соседнего, кралась фигура. В этом он мог поклясться; вот разве что почудилось… Надо бы выяснить… Мэтр выбежал на улицу, всмотрелся в туман. Ничего. Прошел до края палисадника. Никого. Что это, игра теней? Пожав плечами, Ван Эйк вернулся в мастерскую. Уже на пороге им овладело новое беспокойство. Он бросил взгляд в сторону «собора» и облегченно вздохнул: дверь была заперта, все казалось нормальным. Приободрившись, мэтр взял кисть из волоса куницы, обмакнул в чашечку. Он колебался, рука ждала. Затем восхитительно точными движениями стал накладывать отблески на коричневую парчу длинного широкого плаща Николаса Ролина.

ГЛАВА 4

Дойдя до «Журавля» на рыночной площади, Ян замедлил шаг, чтобы успеть полюбоваться необычным сооружением. Его всегда приводила в изумление эта внушительная деревянная конструкция. Свисающие с неба тросы, равномерно раскачиваемые ветром, вызывали желание отойти подальше. Осторожность не мешает… Вдоль скоса круто наклоненной крыши выделялись десятки выстроившихся в ряд изображений голенастых птиц, которые и дали название этому подъемному механизму.

Внимание Яна переключилось на два огромных полых колеса с зубцами, расположенных слева и справа от основания. Сейчас они были неподвижны. Но с прибытием первой галеры, по сигналу ответственного, начнут вращаться, приводимые в движение людьми, находящимися внутри. Они часами будут шагать на месте, заточенные в деревянную окружность, тогда как над их головами пеньковые тросы опустятся на палубу судна, чтобы освободить его от груза.

«Журавль» был символом Брюгге, таким же как и шлюзы в Дамме. Не было подобного ему ни в самой Фландрии, ни в других странах. Вокруг царило возбуждение, необычное в это время года. Люди деловито суетились, сталкивались, торговцы расставляли свои лотки, менялы — столы. Приукрашивались таверны, готовясь к встрече с великим событием — открытием ярмарки. В виде исключения она должна была начаться в этом году на два месяца позже.

Ян постоял в нерешительности, не зная, куда направиться. Сигнальный колокол объявит о наступлении комендантского часа не раньше чем через два часа. Возвращаться в дом на улице Нёв-Сен-Жилль ему совсем не хотелось. Ван Эйк, должно быть, углубился в полотно Ролина, так что общаться можно будет только с Филиппом, Петером или Маргарет. Мачеха, считая Яна бездельником, наверняка воспользуется случаем, чтобы подкинуть ему нудную работенку. На это она мастерица. Нет. Ему совсем не хотелось возвращаться так рано. В душе все еще оставался неприятный осадок, терзавший его с самого утра.

Вокруг него деревянные фасады и окна обменивались тем же возбуждением, которое уже стихало, собираясь утонуть в водах Рея. Неожиданно Ян решился. Он поднялся на площадь Бург, прошел ее, проследовал набережной Розер, углубился в лабиринт улочек и, взлохмаченный от быстрой ходьбы, очутился перед Ватерхалле. Возведенное над Реем, это здание служило прибежищем городских моряков. Именно здесь с галер сгружали товары, перенесенные с тяжелых судов, задержанных сильным течением в верховье реки и остановившихся во внешней гавани. Здесь же, соприкасаясь планширами, они загружались сукнами из Ипра или Поперинге, скульптурным камнем из карьеров Турне и тысячью других вещей.

Давно уже, наблюдая за их маневрами, Ян заучил название каждого судна, их водоизмещение и даже некоторые типы судов: лозебойг, скарпуаз, зегбот, скута… Несмотря на разницу в размерах, количестве весел или рулевого управления, все они могли доходить до центра Брюгге, до рыночной площади — туда, куда не пробилась бы ни одна тяжелая галера. У Ватерхалле стояли и прогулочные лодки, на которых можно было проплыть по всему Рею или до устья Цвина. Ян заметил одну из лодок, готовую отчалить от набережной. Он спрыгнул в нее и чуть не угодил в воду. Матрос выругался и заставил его сесть на скамейку.

Было тепло и безветренно. Излучины Рея слегка рябились маленькими волнами от плывущих навстречу или обгоняющих яликов. Миновали церковь Сен-Вальбурге и здание канцелярии суда. Вскоре показался шпиль колокольни Святого Спасителя, строгие очертания монастыря бегинок, нависшего над озером Амур, и большое устройство, служащее для распределения питьевой воды по городским колодцам. Доплыли до шлюза. Как только двойные ворота шлюзовой камеры закрылись, из семи затворов с клокотанием и лопающимися пузырьками пены стала поступать вода. Покачиваясь на волнах, лодка незаметно поднялась поближе к небу. С одной стороны возвышалась каланча, с другой — высокие башни Термуйдена, Оостеркерке и Лиссевеге, словно маяки, выстроившиеся в одну линию вдоль побережья. Пройдя шлюз, вошли в Лив, канал, ведущий в Слейс.