Мальчик из Брюгге - Жильбер Синуэ

Лоренцо Гиберти в третий раз вытер пот со лба, с удрученным видом обращаясь к своему собеседнику:

— Не понимаю! Ничего не понимаю! Кто мог желать моей смерти? Неужели я совершил нечто такое, о чем не помню?

Священник, стоя у окна, повернулся к нему спиной. Безразличный к вопросам скульптора, он наблюдал за фигурами в черном, семенящими к монастырю. Воды Арно, помутневшие от полуденного солнца, катились вслед за ними. В этом июне вода в реке была необычайно мутной и неприглядной, подобно только что завершившемуся церковному собору, на котором долгие месяцы сталкивались хитрая изворотливость византийцев и чванное высокомерие латинян.

— Отец мой! — в отчаянии вскричал Гиберти. — Вы меня слышите?

Священник досадливо обернулся.

— Конечно, Лоренцо. Но у меня нет ответа на ваш вопрос. Думаю, у кого-то помутился разум, ему захотелось прославиться, убив одного из величайших художников Флоренции.

— Но ведь это бессмысленно!

Священник отошел от окна, сел напротив скульптора и тяжело вздохнул:

— Друг мой, разве есть логика в этом мире? — Он протянул палец к окну. — Разве завершившийся церковный собор не отразил всю глупость, которой поддались люди? Вот уже десяток лет его святейшество Евгений IV отчаянно пытается восстановить утраченное единство христианства, объединить в лоне Церкви византийцев и латинян. Эти тринадцать лет — да простит меня Господь — были всего лишь грандиозным и прискорбным фарсом.

Лоренцо Гиберти старался слушать его со вниманием, но в глубине души ему было наплевать на все эти дрязги между прелатами и церковным собором. Перед его внутренним взором неотступно стояла фигура незнакомца, который чуть не убил его. Больше из любезности, чем из интереса он заметил:

— Святому отцу надо было присутствовать на соборе. Отсутствующий всегда виноват.

— Он не мог прибыть на него. В Риме царят гражданский разброд и неуверенность. К тому же святой отец болен. В любом случае его отсутствием нельзя извинить поведение епископов. Оно было наиотвратительнейшим. Пользуясь слабостью папской власти, они поспешили поставить себя над викарием Христа и сплотились, захватив верховную власть, организовав курию, назначая легатов, рассылая послов.

— А византийские раскольники?

— Они отказались приехать в Баль, где собрался церковный собор. Мне пришлось отправиться в Константинополь, чтобы убедить их изменить свое решение. Задача была не из легких, можете не сомневаться. И все же они уступили при одном условии: на соборе они будут присутствовать, но он должен проходить в городе, расположенном недалеко от Венеции.

— Вполне законное требование, поскольку Константинополь находился и все еще находится под турецкой угрозой. Полагаю, что епископы предусмотрели в случае нападения быструю погрузку на корабли и отплытие в свои города.

— Очевидно. Именно по этой причине папа дал свое согласие и предложил город Ферраре. Увы, поэтому-то я и упомянул о прискорбном фарсе. Если большинство латинских епископов поняли обоснованность этого решения, то небольшая их часть, поддерживаемая тремя сотнями духовных лиц, категорически отказалась склониться перед тем, что она приняла — бог знает почему — за предупредительной оклик византийцев. Наглость этих строптивых епископов дошла до того, что они выбрали себе нового папу в лице герцога Савойского. Всеобщий психоз, да и только…

— А тем временем?

— Тем временем в Ферраре с большой помпой высаживались патриархи и делегации от восточных церквей. Мы были уверены, что дебаты наконец-то начнутся, но, к не счастью, чума, обрушившаяся через несколько дней на город, вынудила нас собрать пожитки и обосноваться здесь, во Флоренции…

Лоренцо понимающе улыбнулся:

— Благодаря чему мы смогли встретиться. Как видите, нет худа без добра. Но продолжайте, прошу вас. Насколько я понимаю, собор в итоге достиг своей цели, и примирение обеих Церквей состоялось.

Отец Николас разочарованно поморщился:

— Если вам угодно. Но ничего конкретно не решено, меня не проведешь. Византийцы сознательно уклонялись от теологических дебатов в тайной надежде добиться папства, а через него наложить руку на западные государства с целью заручиться военной поддержкой в случае оттоманской агрессии. Но случись нападение на Константинополь, а Запад окажется не в состоянии защитить его или в случае необходимости отвоевать, то союз, за который сегодня проголосовали, разлетится вдребезги.

Проявляя внимание, Лоренцо слегка наклонился вперед.

— Один вопрос, отец Николас: почему вы так ратуете за это дело?

— Потому что я убежден, что обе Церкви, западная и восточная, не должны продолжать раздельное существование. Христос сказал: одна и неделимая. Не может быть двух толкований его слов. Братьям следует объединяться, а не разбегаться. Честно говоря, мои понятия выходят далеко за рамки раскола. Я думаю о двух цивилизациях и перед лицом турецкой угрозы убежден в необходимости изучить Коран, если хочешь лучше понять философию сынов Магомета. В конце концов, разве не удалось пророку внушить дикому народу пустыни истину, саму по себе недоступную? Не являются ли Троица и Воплощение ясно содержащимися требованиями в исламском откровении?

— Я не совсем согласен с вами. Ислам и христианство, восточный мир и западный находятся в противоречии. Их все разделяет.

— Перестаньте заблуждаться, Лоренцо! Противоречия всего лишь видимость. Все дело в точке зрения.

Схватив лист бумаги и перо, он под недоверчивым взглядом флорентийца нарисовал геометрическую фигуру.

— Что вы видите?

— Круг, разумеется!

— Очень хорошо. Представьте, что вы находитесь в цент ре. Какова форма контура?

— Изогнутая, очевидно. Но к чему вы клоните?

Увильнув от вопроса, священник нарисовал еще один круг, больше первого, потом — третий и, наконец, четвертый, занявший всю поверхность листа.

— Теперь, мысленно все еще находясь в центре, скажите, каким вы видите контур?

Лоренцо немного поколебался.

— Я бы сказал, что он менее изогнутый, более расширенный. Вот и все.

Николас положил перо.

— Предположите теперь, что круг не имеет размеров, он бесконечен, так же обширен, как Вселенная.

— Я…

— Тогда вы уже не увидите закруглений, а только прямую линию! С некоторых пор мы знаем, что Земля круглая. Однако горизонт кажется нам прямой нитью, протянутой под небом. Вам понятно? — Он увлеченно повторил: — Противоречия — всего лишь видимость. Если бы у нас хватило мудрости немного отступить, конфликты виделись бы нам под другим углом, и люди положили бы конец своим бесплодным делениям. Этот простой рисунок позволяет думать, что Бог существует вопреки всем контрастам, из которых образована Вселенная, и все констатирования этого, заведомо противоречивые, сводятся к пылинке и способны прийти в гармонию, как только мы начнем мерить их не локтем, а бесконечностью.

Лоренцо весело улыбнулся:

— Цитирую ваши слова: есть ли логика в этом мире?

Он поднялся и дружески хлопнул по плечу своего собеседника.

— Позвольте удалиться. У меня свидание с нашим князем Козимо. Несмотря на все хладнокровие, мною демонстрируемое, внутри у меня сидит страх.

— Что вы хотите от Медичи?

— Защиты. Я только что спокойно завершил работу над дверью баптистерия. Теперь меня можно убивать?

— Я понимаю вас, друг мой. Храни вас Бог.

Оставшись один, священник покружил по комнате, прежде чем вернуться к своему рабочему столу.

Он смотрел на круги, размышляя над своими словами. Действительно, видение мира не ограничивалось востоком и западом. Николас осознавал обширность земных просторов и разнообразие населявших их народов, и ему нравилось мечтать об объединении несогласных сторон, о постоянно обновляемом обмене, который порвал бы с этими латинскими мыслителями, упрямо пытающимися сделать свой собственный мирок из мира, к которому они принадлежат. И все-таки отца Николаса — его настоящее имя Николас Кребе — невозможно было подозревать в принадлежности к какому-либо левантийскому кругу, его, родившегося сорок лет назад в Кузе, маленьком спокойном городке на берегу Мозеля, между Тревом и Кобленком.

Когда он в который раз думал о своем прошлом, то считал, что фортуна улыбнулась ему. Ему не было и шестнадцати, а он уже поступил в Падуйский университет, чтобы изучать право. Но Падуя дала ему нечто большее, чем докторскую степень. Именно там Николас окунулся в атмосферу, проникнутую эллинизмом. Там же зародилась и его дружба с Бенци, ознакомившего его с достижениями медицины той эпохи; там же флорентийский астроном Тосканелли приобщил его к математике и наблюдению за звездами. Приобщение это породило в Николасе волнующие гипотезы. Вынужденный всматриваться в небо, он проникся уверенностью — пока еще бездоказательной, — что Вселенная находится в постоянном движении и Земля не является ее центром. Если когда-нибудь он сможет это доказать, то, по всей видимости, совершит революцию. Разве не утверждала Церковь, что Земля была ядром, вокруг которого вращаются Солнце и другие небесные светила? Не об этом ли писал Птолемей в своем «Альмагесте»? И не был ли «Альмагест» трактатом, на который ссылались более тысячи лет, никогда не подвергая сомнению его положения?