В крови - Юсиф Чеменземинли

Появился священник Охай. Сначала он приветствовал всех сидящих в почетной части зала, потом, обернувшись к остальным гостям, поздоровался с каждым в отдельности. Но вот взгляд его упал на Шахмамеда — священник побледнел. Трижды поклонился он этому человеку и занял свое место с таким видом, словно садился на шипы.

7

Ближе к полуденному азану гости начали расходиться. Вагифа, Мирзу Алимамеда и Охана Мамедгасан–ага оставил обедать. Прошли в столовую. Посреди комнаты расстелена была на ковре богатая скатерть, вокруг нее — шелковые тюфячки. Как только гости расположились вокруг скатерти, слуга подал умывальные принадлежности. Все вымыли руки, вытирая их полотенцем, висевшим на руке у прислужника. Принесли медные подносы, расставили на скатерти. Перед каждым из обедавших оказался поднос, на котором стояла тарелка плова с анисом, поверх риса лежали куски вареной баранины; рядом — гатыг[14] с пахучей травкой и паштет из печени. В украшенные эмалью стаканы налит был шербет с зернышками рейхана.

Мамедгасан отломил кусочек белого тонкого лаваша, лежавшего на краю подноса, взглянул на гостей и произнес: «бисмиллах!» — это был знак начинать трапезу. На некоторое время воцарилась тишина, гости целиком были поглощены вкусными яствами. Когда тарелки наполовину опустели, Вагиф сказал, щепотью собирая с тарелки рис:

— Поистине каждому овощу свое время: сейчас, весной, ничто не может заменить плова с анисом!.. Он у нас входит в моду…

— Да, — согласился Мамедгасан. — Анис из Агдама прислали. Жаль только, что половина сгорела…

— Очень молодой, нежный, — заметил Охан, — вот и сгорел.

Все снова принялись за еду. Обед — если не считать коротких отрывистых реплик — прошел в молчании. Наконец хозяин сделал знак нукерам, ожидавшим в дверях со скрещенными на груди руками, — скатерть убрали. Снова подали умывальные принадлежности, все вымыли руки и рот теплой водой с мылом. Появился кальян, кофе. Хозяину вместо кофе был подан чай с корицей — она поглощает излишнюю, дающую озноб влагу, которую вносит в тело рис.

За кальяном разговор постепенно оживился. Почему–то вспомнили армянина по имени Юсуф Амин, приехавшего из Лондона и несколько лет тому назад промелькнувшего в Карабахе.

Вагиф высказал сожаление, что не повидался с этим, как говорят, увлекательным собеседником.

— Он красноречив, это верно, — деликатно заметил Мирза Алимамед, — однако, по мнению вашего покорного слуги, у этого щедрого на слово молодого человека имеется один весьма существенный недостаток: он то и дело призывает собеседника к мятежу. Хан проявляет великое терпение, все грехи Юсуфа Амина объясняя горячностью молодости.

— Да, — согласился с Мирзой Алимамедом Охан. — Великое терпение и благородство. А человек этот весьма опасен. Родом он из Хамадана, учился в Лондоне, потом связался с какими–то негодяями, они его и подбили… Поезжай, мол, на родину, собирай вокруг себя армян, учи, чтоб били басурман, а в случае чего мы поможем. Вот он и начал. Побывал в Дагестане, в Тифлисе, здесь у нас поразнюхал… у армянских купцов денег пытался раздобыть… В Учкильсе наведался к патриарху, а тот, безмозглый, благословение ему дал… Однако дальше дело не пошло. Потыркался туда–сюда, видит, плохи дела — в Индию подался…

— Мы были осведомлены о том, что Юсиф Амин прибыл сюда, чтобы сеять смуту, — с обычной своей мягкостью заметил Мирза Алимамед. — Он ведь и к Ираклию ездил — только не столковались они… По поручению хана я встречался с этим… молодым человеком. Он мне все свои мысли высказал. За моей, говорит, спиной не кто–нибудь, сам английский король стоит. И если его пушки грянут, земля разверзнется. Нашпиговали они его крепко!..

— Безумцы! — взволнованно прервал его Охан. — Они не понимают самого главного! Нельзя ради выгоды английского короля причинять зло соседям, с которыми мы живем бок о бок со времен Ноя! Он будет угождать королям и падишахам, а народ ни за что ни про что погибать должен? В жарком пламени и сырое полено горит!..

Священник умолк, губы его дрожали. Он терял самообладание всякий раз, когда речь заходила о преступных замыслах авантюристов, сеящих вражду между армянами и азербайджанцами. Только сунув в ноздрю добрую щепоть нюхательного табака, священник немножко поостыл.

— Он пробовал заигрывать с ханом, — продолжал Мирза Алимамед. — Мы понимали, что это враг и враг опасный, однако, когда Юсуф Амин прибыл, хан его принял. Мы думали: не вернуться Юсуфу живым. Но нет, ничего. «Гость неприкосновенен». Хан даже коня ему пожаловал…

— Чтоб им всем подарки боком вышли! — пробормотал Охан, и у него опять задрожали губы…

8

Во времена ханов в Шуше плохо было с водой. В городе несколько колодцев, при них всегда стояли сторожа и в строгой очередности выдавали воду населению. Воду эту использовали только для питья и приготовления пищи, стирать же ходили на речку. Кроме городских колодцев, в махалле Чухру был еще источник Мехралы–бек, но вода в нем была солоноватая.

Вот как–то раз одна семья расположилась на берегу Дашалты, чтобы заняться стиркой. Дочка, девушка лет шестнадцати, пошла вниз по реке — набрать хворосту для костра.

Неожиданно навстречу ей выехал из леса красивый смуглый парень. Он подъехал ближе, придержал коня и спросил с улыбкой, тыльной стороной ладони поглаживая тонкие усики:

— Ты откуда взялась, красавица?

Девушка обмерла, зардевшись как маков цвет. Не смея поднять глаза, глядела она на вдетые в стремена запыленные башмаки и черные обмотки вокруг ног.

— Ты чья же будешь? — снова спросил всадник.

— Дочь позументщика Кязыма, — чуть слышно промолвила девушка.

Парень окинул ее оценивающим взглядом: выбившиеся из под платка завитки черных волос приникали к нежным, как лепестки розы, пылающим щекам; крепко прижимая к груди охапку хвороста, девушка трепетала, как диковинная птица.

Не долго думая, парень в черных обмотках направился к ее родителям. Поздоровался, ему приветливо ответили.

— Не примите ли гостя? — начиная разговор, обратился парень к Кязыму; тот сидел на траве, сложив ноги калачиком.

— Гость — посланец аллаха! — приподымаясь, ответил Кязым.

Парень спрыгнул с коня, вынул у него изо рта удила, отпустил подпругу — чтобы пасся. Подсел к расстеленной на траве скатерти. Женщина в яшмаке принесла угощение. Парень ел, посматривая на хозяев, разговорился… Спросил, между прочим, как идут дела в крепости.

— Спасибо, сынок, вроде все по–прежнему. Разве что про гачага Сафара уж больно много судачат…

— И что ж о нем говорят?

— Да толкуют, будто он смельчак и совестливый парень. Народ защищает. Один пройдоха сиротское добро прикарманить хотел, так Сафар, говорят, встретил его да и постращал хорошенько. В тот же день хапуга все вернул, до последней ниточки!..

Парень слушал, закусывал; глаза у него весело поблескивали. А Кязым, поглядывая на свои руки, с которых никогда не сходила краска, увлеченно рассказывал про гачага:

— В одной деревне чиновник казия до смерти забил старика, тот пост, мол, нарушил. Уж как бедняга ни молил его, как ни клялся, что недужен — аллах, мол, с — него не взыщет, — слушать ничего не стали. Скончался несчастный под розгами… А Сафар, как прослышал, — явился в деревню и тут же, при всем честном народе, суд учинил над негодяем: повесил его прямо над стариковой могилой!

Парень с любопытством поглядывал на Кязыма. А тот оживился, глаза у него сверкали, видно было, что по душе ему этот гачаг Сафар.

— Ну что же, дядя, — сказал парень, покончив с угощением, — благодарствую. Да пошлет тебе аллах всяческого благополучия, да не оскудеет твой дестерхан![15]

— Уж не обессудь, если что не так… Чем богаты, тем и рады!

— Что ты! Я твоим угощением премного доволен. Теперь вот что… Я ведь к тебе не просто так… Я сватом

от того самого Сафара. Породниться он с тобой хочет.

Кязым вскинул на парня удивленные глаза.

— Ты напрямик скажи, отдашь дочку за Сафара? Как свату мне ответ дай!

Не зная, что ответить, позументщик смущенно заулыбался, заерзал, бросил вопросительный взгляд на жену. Та лишь плотнее прикрыла лицо.

— Уж не знаю, что и сказать… Так–то оно вроде лучше и желать нельзя… Вот только… гачаг он… Ни кола, ни двора…

Кязым умолк, не зная, что еще добавить. Парень понял.

— Ты хочешь сказать: положено, чтоб у человека дом был, хозяйство… Так ведь это дело наживное!.. Ты подумай, дядя, подумай!

На том и кончился их разговор. Парень распрощался, вскочил на коня и скрылся в лесу.

Как–то в летний грозовой вечер раздался громкий стук. Кязым пошел открывать ворота. Сверкала молния, невдалеке грохотал гром…