Побег аферистки - Любовь Овсянникова

— Ты чего орешь, как резанная? — встревожено забежала в дом, а поняв, в чем дело, рассмеялась до слез.

— И я… и я такой была, — успокоила Люлю сквозь смех, чтобы девочка не обижалась на нее и не стыдилась своего красивого бархатного голоса. А дальше сказала те слова о странной взаимосвязи между скоростью времени и возрастом человека.

Трогательное детство — о, как ей хотелось вернуться туда, хоть на миг ощутить его благоухание! — кончилось весьма быстро, трагически оборвалось, когда ей едва исполнилось десять лет.

Мамы и отца у нее не стало еще в раннем детстве. Это другая история, и такая болезненная, что Люля не хотела касаться ее ни в рассказах, ни в воспоминаниях. Точка в еще ней не поставлена, не выяснено до конца, что и как с ними случилось, кто виноват и живы ли они до сих пор где-нибудь, или нет их нигде. Может, придет время, и душа позовет Люлю докопаться до истины. Может. Но она даже не помнит того времени, может, потому что не было наглядных признаков прощания навек — ни похорон, ни плача. А со временем не стало и бабушки — внезапно умерла от сердечного приступа. Тогда время было такое — переломное, перестроечное, немилосердно жестокое к тем, кого застало неожиданно.

Люля осталась с прабабушкой Улитой, старой и больной женщиной, которая, хоть и любила ее очень, но вынуждена была отдать в интернат, как только девочка окончила начальную школу и пришло время идти в пятый класс. Когда именно прабабушки не стало, Люля тоже не помнит, ведь известили ее о том не сразу, а спустя некоторое время. Ощутить горе или потерю отерпшее детское сердце не смогло, так как не умело тосковать по потерям, не наблюдаемым воочию. Лишь спустя некоторое время девочка с печалью осознала, что ездить в гости ей теперь не к кому, и радость каникул, как и любая радость, надолго покинула ее. Если не навсегда, так как до сих пор она знала не истинную радость, а эрзац — жалкий ее заменитель.

6

— А ты чем занимаешься?

— Я? — Татьяна смущенно улыбнулась.

Она мяла салфетку дрожащими пальцами и, видно было, подбирала слова для начала рассказа, — ведь в ее истории было много неординарного. Она вот способна на смешные, с точки зрения окружающих, поступки, если иметь в виду пластическую операцию, например. Затем пошла напрямик:

— Собственно, ничем особенным. Работаю библиотекаршей в школе. Так же, как и ты, я рано осталась без родных. Но, видишь, ты помнишь родителей, бабушку свою и прабабушку, а я никого не помню. Спустя время узнала, что сразу после рождения мама оставила меня в роддоме.

— А ты не пыталась разыскать ее? — спросила Люля. — Я чего спрашиваю? О себе я точно знаю, что у меня никого нет, а твои, может, где-то есть, будут рады тебя видеть.

— Вряд ли рады, если бросили. Но я пыталась. И рассуждала так же, как ты сейчас сказала. Но узнала только то, что мою маму сняли с московского поезда, когда у нее начались схватки. Это случилось в Синельниково. Поэтому со временем я и оказалась в Днепропетровском детдоме. Документов у роженицы не было, и в роддоме она предъявила удостоверение работницы Ивановской ткацкой фабрики имени Ленинского комсомола, выданное отделом кадров на имя Проталиной Вероники Федоровны. Я даже нашла фельдшерицу, которая принимала роды и хорошо помнила тот случай. Она рассказала, что женщина была некрасивой, но очень молоденькой и что еще тогда она, хотя фотография на удостоверении совпадала с внешностью предъявительницы, подумала, что удостоверение не настоящее. Тогда это легко можно было устроить. Кто-то из работниц отдела кадров оказал услугу своей дочке или подруге, или дочке подруги, чтобы разыграть именно такой сценарий событий, если он им предоставлял желаемый выход из ситуации.

— И ты не продолжала поиски?

— Продолжала. Я написала на фабрику письмо, но мне ответили, что такой ни служащей, ни работницы там никогда не было. Потом я еще посылала запросы и даже однажды собралась и поехала в Иваново. Побывала на фабрике, заходила в отдел кадров. Расспрашивала, не помнит ли кто-нибудь девушку, которая уехала на отдых беременной, а возвратилась без ребенка и без признаков беременности. Никто ничего мне не сказал. Конечно, более двух десятков лет прошло.

— Хоть узнала, что ты русская, и то хорошо.

— Да, если эти сведения правильные, — согласилась Татьяна. — После окончания школы я поступила в Харьковское культпросвет училище, потом получила направление в Днепропетровскую областную детскую библиотеку. Но там меня не смогли обеспечить общежитием, поэтому я взяла открепление и уехала в свое родное Синельниково, где появилась на свет. Пошла в районо, рассказала о себе и попросила помочь с трудоустройством. Меня направили в Славгородскую школу. Вот и все. Там я живу и работаю вот уже несколько лет.

— А живешь где?

— Сначала снимала квартиру у одной старушенции, а когда она умерла, я у ее наследников этот старый дом откупила. Вернее, сначала дом выкупил сельсовет и передал мне, как теперь говорят, в аренду. А со временем я сельсовету выплатила полную его стоимость. Да. В селе жить хорошо. Там среди людей не пропадешь.

— А я в Краснодаре воспитывалась, — призналась Люля, а потом спохватилась и прикусила язык.

Не стала распространяться, что от своих родных, в частности от бабушки Улиты, что-то слышала о Днепропетровске, будто они оттуда приехали на Кубань в поисках лучшей доли. Больше, правда, о своем раннем детстве Люля ничего сказать не могла, а о школьной юности — не хотела.

— Кто же он, этот парень, ради которого ты решилась на операцию? — спросила Люля, когда они уже легли спать, только не выключили свет, чтобы, беседуя, видеть друг друга.

— Какой парень? — удивилась Татьяна, не представляя, когда успела проговориться о своей тайне.

— Оставь, я не поверю, чтобы за твоим поступком не стояла любовь.

— А-а, — вздохнула Татьяна. — Ты просто догадалась.

— Не тяжело догадаться.

— Его зовут Григорий Викторович Летюк.

Татьяна еще долго и с легкостью рассказывала о Григории, о его неудачной женитьбе, о том, что он привлекательный, работящий, с приятным характером человек, мягкий в обхождении с людьми. А Люля слушала или нет это восторженное лепетанье о каком-то сельском оболтусе, но не сводила глаз с вдохновенного лица Татьяны и вспоминала свои любовные приключения. Была и у нее такая же пылкая любовь, и тоже сумасшедшая. Причины, правда, были другие, но, как и Татьяна, Люля ради любимого тоже рисковала.

Тогда она окончила школу и ехала в Москву поступать в высшее учебное заведение, о котором давно мечтала, — в театральное или музыкальное училище, на месте виднее будет, так как проявился у нее все-таки настоящий талант к артистическим занятиям. Она хорошо пела, участвовала в работе интернатовского драмкружка, где имела незаурядный успех, и именно благодаря выступлениям в школьных спектаклях о ней узнала широкая общественность края.

На что-то подобное музыкальному училищу имени Гнесиных, известных театральных училищ имени Щукина или Щепкина, а тем паче ВГИК или ГИТТИС не замахивалась — понимала, что не имеет соответствующей подготовки. Там засели кланы, столичная богема, а не сироты с периферии. А вот Московское областное музыкальное училище имени С. С. Прокофьева ее привлекало, и она могла туда попасть, пусть не на специальность «академическое пение», а всего лишь на «народный хор», зато наверняка. Очень робко планировала и более далекое будущее: вот закрепится она в Москве, начнет учиться, проявит себя, а потом, может, и во ВГИК имени С. С. Герасимова переведется. Есть там такой факультет, где можно удачно зацепиться: историков и теоретиков кино-, теле- и других экранных искусств. Это было бы уже кое-что, а потом сделает следующий шаг к осуществлению заветной мечты.

В поезде Люля познакомилась с попутчицей, девушкой приблизительно своего возраста, которую звали Екатериной. Дорога длинная — разговорились. Екатерина оказалась москвичкой, возвращающейся с летнего отдыха у бабушки.

— А я еду поступать в вуз, — похвасталась Люля.

Слово по слову, и Люля рассказала новой знакомой, что она круглая сирота, хотя родителей своих, а также двух бабушек помнит до сих пор. Воспитывалась в интернате и вот окончила школу. Теперь ее из интерната отчислили, и она должна устраиваться на самостоятельную жизнь.

— И сразу в Москву рванула? — с нотками зависти спросила попутчица, Люля нутром здорового зверя почувствовала эту зависть, но еще не умела обработать сознанием сигналы, посылаемые интуицией. — Где же ты деньги на поездку взяла?

Люля снова раскрыла душу. Рассказала, что немного скопила сама, так как при случае никогда не ленилась подрабатывать, определенную сумму выдало ей государство в виде подъемных, а остальное собрали почитатели ее таланта, которые помогали ей материально. Нашлись такие.