Побег аферистки - Любовь Овсянникова

Любовь Овсянникова

Аферистка

Нельзя желать только личного успеха или счастья, ибо это побочный продукт стремления к цели, намного большей человека.

Виктор Франкл, австрийский психиатр

Роман

Раздел 1

1

Роскошествуя в мартовских мечтах и ожиданиях, мир засыпал.

Высокая стройная блондинка стояла перед стендом с красноречивым названием «Их разыскивает милиция» и ощущала одно — дикий, животный ужас. Таким он всегда и бывает, если имеешь дело с побегом от смертельной опасности — явлением, откровенно говоря, неестественным для цивилизованного человека. К чувству оскорбленного достоинства прибавлялось негодование: не в пустыне же она живет, не в чащах! Или как? Так как, глядите, теперь вот приходится давать стрекача, ни на кого не рассчитывая. Заметать следы… Какая гадость!

По мнению девушки, ныне происходила какая-то абсурдная, наизнанку вывернутая деформация отношений — зверь в облике Дыдыка охотился на человека в ее, Люлином подобии. И вот она, трепеща, отвернулась абы куда, только бы спрятать лицо от прохожих.

За короткую жизнь, впрочем, наполненную приключениями и рискованными начинаниями, уже компенсированными добытыми сокровищами и роскошью, такое случилось с ней впервые. Страх носил тотальный характер и всепроникающую интенсивность: боялись глаза, поэтому не хотели смотреть назад; боялись ноги, поэтому прикипело не двигались с места, хотя эта неподвижность была крайне стрёмной, ежемгновенно готовой сорваться на бег; боялись руки, нервно сжимающие сумку с вложенным в нее желтым чемоданчиком — предметом этих неприятностей. А хуже всего страшились плечи. Они, сведенные к шее, приподнятые к ушам, до чрезвычайности выдавали ее состояние.

Как известно, именно страх беглеца является катализатором погони, поэтому его никак нельзя показывать и выдавать в себе. Но как это предотвратить, как избавиться от него? Побег есть побег…

Ой, как громко звучало страшное: «пах-пах-пах!» и «пиф-пиф-пиф!», что — слава Богу — не было стрельбой в глухом закоулке, как не было ощутимое «бух-бух-бух!» ударами коперной бабы на стройках сумасбродно развернутого капитализма. Первое, «пах-пах-пах!» и «пиф-пиф-пиф!», — лишь рисовалось Люле в воспаленных мозгах, а второе, «бух-бух-бух!», — было реакцией ее сердца на затеи оробелого воображения.

Так вот, представляло дальше Люлино воображение, пожалуйста: «пах-пах-пах!», «пиф-пиф-пиф!» — и все! И уже лежит она тут, под этим стендом, и больше не дышит, только истекает пылкой к счастью кровью и лужей расплывается на заплеванном асфальте. Бр-р-р! Не хотела бы она для своей крови такого итога, пусть уж лучше останется в увядшем от страха теле. Но Дыдык ее за здорово живешь не отпустит. И к чему же он прибегнет, какую месть для нее изобретет?

Ее глаза изучали цветные портреты рекламно избалованных преступников и лихорадочно пробегали сопроводительные тексты типа: «За совершение тяжкого преступления разыскивается…», «За жестокое убийство…». А вот уже кое-что ближе к ее случаю: «За действия криминального характера разыскивается брачный аферист… Рост… Особые приметы…». Вот жалко, что здесь не красуется портрет гадючьего крохобора Дыдыка. Ох, как бы оно ей не помешало сейчас!

Ага, значит он, как всякий пригожий гад, обовьет ее шею веревкой и… Вот полюбуйтесь, какой Люля имеет после этого вид, — выкатившиеся глаза, вывалившийся набок язык, синий отек лица. И имя у него соответствующее — Давид, от «давит», душит, то есть. Но это же несправедливо! Она лишь хочет скрыться от него, прихватив свои деньги, ну, — если ваши нервы выдержат полную правду — на этот кусочек и он очень рассчитывал. Создается ошибочное впечатление, будто она его ограбила. Хотя это он так считает. Но в этом и состоит стержень проблемы! Так что же прикажете делать, если не броситься в бега? Ведь то же самое хотел сделать и он — исчезнуть в туманной дали с этим желтым чемоданом! Только — извините, глубокоуважаемые, за отвратительные подробности, — перед этим как раз и раздумывал, что с нею, Люлей, лучше сделать: «пиф-пах» или обвиться удавкой вокруг шеи. В конце концов Дыдык не побрезговал бы и ножом пырнуть в бок и выбросить ее из вагона под колеса поезда, если бы она сидела и дожидалась завтрашней поездки в Москву, как они планировали. Он сладко мечтал избавиться от нее категорически и навсегда, чтобы стать единоличным обладателем желтого чемоданчика, а там, гляди, и всего ее добра.

Это как карта ляжет. А не пошел бы ты, дорогой, к чертовой матери? — мысленно спросила Люля, как только вычислила его намерения и удостоверилась в правильности своих вычислений. И тут же поняла, что на это предложение он согласия не даст. Так зачем нарываться на неприятности, сидеть и ждать, пока за свою глупость расплатишься головой?

Взвесив шансы сторон, Люля решила убраться к чертовой матери сама — бежать куда подальше и, коли судьба ее такая горькая, лучше до скончания века страдать с деньгами, чем пропасть ни за что нищенкой. Затем она приняла решение и вот уже воплощает его, действует… с дрожью в коленках.

А овод страха, сто чертей ему в глотку, гудит: «Вот он тебя сейчас — цап-царап! И будет тебе, милочка, привет с того света».

Именно в этот момент, когда у девушки мурашки побежали по коже и в солнечном сплетении червячком завертелся холодок, уверенная мужская длань по-хозяйски легла на ее плечо и начала разворачивать одеревенелое девичье тело к себе.

— Так вот ты где, красотка! Думала убежишь от меня? Не выйдет!

Люля плотнее сжала коленки, так как вдруг почувствовала позорный приступ того, что поговаривают об испуганных медведях, — она всегда считала это выдумкой из неисчислимого множества охотничьих побасенок. Теперь убедилась — нет, в самом деле проклятый страх протекает с такими вот физиологическими осложнениями. Да только она кое-что имеет про запас. Что? Дерзость, господа! А еще — умение мгновенно сориентироваться и удачно пойти ва-банк. Сейчас ей не оставалось ничего другого как воспользоваться этим арсеналом, спокойно повернуться к мужику, который все еще не убирал своей лапы с ее плеча, и на ходу выдумать что-то невинное и правдоподобное, если эти чертовы грабли принадлежат Давиду.

Она так и сделала. Ожидая увидеть перед собой ненавистного преследователя, — с вызовом, нагло и бесстыдно, как кандидат в президенты перед теледебатами, подняла глаза и повернулась к нему.

— Извините, я ошибся, принял вас за другую, — абсолютно чужой человек, смутившийся, привлекательный внешне и, похоже, интеллигентный, разнял клешни и отдернулся от Люли.

— Нич-чего, — заикаясь, сказала Люля, вмиг потеряв голос. — С кем не бывает, — и чуть не расцеловала его за то, что он — не анакондистый душегуб Дыдык.

А мысли по инерции работали в форсированном режиме, но уже не в оборонительном смысле ― как убежать, а в наступательном ― как обезвредить коварного врага. Вот было бы прикольно, если бы сдать этого подонка в «зверинец», отправить за колючку, пусть попарится на нарах да вспомнит, кем оно, дерьмо такое, раньше было. Гляньте, на что покусился: на скошенный ею урожайчик. Захотел хавануть его и не подавиться!

Мужик еще пятился от нее, смакуя диво дивное, что его ошибка сделала счастливой чудесную девчонку и она даже засветилась вся. Возможно, он и не успел ни о чем подумать, ибо, в самом деле, не мог же он знать о Давиде, мурашках по коже, медвежьих проблемах и своей, счастливой для Люли, непричастности ко всему этому?

— Ну так всего вам хорошего? — все еще не веря внезапному счастью почему-то спросила Люля. — А я спешу, — и вовсю рванула к билетным кассам.

…Ей было за что похвалить себя. Безусловно, было, — между тем подытоживала беглянка. Но не шибко хвалить. То, что она удачно смылась из дому, временно обезвредив Дыдыка, — лишь удачное начало. А что дальше? Куда от него деваться? Как избежать погони, преследования и посягательств, даже покушений? До чего дошло дело, Боже милостивый! Где спрятаться надолго и надежно? Как уберечься от урода, который задумал тебя прикончить? Ответов не было.

А их надо найти, и срочно. И Люля, как всегда делала в минуты замешательства, заставила себя прекратить душевные метания, остановиться и хорошенько собраться с мыслями. Она так и сделала, как раз когда заметила этот стенд. Уставившись теперь на дегенеративные рожи преступников, еще раз прокрутила в памяти недавние события, переживая их заново, решая следующую задачу: куда податься.

Словно вчуже увидела себя: вот она с неистовым сердцебиением убегает — тенью скользит в толчее метро и злорадно улыбается от удовлетворения. Ну да, ею тогда владело быстротекущее упоение насыпанной под хвост врагу солью и воображаемыми картинами, как от этого ему сейчас плохо. Пусть, зараза, знает, как горько бывает на свете жить!