Гид по «тюряжке легкого режима». Или руководство для тех, кто «сел» по ошибке - Петр Дмитриев

Доставкой еды из СИЗО в КП-222 и ее раздачей занимались специально обученные ЗЭКи – баландеры. А тачка, на которой они возили котлы, называлась соответственно «БАЛАНДРОВЕР». Должность эта. была не очень почетная. Она относилась к разряду хозобслуги или «хозбанды*». Зато всегда сытый, платят зарплату, и можно в меру шатать режим: спать днем, ночью перемещаться по лагерю, втихаря заряжать «тырки*» всему лагерю от розеток в столовой. Так что, для тех ЗЭКов, кто не стремится приобщаться к воровскому миру, и у кого не так много родственников и не много денег на воле – это вполне сносный способ пережить свой срок без особых сложностей, не голодая, и не замерзая.

Столовая. Это длинное одноэтажное здание того же желтого цвета, что и второй отряд (Рис. 1 или карта). Оно делилось на три помещения. Большой зал с кучей столов и табуреток, где, собственно, и происходила арестантская трапеза. Вдоль одной из стен в этом зале стояли многоярусные стеллажи до потолка с ящиками и номерами на них. Каждому ЗЭКу полагалось иметь по одному ящику для непортящихся продуктов питания и посуды. В противоположной стене было шесть окон. Один из углов в столовой был выделен. Один стол стоял поперек, не так как остальные. И табуретки вокруг него стояли самые грязные и старые. Это был угол обиженных. Им было запрещено прикасаться к вещам, которыми пользовались остальные сидельцы, так что у них на столе стоял отдельный чайник, посуда, плитка для готовки. Сидельцы обходили этот угол стороной. Следующее смежное помещение было кухней. В ней было 6 плит по 4 конфорки, 5 раковин для мытья посуды, 4 микроволновки, 4 электрочайника и здоровенная бочка для пищевого мусора. И самое маленькое помещение предназначалось для хранения продуктов. В нем стояли 2 огромных промышленных холодильника общего пользования и около десяти маленьких частных холодильничков, которые затягивали себе сами ЗЭКи.

Баландеров было трое. Периодически кого-то увольняли, кого-то нанимали, но в целом их число почти всегда оставалось неизменным. Они дежурили по очереди, посменно. Три раза в день смена на Баландровере ехала в СИЗО, брала здоровенные котлы с едой и возвращалась в лагерь. Сначала они снабжали баландой карантин и только потом везли ее в столовую, где их поджидала толпа голодных сидельцев. После раздачи они мыли котлы и до следующей трапезы или отдыхали или наводили порядок в столовке и на кухне: расставляли столы, стулья, убирались, чистили плиты, холодильники, раковины. Иногда им давали спецзадания. Например на 9-е мая они по поручению начальника колонии варили всю ночь 2 ведра гречки с тушенкой. На утро они загрузили ее в походно-полевую кухню времен войны и возили на центральную площадь Зеленограда кормить ветеранов. Но такие задания бывали редко. Главным из баландеров был Док, которого я уже упоминал. Он командовал сменами, распределял ящики и места в холодильниках. А для тех, кто с ним дружил, например нам с Саней, делал некоторые маленькие дополнительные услуги. Например, выдавал дополнительные ящики, заряжал телефоны в столовой (ведь с зарядками на зоне тяжело, мусора внимательно следят за всеми розетками), варил нам супы, пока мы были на работе (просто потому, что ему иногда было нечем заняться).

Баланду употребляли в основном те сидельцы, к которым редко приезжали родственники, и у которых не было доходов. Остальные же готовили себе сами. Мы с Саней не исключение.

Во-первых, к нам обоим регулярно приезжали друзья и близкие с огромными сумками круп, консервов, макарон, овощей, фруктов, вкусняшек и другой насущной еды.

БОЛЬШОЕ ВАМ СПАСИБО ЕЩЕ РАЗ.

Мои кофейные банки даже стали в некотором роде легендой. Тесть присылал мне эксклюзивный Израильский кофе в красных жестяных пол-литровых банках с завинчивающейся крышкой, на которых не было ни слова по-русски. Только иврит и английский язык. И помимо того, что сам по себе кофе был очень вкусный, с привкусом ванили, и многие ЗЭКи периодически его клянчили, так еще и пустые банки из-под него были очень удобные в хозяйстве. И я их всем раздавал. За мой срок в колонии накопилось столько этих банок, что их можно было встретить практически в любом помещении: в ПВР в качестве подставки для ручек и карандашей, в отрядах в качестве подставки для зубных щеток и расчесок, в курилках в качестве пепельниц, на стройке в качестве подставки под столовые приборы, ну и конечно в нашей столовке, где в них хранили приборы, крупы, сахар, печенье, муку и другие сыпучие продукты. Иногда даже в эти банки с крупой закапывали телефоны на время обысков.

Во-вторых, мы оба довольно быстро устроились на работу, что приносило нам несколько тысяч рублей в месяц, которые некуда было тратить, кроме как на еду. Сразу после трудоустройства мы написали заявления о снятии с пищевого довольствия и питались едой собственного приготовления (тем более что Саня был по первому образованию повар). А с появлением личного холодильника (спасибо моим коллегам с вольной работы) мы вообще зажили почти припеваючи. Мы могли покупать сосиски, пельмени, яйца, масло и другие скоропортящиеся продукты, и наша тюремная диета стала более менее полноценным рационом. За исключением алкоголя, конечно!

Док помогла нашему здоровому питанию, как мог. Как я уже говорил, ему было скучно торчать целый день на работе в столовой. И пока мы трудились на стройке, он готовил нам изысканные супы. Ведь он мог находиться в столовой, даже когда она была закрыта для остальных сидельцев, и не ограничивался полутора часами для приготовления пищи.

Док. Как не трудно догадаться, на воле он был врачом. Высокий, лысый, худощавый человек, довольно умный и хорошо образованный. С ним приятно было побеседовать в те моменты, когда от арестантского «базара» уже сворачивались уши. Он старался избегать всего этого жаргона в речи. А сел он по статье… тадааам… поджог. И как водится, он был не виноват. Его подставил сосед, который хотел «отжать» его квартиру. Он то и поджег, со слов Дока, ларек рядом с их домом и свалил все на него. А Док перед тем, как сесть, успел сделать генеральную доверенность на жену. Так что сосед не смог провернуть свои темные делишки с его квартирой. А еще в нашем лагере в нарушение всех правил и законов не было медсанчасти. И Док был здесь единственным человеком с медицинским образованием. (Заезжал правда еще один доктор, врач скорой помощи, внешне напоминал Ленина, но он заезжал по алиментам на 3 недели, так что это не в счет). Естественно, ему приходилось периодически лечить ЗЭКов от простуд, ссадин, недомоганий, ну и откачивать нариков после передоза, чтобы они не сдохли до приезда скорой. Эту часть своего призвания он очень не любил. Кому охота делать искусственное дыхание наркоману, захлебывающемуся в собственной крови и блевотине, да еще учитывая тот немаловажный факт, что, как минимум, треть зэков в зоне была ВИЧ-инфицирована. Я уже молчу о других менее страшных болячках. Но клятву Гиппократа никто не отменял. И Док несмотря на смертельную опасность, скрипя зубами и скрепя сердце выполнял свой долг врача. Кстати, для тех кто не знаком с этой клятвой, рекомендую:

«Клянусь Аполлоном, врачом Асклепием, Гигиеей и Панакеей, всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и всё остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому. Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далёк от всякого намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и славе у всех людей на вечные времена, преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».