Высшая духовная школа. Проблемы и реформы. Вторая половина XIX в. - Наталья Юрьевна Сухова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Великороссии за дело образования взялось правительство. Но попытки учреждения в Москве высших школ с богословской перспективой, предпринятые в 1630-40-е гг., не привели к успеху[67]. Призванным в 1649–1650 гг. из Киева «для справки библии греческие на словенскую речь» ученым инокам – Епифанию (Славинецкому), Арсению (Сатановскому) и Дамаскину (Птицкому), выученикам еще старой, домогилянской киевской школы, – поручили и учительское дело[68]. Однако уже вторая волна киевских «ученых старцев», представившая ученость ярко выраженного латиносхоластического направления, вызвала противление московских богословов, и было решено держаться православной системы образования, войдя в сношения с Грецией.
Приглашенные из Греции учителя предприняли несколько попыток учреждения школ в 1670—80-х гг.[69] Составлялись проекты высшего училища, способного сосредоточить в себе все образовательное и книжное дело, в те годы неразрывно связанное в сознании и авторов проектов, и высшей власти с Православной Церковью[70]. Жизнеспособной оказалась школа, основанная братьями Иоанникием и Софронием Лихудами[71]. Начало школы совпало со временем известного спора о пресуществлении Святых Даров, ее организаторы играли видную роль в этом споре, и это заявило школу не только как церковно-образовательную, но и как богословскую[72]. Но постепенно уровень образования в ней понизился, чему способствовало и изгнание из столицы учителей-организаторов Лихудов. В 1701 г., по воле Петра I, она была преобразована по примеру Киевской коллегии и снабжена киевскими учителями, восприняв структуру, язык, схоластические методы и определенные традиции латинских богословских школ. В том же году указом Петра I Киевской коллегии была дарована относительная независимость от своего митрополита, с правом называться академией[73].
Таким образом, к началу XVIII в. Русская Церковь имела две академии – Киево-Могилянскую и Московскую Славяно-греколатинскую, а также определенный опыт деятельности частных и братских школ и училищ при архиерейских домах, которые не давали систематического духовного образования.
На архиереев, вызываемых на великоросские кафедры из киевского ученого монашества, возлагались надежды просветительские в трех направлениях: образование духовных ставленников, катехизация паствы и разрешение возникающих богословских вопросов. Ближайшей задачей была организация школ[74]. Однако во всех этих школах, основанных и поддерживаемых в бытии ревностью епископа, уровень образования определялся взглядами самого архиерея, личностью и образованностью учителя.
Строгие «разборы» детей духовенства в период Шведской войны связали получение церковной должности с образованием, а образование – со славяно-греко-латинскими школами[75]. Таким образом, наметились две тенденции, важные для дальнейшего развития духовного образования: с одной стороны, специальное направление архиерейских школ как профессионально-духовных, с другой стороны, постепенное замыкание этих школ на юношестве духовного сословия.
Богословские программы в великоросских духовных школах определялись в эти годы двумя киевскими традициями. Старое латино-схоластическое направление, считавшее наиболее опасным для Православия протестантское влияние, пыталось богословствовать по-православному в схемах Фомы Аквината и Беллярмина. Новое поколение киевских ученых иноков видело в таком богословии «папежский дух», смеялось над искусственными хитросплетениями схоластики и, стараясь не преступать православной правды, заимствовало из протестантского богословия критические и исторические методы. Яркими представителями этих направлений в великорусском богословии XVIII в. стали митрополит Стефан (Яворский) и архиепископ Феофан (Прокопович). Эти два направления киевской учености определили во многом своеобразный дух русского богословия не только в XVIII в., но отчасти и в XIX в. Тем не менее не следует упрощать и схематизировать полемику этих направлений: противление архиепископа Феофана «папежному» богословию не освобождало и его богословские труды от схоластических традиций, хотя и пропущенные через «фильтр» протестантской критики[76].
Старые академии – Киевская и Московская – были «рассадниками» не только и не столько духовного, сколько общего образования. В начале XVIII в., когда перед епархиальными преосвященными была поставлена задача подготовки образованных ставленников на священнические места, логично было бы развиться традиции пастырских училищ, то есть школ со специально-пастырским курсом, минимумом общеобразовательных предметов и церковно-практическим направлением. Однако в реальности этого не произошло, и епархиальные архиерейские школы пастырскими училищами не стали. Укорененная в них латынь и способ изложения наук были столь далеки от приходской жизни и проблем пастырского служения, что обучение рассматривалось не как подготовка к духовной стезе, но как неизбежное испытание, формирующее терпение и мужество будущего пастыря.
Тем не менее Духовный регламент – основополагающий документ синодального строя – провел грань между специальным церковным и светским образованием. Регламент предлагал две формы духовного образования: местная, для непосредственных нужд епархии, и особая, Академия, имеющая общецерковное значение и дающая наилучшее образование, как общее, так и богословское[77]. Первая должна была удовлетворять потребности епархии в «ученых» кандидатах на священнические места, находиться под властью и попечением архиерея и содержаться на епархиальные средства[78]. Вторая – Академия – в отличие от школ архиерейских, должна иметь более ученый характер, искусных и «остроумных» учителей, давать широкое образование, как богословское, так и общее, при ней должна быть хорошая библиотека. Духовное служение выпускников Академии указывалось, но не как исключительное. Но академическое образование, и только оно, по проекту автора Регламента, давало бы право проповедовать слово Божие. Регламент давал и образец духовного училища этого высшего уровня, определяя состав учебного курса, правила воспитательные и нравственные. Главная цель училища – богословское образование, но соединенное с atrium humanorum: двухлетний курс богословия венчал общий восьмилетний курс обучения, учащиеся должны были последовательно освоить грамматику, «купно с географиею и историею»; арифметику с геометрией; логику; риторику со стихотворным учением; физику с краткой метафизикой; краткую «политику». Кроме того, языки – греческий и еврейский, но «если будут учители». Латынь за иностранный язык, разумеется, не считалась, ибо являлась языком науки и всякого достойного образования. Курс существенно отличался от привычного «академического» отвлеченно-формального набора киевского образца, ибо вводились науки «положительного знания» – математика, география, история. В советах по преподаванию богословия сказывались взгляды епископа Феофана: отойти от рабского подражания католическим summa'м theologiæ. и, по следам протестантских богословов, но в духе Православия, сблизить преподавание с самими первоисточниками богословских истин – Священным Писанием и творениями святых отцов. При этом учителю рекомендовалось на основании первоисточников «по своему ведению учить», а не «по чужим сказкам». Книги следовало использовать, но избирая «изряднейших во всяком учении авторов». Рекомендуя поименно и самих святых отцов, с указанием изъясняемых ими догматов, епископ Феофан советовал использовать в обучении и деяния Вселенских и Поместных Соборов. Учащихся богословию следовало не заставлять механически заучивать догматические формулировки, но показывать им, как они вырабатывались, «за нужду распрь в Церкви…. с подвигом на противныя ереси»[79].
Однако указания Регламента рисовали некий идеал, который во всей полноте так и не был осуществлен. Старые
