Внутренний фронт - Алексей Кочетков

Ему тяжело, и он не скрывает этого. Но каждый раз я ухожу с укрепленной верой в конечное торжество справедливости. Она живет в нем, эта вера. Ничто не затуманило широты, живости, гуманности его ума. Ему претит, ему ненавистны эта кровь, тупое мещанское бахвальство, шовинизм, националистическая тупость и ограниченность.

– Правда победит, Алекс. Красная армия не может не победить. Это ее священный долг перед трудящимися всего мира. Увидишь, в конце концов, очнутся и наши рабочие. Надо учесть и нацистскую пропаганду. Она у них образцово поставлена. Кто слышал наш передатчик в первый день начала войны с Советским Союзом? Единицы! Ты тоже не слышал… Надо работать, разъяснять, надо верить. И чаще улыбаться: чем труднее, тем чаще.

Какое все-таки счастье, что я не один. Какое счастье, что есть Фридрих. Вот он, наш наднациональный пролетарский интернационализм в действии.

Надписи «Руссланд» на табличках, стоявших на самых крупных выключателях, демонстративно перечеркнуты. Синим мелом наискосок небрежно через всю табличку выведено «Остланд[27]»… Ого! России, выходит, больше нет! Есть безымянная «Восточная земля» вроде Огненной. Новое жизненное пространство для длинноголовых арийцев – долихоцефалов[28]. И я по одному вожу знакомых русских-парижан слесарей в наш цех полюбоваться на эту метаморфозу.

– Понятно, что нас ждет, если эти победят. – Слесаря пугливо озираются, робко поддакивают и медленно мрачнеют.

Землячки

Как-то шел домой в Йоханнисталь и почти обогнал скромно одетую молодую женщину, но что-то родное, русское почудилось в мягком овале слегка скуластого и курносого светлого лица.

– Русачка?

Женщина обернулась.

– Да, я русская…

Оказалось – морячка, буфетчица. Интернированная! Зовут Заира. Можно просто Зоя. Идет в общежитие, здесь же в Йоханнистале. Живет не одна. Их целая группа. Интернированы в начале войны. Тоже буфетчицы, радистки… с лесовозов Ленинградского пароходства «Хасан», «Днестр», «Волголес»… Не успели уйти домой из Штеттина…

Проводил, расспрашивая, до общежития. Пригласила подняться. Познакомила со всеми: Клава, Дуся, Полина, Нина… Все работают на аккумуляторном заводе «Пертрикс».

Комната просторная, но морячек много. Пол чисто вымыт, койки аккуратно заправлены, но на всем отпечаток бедности, импровизации… Держатся вежливо и настороженно… Себя назвал Володей… Потом не удержался…

А дома долго тихонько ругал сам себя. Поддался все же настроению. Передал адресок лавчонки, где можно без карточек купить кровяную колбасу, и – достаточно для первого раза. Придумаем сообща, как еще помочь морячкам. А вот политически страстных речей произносить при первом знакомстве не следует. Сердце, говоришь, разрывалось при виде пленниц? Почему не смогли их обменять? А может быть, ты их только растревожил? Смотрели ведь в упор, не особенно доверяя, ахали. Такие простые, натруженные, одинокие. А пожилая-то, старшая у них, та, приглашая заходить, твердо сказала:

– Не может быть, чтобы немец так далеко зашел. Приедем домой – все прочтем в «Правде».

Завод «Пертрикс» (1939 г.).*15

1 – завод «Пертрикс», 2 – лагерь (4 октября 1943 г.).*16

Здания бывшего завода.*17

Пропуск польки Эмилии Балуты.*18

Многим позднее свел Заиру с Жоржем Клименюком, с другими русскими вернетовцами, интербригадовцами. Их, может быть, и видел знакомый гюрсовский и вернетовский серб в берлинском поезде. Серб уже уехал. Выхлопотал проездные документы в Хорватию и уехал. Звал с собой. «Поедем вместе, махнем к партизанам». Нет, не могу, я в организации. Не могу же так просто все бросить. Да и как без документов. Перед отъездом товарищ показал мне общежитие испанцев. И вот же везет – Пепе. Неунывающий, веселый Пепе. Политкомиссаром или кем ты там, в штабе 31-й дивизии под Тремпом был?!

7-го августа сорок первого – наш первый долгожданный праздник, первая воздушная тревога, первый холодный душ. Вот она, «давно уничтоженная авиация русских». Загнанные свистками в подворотню высокого дома, недалеко от общежития испанцев, тревожно и радостно следим за крохотным серебристым самолетиком.

– Нуэстрос (наши). Совьетикос[29].

– Тише, Пепе. Мы не на фронте под Тремпом!

Самолет высоко, но в перекрестье прожекторов под ним вспыхивают оранжевые в темноте ватные клочья разрывов.

Только бы ушел сейчас самолет… Ну еще немного… Забирайся выше, товарищ летчик… Еще немного… Возвращайся. Прилетай. Да не один. Сбрасывай больше бомб на этот проклятый город. Далеко на западе ухают глухие взрывы. Зенитки неистовствуют.

Гаснут прожекторы. Отбой. Мы с Пепе вспоминаем Испанию.

Интерес к военным событиям на заводе спал. Спортивный ажиотаж прошел. Зондерберихты приелись, и на них уже мало кто обращает внимания. Разве что этот плюгавый рыжий коротыш на центральном складе. Он всерьез считает себя представителем высшей арийской расы и полон брюзжащего презрения к иностранцам. Его так все и зовут – «высшая раса».

Блицкриг такой, как во Франции, явно не удался. Но от этого не легче. Черные стрелы вражьих атак все глубже продвигаются к сердцу России – Москве.

А Берлин продолжает жить спокойной размеренной жизнью далекого тылового города.

И хочется нарушить его покой, презренное самодовольство победителей, самодовольство сытых бюргеров, с благословения которых все это началось. Но как?

Извожу себя и Фридриха: «Что делать?» Одних пересказов сводок зарубежных радиостанций мне не достаточно. Что это меняет в ходе войны? Пробую мелкий саботаж. Везу фарфоровые изоляторы по самым тряским местам. Роняю их, будто ненароком, при выгрузке. Не бьются, проклятые! А если и отломится кусочек, то…

– Алекс, привези другой, целый. Нельзя же такую дрянь на выключатель ставить.

Разговариваю на эту тему с Гнатом, Марио, Жозефом. Соглашаются в принципе. Надо действовать. Но как?

Филоню, часами пропадаю в курилках, задерживаю доставку деталей. И вот уже выведенный из себя бригадир Буяк отвешивает мне оплеуху.

Даю сдачи. Небольшая драка. Скандал в цехе и на следующий день – так называемый выездной суд. Меня вызывают, требуют объяснения. Прикидываюсь дурачком и кое-как выкручиваюсь.

Фридрих встревожен.

– Спокойнее, Алекс, нельзя же так. В следующий раз дело передадут в гестапо.

Товарищ Отто