Большая свобода Ивана Д. - Дмитрий Добродеев

Его увлечение теорией Гурджиева длится два года, учением Штейнера — столько же. В курилке Исторической библиотеки он может поспорить на эту тему с безумным аспирантом Шляпентохом. Который позже уехал в Америку и там стал профессором социологии.

В Вене мечта Ивана реализуется. Он сам выходит на встречу с группой Гурджиева и антропософами. В телефонной книге находит номер общества Гурджиева-Успенского, звонит. Трубку берет Джон Б. — руководитель венской группы. Они назначают встречу на вечер — у Штефансдома. Должно быть, Джону Б. интересен этот странный заезжий русский. Иначе, зачем?

Шесть вечера. Навстречу Ивану выходит долговязый рыжий американец в плаще, с ним рядом — полутораметровый израильтянин в джинсах — гость венской группы Гурджиева-Успенского.

Они садятся в итальянском кафе в проулке у самого собора. Джон Б. коротко рассказывает: «После смерти Гурджиева, Успенского и полковника Беннета только мы, американцы, в состоянии обеспечить экспансию учения. Головная организация называется «Ренессанс», она находится в Калифорнии».

«Ренессанс» построен по сетевому признаку. Мы имеем структуры в основных странах Европы, а теперь и в СССР. Да, мы развиваем нашу деятельность на территории России, — говорит Джон Б. — Особенно тянется к нам молодежь.

Мы уже открыли много филиалов у вас в стране. Перестройка дала нам огромные возможности действия, мы опутаем Россию сетью своих организаций. Мы откроем людям глаза. После семидесяти лет коммунизма они поймут, что такое правда.

Теперь конкретно о вас. Мы можем решить ваши проблемы, сломать вашу привычную механику. Короче, мы вас спасем, но на жестких финансовых условиях. Мы будем брать десять процентов со всех видов вашего дохода. Согласны?»

Иван судорожно застывает в кресле, некое подобие ответа вращается в его механическом сознании. Зрачки расширяются: он не верит, что это окупится.

— Мы обеспечим вашу трансформацию. Вам есть за что бороться!

Но он, как настоящий советский человек, не хочет бороться. И тем более ни за что не хочет платить. Иван жует пиццу, тянет с ответом. Джон читает его мысли. И теряет интерес к странному москвичу.

— Кстати, мой друг, достал ли ты билет в Венскую оперу? — демонстративно обращается американец к маленькому израильтянину.

— О да, недорогой билет, за тридцать долларов, я выстоял всю очередь, зато пойду сегодня с Ингой.

Остаток обеда Джон и израильтянин говорят только друг с другом, Иван чувствует себя покинутым.

Ему этот разговор в принципе не нравится: экспансия, сетевой принцип… Что за деловые соглашения? Где гарантии, что они — помогут?

Позднее он прочел про этот кружок — Robert Burton's Fellowship of Friends (Renaissance): про него пишут разное даже американцы. В основном, хреновое мнение. Мол, их, учеников, хотят поработить, ими манипулируют. Они бунтуют и даже восстают с оружием против учителей.

Иван думает: «Всего, к чему я стремлюсь, я хочу добиться сам. Я не могу подчиняться никакой групповой дисциплине. Ни в СССР, ни на Западе. Я не могу находиться под контролем учителей. Для меня главное — свобода. Быть может, эту свободу дадут мне антропософы?»

Антропософы находятся по адресу: Зибенштернгассе, 27. Совсем недалеко от «Вестбанхофа». Его встречает маленький сухой старичок — профессор Краних. Поднимаются без лифта на второй этаж — профессор отпирает пыльный кабинет начала века. Полки книг, гербы тайных обществ, бюст Штейнера.

— Я так рад, так рад, — кудахтает Краних. — Давно, уже с начала 30-х годов к нам не захаживал русский антропософ. По этому торжественному случаю мы проведем сегодня лекцию. Вы не откажетесь?

Иван прокашливается. Перед ним, в маленьком зале, два десятка человек, в основном старики, один скрюченный полиомиелитом бородатый юноша, и — она, прекрасная сорокалетняя Розмари.

— Мы, в Советском Союзе, высоко ценим и любим идеи Рудольфа Штейнера, — начинает он приветствие. — Знаменитые художники, писатели и музыканты отдали долг жизнеутверждающей теории вечного перевоплощения. Среди них — Максимилиан Волошин, Андрей Белый, Василий Кандинский и многие другие.

Они сидят, затаив дыхание. Розмари улыбается ему. Он чувствует эротическое возбуждение: «Сейчас, после десятилетий коммунистических репрессий и гонений, это учение снова выходит на поверхность. Учение Штейнера живо, потому что оно верно!»

Раздаются аплодисменты.

«Мы, штейнерианцы Советского Союза, хотим установить связи с братьями по убеждениям на Западе, и в первую очередь в Австрии, где Штейнер сформировался как мыслитель».

— А дадут ли нам, русским антропософам, денег? — неуверенно интересуется он потом.

На этот вопрос профессор Краних отвечает: «Мы никому не даем денег! Мы очень бедны. После войны политическую арену Австрии делят две партии — социалисты и консерваторы. Они не дают никому развернуться, они монополизировали все сферы, в том числе духовную. Мы боремся отчаянно за гранты, за лицензии, но они душат нас. Посмотрите на состав гостей — преобладают старики, вошедшие в штейнеровское движение еще до войны. Это вы, русские, должны нам помочь!»

Иван убеждается: увы, и эта группа не то, чего он ожидал… Он надеялся на постижение тайн и финансовую помощь, а сталкивается с голой борьбой за существование и отсутствием тайны… ему, советскому идеалисту, это очень горько видеть, но такова ситуация со всеми такими группами на Западе. Лекция закончена. На предложение прочесть еще одну лекцию антропософам он отвечает мягким, но решительным отказом.

Старик Краних говорит о связях венской группы с Дорнахом и Гетеанумом, о том, что там завелся некий очень активный русский, и в заключение дает ему книгу: Сергей Прокофьев — о духовной судьбе России и Европы.

На улице Ивана поджидает прекрасная Розмари. Она без ума от его лекции. Они заходят в кафе, где Розмари рассказывает про свою любовь к антропософии и астрологии. Этим она напоминает ему московских дамочек, с которыми он общался в 70-х. Они все спрашивали про зодиак и асцендент, и, если знак подходил, охотно ложились в постель. Однако Розмари — другая, в ней есть фатальная обреченность и честность, которая осталась у женщин на Западе. В России — все больше блажь. Чем больше ужаса в жизни, тем больше фантазий в башке.

Он узнает, что муж отнял у нее ребенка по суду. Она плохая мать. Последние годы провела в Испании, в какой-то секте. Ненасытный гуру выкачал все ее сбережения, немалые деньги, и муж установил над ней опеку. Но она все равно хочет жить и умереть свободной.

Они поднимаются в ее маленькую двухкомнатную квартирку. Иван шарит по карманам: презерватива нет. Он гладит ее рукой, избегает соития. Боится заразиться перед приездом жены. Розмари все равно индифферентна к ласкам: как будто угасли половые функции. В ванной он видит седые волосинки на полу: ему брезгливо и страшно. Одевается и уходит — такой секс и такое общение его не привлекают.

Дома он читает книгу Сергея Прокофьева на немецком языке — о мистическом предназначении русского народа: «Духовные судьбы России и грядущие мистерии Святого Грааля».

Это напыщенное, высокопарное, выспреннее… Ему хочется сказать: «Будьте проще, и народ потянется к вам!» Тем не менее из любопытства он пишет Прокофьеву в Цюрих, просит совета, что можно сделать для России.

Прокофьев отвечает ему: «Милостивый государь, не задавайте глупых вопросов, а лучше почитайте внимательно, что я пишу».

Это очень оскорбительно, он ненавидит Прокофьева.

Расстроенный, идет на рождественский базар у венской Ратуши. Съедает бутерброд с гусиным смальцем, и ему становится дурно. Печень не переваривает гусиный жир, его рвет. Он лежит один в квартирке, и ему очень плохо.

Он узнает: подонок С. Прокофьев — внук композитора, обосновался в Дорнахе, вошел в правление Всемирного антропософского общества. Теперь он там, в Дорнахе, дерется за лидерство на российском направлении. Все оккультисты есть борцы за власть. Кто преданнее делу Маркса-Энгельса? Большевики или меньшевики? Большевики побеждали во всех организациях всегда.

Позже он читает заметку про очередной съезд русских антропософов в Дорнахе, где Прокофьев вел борьбу за власть большевистскими приемами. Ситуация эта долго не устаканивалась.

На этом его приключения с антропософами не кончаются. Год спустя, уже в Мюнхене, Иван вспоминает о далеких родственниках в Германии, об усадьбе в местечке Кенген, где жила дальняя родственница, еще до войны вышедшая замуж за немецкого поэта Отто Ренефельда. Она пережила мужа и умерла лет десять тому назад, оставив усадьбу и состояние антропософам. Иван решил узнать, не стоит ли его имя в завещании. Хоть что-то, хоть какие-то мелочи. Для советского человека — и сто марок деньги. Он едет в Кенген. Это невзрачный городишко, недалеко от Штутгарта. Сразу подался в мэрию. Нет, документов нет, и его имя не упомянуто.