Каменная болезнь. Бестолковая графиня [повести] - Милена Агус

В одну из последующих ночей Ветеран признался бабушке, что отец его погиб не во время бомбардировок в Генуе, а был замучен Гестапо. Фашисты выбросили его обезображенный пытками труп прямо на улицу. Но он так и не выдал ни свою невестку, ни партизан, которые из его дома связывались с союзниками. На них кто-то донес, и когда они почувствовали слежку, отец решил для отвода глаз остаться дома и дать возможность остальным скрыться в горах, в Апеннинах. На прощанье он пожелал невестке прожить счастливую жизнь с его сыном и спокойно стал ждать, когда за ним придут. Дочь Ветерана родилась в горах. Но, возможно, все было совсем не так, ведь Ветеран чувствует, что отец ее — немец. Но только он и представить себе не может, чтоб его жена влюбилась в кого-то, и потому он уверен, что отец его дочери — негодяй, который, скорее всего, овладел его женой силой, когда она пыталась спасти тестя. Дотронуться до жены он теперь не может, потому у них и нет общих детей. И он тоже стал завсегдатаем борделей. Ветеран расплакался и смутился: ему внушили с детства, что горе свое надо скрывать. Тогда бабушка тоже расплакалась и сказала, что ей, наоборот, внушали, что скрывать надо радость, и, может, они и были правы, только радости в ее жизни было мало: единственное, что ей удалось, это выйти замуж за деда, к которому она была безразлична, да и почему от нее все кавалеры сбегали, она так и не поняла, ведь мы на самом деле ничего не знаем про других людей, и Ветеран не знает, чужая душа — потемки.

Однажды она решила все же что-то прояснить, собралась с духом и — сердце при этом у нее билось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди — и спросила у деда: теперь, когда он узнал ее получше, хотя что он там такое мог о ней узнать, ну все же прожил же он с ней столько лет и больше не ходил в дом терпимости, так, может, он теперь ее любит? Дед ухмыльнулся, не глядя на нее, шлепнул ее по попе и даже не подумал ответить. В другой раз, когда она оказывала ему «услугу», о которой не может рассказать Ветерану, дедушка сказал ей, что у нее самая красивая попа, с которой он когда-либо имел дело. Действительно, что мы можем знать даже о самых близких — чужая душа потемки.

11

В шестьдесят третьем году бабушка с мужем и папой поехала навестить самую младшую сестру и зятя, перебравшихся в Милан.

Чтобы помочь им, другие сестры бабушки продали в свое время даже дом в деревне. Мои бабушка с дедом давно отказались от своей доли в нем, но это не помогло: три крестьянские семьи все равно не могли выжить на таком участке земли. Аграрная реформа шла ни шатко ни валко, план индустриального подъема был составлен бездарно. Ставили на химическое производство и металлургию, которые приезжие с материка заводили на общественные деньги и от которых, как говорил дедушка, нам было ни холодно ни жарко, потому что будущее Сардинии — в народных промыслах. Сестрам, жившим на доходы с земли, стало полегче, когда они остались вдвоем и переехали в дом к мужьям. Моя бабушка очень переживала и даже не поехала на вокзал Сан-Говино, чтобы проводить на поезд до Порто-Торрес свою младшую сестру, зятя и племянников. И из-за дома она переживала. Новые хозяева установили на месте каменной арки, служившей входом, железную калитку. Они сломали деревянные колонны и низкую стену, отделявшую sa lolla от внутреннего двора, и застеклили веранду. На втором этаже, над самой крышей веранды, прежде была приземистая комната, в которой хранили зерно — она превратилась в мансарду вроде тех, что бывают у альпийских шале с открыток. Буйволиные стойла и дровяник стали гаражом для машин. Палисадник прижался тонкой полоской к стенам. Колодец залили цементом. На месте черепичной крыши прежнего амбара и нынешней мансарды выросла терраса с парапетом из полого кирпича. Разноцветные терракотовые кирпичики, образующие на полу рисунки, как в калейдоскопе, покрыла керамическая плитка. Комнаты, которые достались бабушкам в домах их мужей, были слишком малы, чтобы расставить в них мебель из старого дома, да она и не нужна была здесь — потертая, громоздкая и допотопная. Только бабушка вывезла все из комнаты, где они с дедом жили первый год после свадьбы, обустроив ровно такую же в доме на улице Джузеппе Манно.

Собираясь в поездку, бабушка была уверена, что родственники разбогатели. Сестра писала ей, что Milàn lʼè il gran Milàn[26] и что работы здесь хватает на всех; что по субботам они ходят в большой магазин и набирают в тележки красиво упакованные продукты; что экономить они теперь и не думают, не считают отрезанные от буханки ломти, не перелицовывают пальто и куртки, не распускают свитера, чтобы снова вязать из этой шерсти, не меняют по сто раз подошвы на башмаках. В Милане в таких случаях идут в универмаг и одеваются во все новое. Не нравился сестре только климат и смог, от которого чернеют манжеты, воротнички рубашек и фартуки у школьной формы. Ей приходилось непрестанно заниматься стиркой, но в Милане полно воды, и дают ее не через день, как на Сардинии: можно ее лить и лить, а не торопиться вымыться самому, в той же воде выстирать белье, а помои выплеснуть в уборную. Мыться и стирать в Милане было развлечением. Сестра жила барыней: работу по дому делала быстро, ведь дома в городе, где живут миллионы, маленькие — не чета сардским домам, без всяких удобств и ни на что не годным. В общем, с хозяйством она справлялась быстро и шла гулять по городу, разглядывать витрины и покупать, покупать.

Бабушка с дедушкой не знали, что привезти богатым миланским родственникам. Ни в чем у них не было нужды. И тогда бабушка предложила собрать ностальгический гостинец. Пусть одевались и ели они хорошо, но от сардской колбасы, увесистой головы козьего сыра, оливкового масла и вина из Мармиллы, копченого свиного окорока, диких артишоков в масле и свитеров для детей, связанных бабушкой, вряд ли откажутся: все это напомнит им дом.

О приезде родственников не предупредили. Хотели удивить. Дедушка достал карту Милана: изучал ее и намечал маршруты к главным красотам города.

Все трое оделись в новое, чтобы не ударить в грязь лицом. Бабушка купила кремы Элизабет Арден: ей уже было за пятьдесят, и хотелось, чтобы Ветеран — а сердце подсказывало ей, что они встретятся — нашел ее все еще красивой. Однако она не слишком беспокоилась. Люди убеждены, что мужчина на шестом десятке не заглядится на свою ровесницу, но такова логика обыденная. А у любви своя. Любовь безразлична к возрасту и всему прочему, что любовью не является. И именно так любил ее Ветеран. Сразу ли он ее узнает? Как изменится его лицо? В присутствии дедушки, папы или жены и дочки Ветерана они не смогут обняться. Они протянут друг другу руки и будут смотреть, смотреть, смотреть друг на друга. И не смогут наглядеться. А если ей удастся выйти на улицу одной и он встретится на пути — тогда да. Тогда они будут целоваться и сжимать друг друга в объятиях с силой, скопившейся за все эти годы. И если он попросит, она никогда не вернется домой. Потому что любовь важнее всего прочего.

Бабушка никогда не была на материке — если не считать городка на водах — и что бы там ни писала ей сестра, встретить знакомого в Милане ей казалось делом таким же простым, как в Кальяри: она думала, что наткнется на своего Ветерана тут же на улице, и была очень взволнована. Но Милан оказался огромным, высоченным, красивейшим, застроенным громоздкими, роскошно украшенными домами, серым, туманным; всюду снуют машины, клочки неба проглядывают между голыми ветвями деревьев, светят тысячами огней магазины, фары машин, светофоры, грохочут трамваи, в плотной толпе люди прячут лица от дождя за воротники пальто. Едва сойдя с поезда, бабушка стала вглядываться в прохожих мужчин и искать того самого, высокого, худого, с добрым и плохо выбритым лицом, в промокшем пальто и с костылем, а мужчин было множество, они садились в поезда и выходили из них; поезда отправлялись в Париж, Вену, Рим, Неаполь, Венецию — мир был удивительно велик и богат, но Ветерана нигде не было.

В конце концов они нашли улицу и дом сестры: дом оказался старой постройки, а вовсе не новым с иголочки небоскребом, как им представлялось. Бабушке он показался красивым, несмотря на облупившийся фасад: лепнина вокруг окон лишилась голов ангелочков и цветочных веток, жалюзи — щербатыми, многие балясины на балконах заменены деревянными палками, а стекла — кусками картона. На двери значилось множество имен, но не в отдельных стеклянных окошках, а все вокруг одного звонка. Но адрес точно был правильный, потому что именно с него вот уже год приходили письма. Они позвонили, и на балконе над воротами появилась женщина. Она сказала, что sardignoli[27] в этот час дома не бывают, но синьоры могут зайти и справиться у какого-нибудь другого terùn.[28] А вы кто? Ищете служанку? Тогда сардки самые надежные.