Каменная болезнь. Бестолковая графиня [повести] - Милена Агус

7

В пятидесятом доктора прописали ей лечение на водах. И велели ехать на материк, на самые знаменитые источники, вылечившие стольких людей. Итак, бабушка обновила свое свободное серое пальто на трех пуговицах, подаренное на свадьбу, в котором я видела ее на тех немногих фотографиях, что сохранились с той поры, вышила узоры на двух блузках, сложила все в старый дедушкин чемодан и отплыла на корабле в Чивитавеккья.

Источники находились в ничем не примечательном месте, солнца там и в помине не было, а из окна автобуса, что вез бабушку со станции в гостиницу, видны были только землистого цвета холмы с редкими пучками высокой травы вокруг похожих на привидения деревьев, да и люди в автобусе показались ей больными и бледными. Когда замелькали каштановые рощи и гостиницы, она попросила водителя подсказать ей нужную остановку, а потом долго стояла перед входом в гостиницу, раздумывая, не повернуть ли назад. Все было таким чужим и мрачным под этим затянутым тучами небом, что ей показалось, будто она уже в загробном мире, потому что так выглядеть может только смерть. Но на самом деле гостиница оказалась изысканной, люстры с хрустальными подвесками горели даже днем. В номере она тут же обратила внимание на письменный стол у окна: возможно, именно из-за него она не сбежала отсюда на станцию, потом на корабль — и скорее домой: вот бы дедушка разозлился, и был бы прав. Но у нее никогда не было письменного стола, да и за обеденным особо не посидишь, ведь писала она всегда тайком, на коленках, и прятала тетрадь, едва заслышав чьи-то шаги. На столе стоял пузырек чернил, лежала кожаная папка со стопкой фирменных бланков, ручка с пером и промокательная бумага. И первое, что сделала бабушка, даже не сняв пальто, вытащила из чемодана свою тетрадь и торжественно положила ее на стол, в кожаную папку, потом заперла дверь на ключ, опасаясь, что кто-нибудь случайно войдет и прочтет, что написано в ее тетради, и только потом села на большую двуспальную кровать и стала ждать, когда придет время идти на ужин. В зале было много квадратных столиков, накрытых белыми скатертями из фламандского полотна, белые фарфоровые тарелки, поблескивали приборы и стаканы, а посреди стояла вазочка с цветами, над каждым столиком висела красивая люстра с хрустальными подвесками, и все лампочки были зажжены. Некоторые столики были уже заняты, за ними сидели люди, которые показались ей похожими на души из Чистилища, столь печально бледны были их лица и в такой унылый, хаотичный гул сливались их голоса. Но много мест оставалось свободными, и бабушка села как раз за свободный столик и разложила на остальных трех стульях сумочку, пальто и шерстяную кофту, и когда кто-нибудь проходил мимо, она опускала глаза в надежде, что к ней никто не присоединится. Ей не хотелось ни есть, ни лечиться: она чувствовала, что вылечиться ей все равно не удастся и детей у нее никогда не будет. Дети бывают у нормальных женщин, веселых, без дурных мыслей, у таких, как ее соседки с улицы Сулис. Стоило малышам понять, что они в животе у сумасшедшей, они тут же бежали прочь, как все ее кавалеры.

В зал вошел мужчина с чемоданом: видимо, он только что приехал и даже еще не видел свой номер. Он опирался на костыль, но шагал быстро и легко. Бабушке этот мужчина понравился больше всех ее поклонников, которым она писала пламенные стихи и которых поджидала каждую среду. Вот теперь она убедилась, что не попала в мир иной вместе с другими душами из Чистилища, ведь на том свете такого не бывает.

У Ветерана был убогий чемодан, но одет он был весьма изысканно, и, несмотря на деревянную ногу и костыль, это был очень красивый мужчина. После ужина бабушка прямо с порога своего номера бросилась к столу описывать его во всех деталях, чтобы, не дай бог, не забыть, если им не доведется больше встретиться. Он был высокий, темноволосый, с глубокими глазами и нежной кожей: тонкая шея, сильные длинные руки с большими, по-детски наивными ладонями, пухлый, заметный, несмотря на короткую кудрявую бороду, рот, мягко изогнутый нос.

Несколько дней она наблюдала, сидя за столиком или на веранде, где он курил свои «Национали» без фильтра или читал, а она — вышивала крестиком скучнейшие салфетки. Она всегда ставила свой стул в сторонке, чтобы он не заметил, как зачарованно она разглядывает линию его лба, тонкий нос, беззащитную шею, кудрявые волосы, в которых уже проглядывала седина, щемящую худобу под белоснежной накрахмаленной рубашкой с засученными рукавами, сильные руки и добрые ладони, деревянную ногу, которая угадывалась под штаниной, и старые ботинки, так безупречно начищенные, что у нее просто слезы наворачивались — ведь как достойно выглядело его исстрадавшееся тело, до сих пор удивительно сильное и красивое.

Иногда и здесь выдавались солнечные деньки, и все преображалось: каштаны казались золотистыми, небо голубым, и веранду, куда Ветеран выходил курить или читать, а бабушка делать вид, что вышивает, заливало светом.

Он вставал, подходил к окнам и смотрел на холмы за стеклом, и каждый раз, когда он, постояв в задумчивости, поворачивался, чтобы сесть обратно, он смотрел на нее и улыбался как-то неопределенно, его улыбка нравилась бабушке чуть не до боли, и потом весь день ее переполняло волнение.

Однажды за ужином Ветеран прошел мимо бабушкиного столика, и вид у него был нерешительный, словно он не знал, куда бы ему сесть, тогда бабушка убрала пальто и сумочку, освобождая ему место. Он сел, и они улыбнулись, глядя друг другу в глаза, в тот вечер они не притронулись ни к еде, ни к питью. Ветеран страдал той же болезнью, что и бабушка, и в его почках тоже было полно камней. Он прошел через всю войну. Мальчишкой он зачитывался романами Сальгари и записался добровольцем на флот. Ему нравились море и литература, особенно поэзия, которая поддерживала его в самые трудные минуты. После войны он окончил университет, а недавно переехал из Генуи в Милан, где преподает итальянский язык, изо всех сил стараясь, чтобы ученики не скучали, и живет в доме с общей галереей в двух белых-пребелых комнатах в мезонине, где не осталось и тени прошлого. Женился еще в тридцать девятом, у него есть дочь первоклассница, которая учится писать и рисовать орнамент, как это нынче принято, узор, вроде того, что бабушка вышивает на салфетках, только в тетрадках в клеточку, где им обрамляется каждая страница. Его дочка очень любит школу, запах книг и писчебумажных магазинов. А еще она любит дождь и зонтики, они с женой купили ей в подарок цветастый зонтик, похожий на пляжный. В это время года в Милане все время дожди, но она дожидается, когда он придет, в любую погоду, на ступеньках или прыгая в большом внутреннем дворе, куда выходят окна квартир людей попроще, а еще в Милане бывает туман, о котором бабушка раньше и понятия не имела и, по описанию Ветерана, решила, что туман напоминает потусторонний мир. А у бабушки детей нет. Из-за этих камней в почках. Ей тоже очень нравилась школа, но в четвертом классе ее оттуда забрали. Учитель пришел как-то к ее родителям и стал уговаривать их отправить девочку в гимназию или хотя бы в училище, потому что она уж больно хорошо пишет, и родители ее страшно перепугались, что их заставят послать бабушку учиться дальше, и посадили ее дома под замок, а учителю сказали, что их трудностей ему не понять и чтобы он оставил их в покое. Но писать и читать она уже научилась и всю жизнь что-нибудь тайком писала. Стихи, например, или просто записывала свои мысли. Или то, что с ней случалось, но и немного присочиняла. Она скрывала это ото всех, боялась, что ее примут за сумасшедшую. А вот ему она об этом рассказала, ему она доверяла, хотя они и познакомились всего час назад. Ветеран пришел в восторг и заставил ее торжественно поклясться, что она не будет стыдиться и позволит ему прочесть свои записи, если они у нее с собой, или перескажет: ему-то сумасшедшими кажутся все остальные, а вовсе не она. У него тоже есть своя страсть: он играет на пианино. Пианино в их доме было всегда, когда-то на нем играла его мать, и каждый раз, приезжая на побывку домой, он играл часами. Высшим своим достижением он считал «Ноктюрны» Шопена, но, когда он вернулся с войны, пианино куда-то исчезло, и он не решился спросить у жены, куда оно подевалось. Теперь он купил новое, и пальцы начинают вспоминать.

Здесь, на водах, ему очень не хватало пианино, но до того, как он познакомился с бабушкой, потому что, когда он с ней разговаривает и смотрит, как она смеется или грустит, смотрит, как ее волосы выбиваются из прически, когда она жестикулирует, или любуется ее тонкими запястьями, сравнивая их с ее потрескавшимися ладонями — он все равно что на пианино играет.

Теперь бабушка и Ветеран все дни проводили вместе, разве что кто-нибудь из них отлучался по нужде, да и то скрепя сердце, и плевать им было на сплетни: ему — потому что он был с севера, а бабушке и подавно, даром что она с Сардинии.