В огонь - Валерий Терехин

«Опять зачмокал. Чмо. И ещё раз сглотнул. Сейчас объявит перерыв с выходом в туалет, а потом продолжит… Хорошо, сделал тогда паузу. Плёнку перематывать не надо».

«…Пребывая в горниле изменчивой политической ситуации, следует уклоняться от столкновения, парить над схваткой. И неустанно убеждать всех в том, что только мощное националистическое движение способно восстановить разваленную систему взаимных сдержек общественных групп, которая, в сбалансированном виде, собственно говоря, и есть власть… Мы можем выйти на авансцену и заявить о себе только один раз, но наверняка! Надо дождаться момента наивысшего неравновесия сил, когда ослабнут перекусанные друг другом политические оппоненты и потеряют дееспособность силовые ведомства, погрязшие в дрязгах вокруг распределения полномочий. И если улица почувствует нашу непоколебимую твёрдость, поверит в то, что только мы способны восстановить пошатнувшийся общественный порядок, увидит, как наши активисты ставят на колени этнический криминал, она сама передаст нам власть!.. О, как ошибаются нынешние временщики, которые твёрдо уверовали в то, что будут восседать на вершине аппаратной пирамиды вечно! Они сталкивают ведомственные либо имущественные интересы через подконтрольные СМИ, аккумулируют народное недовольство и направляют его разряды в сферу жэкэха. Заманивают молодые силы в ипотечные программы и выматывают их там по системе Тейлора, чтобы люди надрывались, выплачивая завышенные проценты за квартиру и позабыли про митинги. Та же ситуация с обманутыми дольщиками. Но они, наши нынешние хозяева, не принимают в расчёт тех, кого испокон веков называют быдлом, городскую чернь мегаполисов, выходцев из слоя низкоквалифицированных пролетариев, серую лошадку, так называемый народ. Простолюдины ведь не дураки, быстро распознают манипуляторов, сначала начинают саботировать их указы на местах, потом выражают накопившуюся ненависть в забастовках и перекрытиях транспортных артерий. В нужную минуту разгневанный плебс запрудит столичные улицы… И вот тогда главными станем мы, ЭрЭнЭрЭнПэ! Мы будем определять тренд развития нации! И мы дадим добропорядочному обывателю, автомобилисту и рыбаку, его жене-домохозяйке – матери семейства – новый русский порядок, такой, при котором любые конфликты разрешаются в пользу простого человека, честного труженика. И он сам никому не позволит отнять у нас эту власть! Да и бессмысленно на неё покушаться, если нет ощутимых противоречий между стра́тами. Либо они закамуфлированы и их удаётся сглаживать. Но это происходит лишь тогда, когда эффективно работает механизм зачистки, социальный лифт, поднимающий вверх храбрых, добросовестных простолюдинов, и спускающий вниз отпрысков высокопоставленных семей, дефектных выродков, не достойных находиться в элите общества. Такая система отчасти уже действует в современном Китае, где создан отлаженный многоступенчатый механизм ротации кадров. Ещё раньше элементы кадровой зачистки были опробованы на Кубе на уровне местных советов…»

«Закидал тут нас мудрёными фамилиями лати́носов, успешных националистов-государственников… А черт, из головы напрочь вылетели… Потом родил ещё пару умных мыслей…»

«…Вернёмся к нашим бананам, уж простите за каламбур, я не про БэНэЭн…»

[Смех в аудитории, матерные реплики про незадачливых соратников из развалившегося движения «Братство нашего народа».]

«Да уж, прогремели на весь RUNET: прежний вождь ушёл в загул, повыбрасывал иконы, избил с собутыльниками ихнего куратора с Петровки и то ли подался в буддизм, то ли его посадили, короче, “группа распалась”… И давно бы “исчезла”, если б не Шартисский. Молодец мужик, принял дела, трепыхается. Вот бы его к нам перетянуть первым замом к полковнику!..»

«…Вспомнились бэнээнщики, кстати, потому что не придавали значения борьбе за власть собственно в коридорах власти, не пытались проникнуть в основу её, вползти на становой, так сказать, хребет. А ведь именно здесь развернулась свара между аппаратными группировками. То, что раньше презрительно называли подковёрной вознёй, превратилось в реальную аппаратную войну, в нескончаемую битву на информационном поле, в которой побеждает та группа интересов, где высок уровень целеполагания её ведущих функционеров. Что же такое аппаратная война? Это драка вокруг кормушки госбюджета, в которой схлестнулись конкурирующие кланы чиновников. Проще, бой до смерти за распи́л нефтедолларов… Законы аппаратной войны предельно жестоки. Если кто из оппонирующих структур пытается вторгнуться в замкнутое информационное пространство вашей аппаратной группы, то должен расплатиться благополучием либо жизнью. Эффективность ответных действий обязательно должна превысить нанесенный ущерб. От исполнения этого правила нельзя уклониться, иначе потеряешь власть, вне зависимости от того, какая она – псевдодемократическая, олигархическая, криминально-бюрократическая либо коммунистическая…»

Голос Мутнова, тусклый и монотонный, словно из преисподней, растворился в стуке колёс, теребивших рельсовые стыки.

Выбравшись из ущелий метро, сглотнул стелящийся из-под выхлопных труб смог и заторопился к знакомой платформе. Здесь ещё не установили турникеты, и по утрам выстраивался заслон ревизоров.

«Раньше был народный контроль, а теперь перронный. А ежели пипл поднапрёт и прорвёшься в вагон, докучают контролёры и ковыляешь на остановках от хвостового к головному. Доберёшься до Окружной, ноги натружены, а ещё день по Москве мотаться. Правда, по вечерам безбилетников не так гоняют, в час пик вообще легче проскочить. Успеть бы в Вопню, застать Хорунжего. Домой опоздаю, Милену разбужу, рассердится ещё…»

В электричку зашёл с тягостным чувством: тащиться, на ночь глядя, в ближнее Подмосковье – на фиг надо!

«Надоел этот подвал, духота, болотная гниль… Они все моложе меня – Хорунжий, хвастающийся потенцией и в трёх браках никого не родивший, Мутнов и вся его килогорская родня, прошнурованная хозпартийными связями и прописанная в приватизированных дачах Совмина и Генштаба… Я еще не успеваю выйти на точку, меня шмонают погранцы, а Мутнов уже трезвонит соратникам: “Мы послали туда нашего человека!..” Контакты с соотечественниками нужны этой геополитической банде для плезира, было бы окно на границе. В харьковской таможне лепят накладные на декотаж, гонят фуру из Чопа в Харьков, штампуют инвойсы, а в Бутове контрафакт переоформляют в конфискат, и распихивает по области хорватский парфюм с шанелевскими наклейками… Злобится Мутнов не зря: деньги текут рядом, но мимо, к Хорунжему, на корсчет его цветметлавочки. И сколько бы куратор не пыжился, он лишь подстава у дипломированного деляги, который стрижёт жестяные купоны и Мутнова просчитал. Ну, не терпится человеку повыступать, впечатлить юных патриоток, так и витийствуй перед камерами, раздувай щёки в СМИ, все газетные полосы оплатим, только накладные не тронь!.. Их обоих Нагибалов держит на поводке: первому слава, второму деньги, а себе – власть… Прапор нашей партии! Все друг другом манипулируют, а я – дурак… Альтруист разнесчастный, да тебя Милена скоро из дома выгонит! Забыл, как в тот раз проскочил через Мариуполь? Вернулся еле живой из Таганрога, ободранный, без копейки, а благоверная в коридоре встала и не пускает: “Да в Москве есть тысячи мужчин, которые получают в десятки раз больше, чем ты!” Ну и что, помахала хвостом, искры из глаз, на кухне фыркала. А после ужином накормила, спать уложила и урчала блаженно…»

Он созерцал свое отражение, болтавшееся в занавешенном сумерками стекле. Моторный вагон трясло, народ срывался с мест, теснился в проходах и тлел в прокуренных тамбурах.

«Все рвутся загород, а тебе завтра… на Украину. А, черт, “в” или “на”, так и не перестроился!»

Рядом начинал доставать пьяный рокер, на которого не хотелось смотреть.

«Куртка, заклёпки, осветленная чёлка, серьга в ухе. Мне и двадцать лет назад такой прикид претил. Ладно, не пляши, говорить не о чем. Всё равно скоро выходить».

Электросостав подплывал к платформе Дедо́вская. Пришлось заблаговременно продираться к выходу.

– Нет, я верю только в стального парня из спецназа!.. – послышалось вдогонку под аккомпанемент распаленной пневматики.

Сиганул через сумки с рассадой на неосвещенную платформу, по ветхим, искрошенным ступенькам взобрался на эстакаду и засеменил по переходу, покашиваясь на провисавшие где-то внизу провода с тарелками изоляторов.

«Их бы свистнуть, насадить на штыри, добавить к ударной установке и барабанщик заколотил бы дробь с лезгинкой. Только вот кануло в лету “Привычное дело”. Где теперь забулдыга Бабай? Погиб, наверно, война была, а он на их стороне… – Он взглянул на часы и ускорил шаг. – А вот и наша зелёнка, хвойно-болотная. Не опоздать бы в Срубчатый, а то Хорунжий умчится из посёлка. Небось, матерится, меня дожидаючись, но сидит, лишь бы Нагибалова не рассердить. Полковника все боятся. “Love him, yes we love him…” Влюблены до безумия в этот ужас».