В огонь - Валерий Терехин

Троллейбус набычился, занёс корпус и, протерев колёсами оплавленную колею, пропустил вперёд настырного стритрейсера, рвавшегося на мотоцикле навстречу гибельной мечте.

За окном проплывал и дёргался постиндустриальный пейзаж: задрапированные рекламными бигбордами корпуса заброшенных заводов и НИИ.

«…Уборщицы в лабашихинском ОРЧе сроду не водилось. В милиции вообще народ ленивый, в дежурке вечно пыль и грязь, гвоздя в стенку не вобьют, а всё норовят распоряжаться. Паркетные назначе́нки вроде Моргуновой, либо пролетарский молодняк из многоэтажных гетто, жаждущий поквитаться с хачами. Есть и бесперспективные среднего возраста, или такие провинциалы, как я, которым некуда податься… Весь успех в жизни: уложил в кровать измятую москвичку, бывшую в употреблении, которая снизошла и пригласила “почитать Северянина”. Как она там декламировала с утробным придыханием, теребя бусы и хлопая натуральными ресницами: “хочу быть дерзким, хочу одежды с тебя сорвать…” А поутру потащила в ЗАГС неполноценного, мол, будний день, без очередей. И захомутала. Нашлёпала печать в паспорте и теперь визжит: “Я тебя прописала!..” Зато устроилась: есть муж, есть работа – редактирование бумажного журнальчика, бесполезного в эпоху бесчисленных интернет-ресурсов. Повысила свой социальный статус в безнадёжной хрущобе, где вымирают в соседних клетках совки-неудачники и судачат до посинения глоток соседки на скамеечке. Теперь местная пьянь остерегается, и в подъезде не пристают, как же, “муж из милиции”. И стойка моя боксёрская с депрессивным фэйсом на утренней тренировке под десятками заспанных глаз, тянущихся со всех окон к спортплощадке, под лай выгуливаемых четвероногих друзей…»

Сойдя по многолюдной лестнице в прохладную подземку, влез кое-как в переполненный людскими телами вагон и уставился на глянцевые рекламные постеры. В голове загрохотал незримый, слышный только ему магнитофон и посыпались с катушек обостренной музыкальной памяти обрывистые рифы раннего англосаксонского хард-рока. Замяв под самое нутро психоделический фон, он принялся анализировать:

«Паника в аппарате началась, когда наверху смекнули, что в лабашихинском ОРЧе люди занялись делом, а на начальство плюнули… Составить грамотно документ, правильно расписать и отправить по команде вовремя – в оперативно-розыскной части не до этого. Бланки отчётности заполняли небрежно и сваливали в дела оперативного учёта, которые превращались потихоньку в накопительные. Вот и избавились от тех, кто хоть кого-то задерживал, выезжал в адрес по пять раз за смену. Прикрыли нас после многочисленных жалоб трудящихся с этнорынков: вах-вах, чмыри-шакалы, ОРЧ недорезанный, нарочно подбрасывает наркотики и стряпает дела… Слава Богу, табельное оружие за мной не закрепили, не нужно собирать, разбирать, смазывать, снаряжать обойму, перекладывать из кобуры в карман. На захват не брали, с опергруппами не выезжал, потому легко отделался. А Моргунову вызвали в суд, и эта тумба всех сдала…»

Насупленный и угрюмый, он обречённо поднялся по эскалатору и выбрел в подземный переход в самом центре города. Над головой грохотала площадь, в центре которой торчал постамент-обрубок. На нём когда-то водрузили памятник желчному страдальцу, застрелившему в отрочестве малолетнюю сестру, а в пору революционной зрелости – пьяного матроса, ворвавшегося в кремлёвский кабинет. А потом по приказам недужного почечника были замучены по всей России сотни тысяч русских. «Хорошо, что хоть памятник успели снести… За это “перестройке”, Горбачеву и Ельцину можно всё простить!»

Пресс-конференция оргкомитета новой национал-патриотической партии затевалась в литературном музее, размещавшемся в цокольном этаже здания, где в одной из квартир под самой мансардой застрелился когда-то пролетарский поэт-горлопан.

Толкнув плечом парадную дверь, шмыгнул в безлюдный холл. За спиной качнулись запорошенные пылью портьеры. Не сдержав дыхания, чихнул.

«Уже и вахтёра содержать не могут, сдают в аренду зал кому попало, лишь бы на́лик поиметь. Мутнов, якобы, раскошелился… Враньё! Главный мотиватор – отставной полковник Нагибалов. Под него и деньги текут, откуда надо. А он лично отстёгивает кэш через Мутнова и Хорунжего».

Пока пробирался по узеньким коридорам к знакомой лестнице в подвальный театрик, в голове всплескивалась рок-какофония эстонцев из «Магнетик Бэнд», которыми когда-то восхищался весь Союз. Память автоматически выстраивала информационный ряд:

«В 80-м в Тбилиси на рок-фестивале заняли первое место после “Машины времени”, обошли московский “Автограф”, саратовский “Интеграл” и николаевский “Диалог”… Все тогда гонялись за эстонским роком, прибалты хорошо играли: “Рок-отель”, “Радар”, “IN-SPE”, “Касеке”, “Фикс”, “Апельсин”, “Витамин”… В Москве выбросили “Рую”, и я полдня простоял в ГУМе на третьей линии, чтобы купить винил. И “Розы для папы”, первый альбом “Магнетик Бэнд”, еле достал. А потом уразумел лет через десять: одна вещь слизана из “Цеппелинов”, другая с “Джетро Талл”, третья – у “Чикаго”, четвёртая – у “Блад, Свит энд Тирз”. И эта лоскутная компиляция была в моде и мы восхищались… А Иво Линна из “Рок-отеля” – скверный эпигон Бартина Камингса из канадской супер-группы Guess Who, певшего в 70-м лучше чем Гилан… А тембр и регистры вокала скопировал у покойного Ронни Ван Зана из Lynard Skynard, угодивших некстати в авиакрэш и так и не прилетевших из Алабамы на Московскую Олимпиаду… А, кстати, где та пластинка с эстонцами?.. Пылится в подвале родного дома в дальнем Подмосковье… Или, может, осушили залитую фекальными водами яму, нашли поцарапанный отёкший винил, поставили на проигрыватель с корундовой иглой, не услышали ничего кроме треска и в сердцах разбили?.. А ты не вспоминай. Ты проезжал С. один раз, когда тебя “в порядке перевода” перебросили с Кубани в Москву. Ты уже никогда не сунешься в С., если только не пошлют. Гуннар Граппс окочурился от разрыва сердца в неполные пятьдесят лет, так и не прорвавшись из Эстонии в Штаты. В Союзе ему записали четыре винила, а свои потом в Тал-лин-не и “сорокопятки” не выпустили – не нашлось спонсоров. Это Советский Союз с ними возился, с эстонцами-латышами этими, в люди выводил, а так эти прибалты никому не нужны… Эх, ты, “Леди ‘Блюз”!»[3]

По скользким металлическим ступенькам стал осторожно спускаться в полуподвал цокольного этажа. Нащупал глазом на одном из гранитных сводов поблекшую табличку, возвещавшую, что когда-то здесь Тредиаковский благополучно сдал какой-то важный экзамен…

Вспомнился вдруг обрывок лекции в незаконченном лет двадцать назад гуманитарном вузе.

«Ах, да, реформировал российское стихосложение. Тона – ударения и силлабику – количество слогов слил в единый дискурс, и получилось наше посконное силлабо-тоническое стихосложение. А потешались над ним дворяне, потому как из безродных был и клоун изрядный… Впрочем, у нас самих сейчас затевается цирк».

В полутёмном конференц-зале обрывались у стен полукруглые ряды кресел с откидными сидениями. В освещённом партере обрисовалось несколько знакомых фигур, известных только своим «секретарей» и «председателей». На столе, застеленном зеленым сукном, установили таблички с именами участников. Поперёк кирпичной стены вывесили кровавое полотнище с корявой серой надписью:

РУССКАЯ НАРОДНАЯ РАДИКАЛЬНАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ ПАРТИЯ

«ЭрЭнРэЭнПэ, или РэНэРээНПэ – язык сломаешь… Если бы татары сделали свою национальную партию, то назвали бы, наверно, ТэЭнРэЭнПэ, а удмурты – УдЭнЭрЭнПэ[4]… В России не возможна власть мононациональной государственнической партии, но тебе, Мутнов, не объяснишь, тебя от службы освободили, ты вечно “молодой” и в казарме, где койки в два этажа, сверху ла́кец, справа якут, а в соседнем ряду киргизы с эвенками и ингушами, ты не засыпа́л… Чего зря заикаться, язык колотить? Всё равно мне не светит попасть в предвыборный список. Согласован и утрясён… Вот ты, Мутнов, убеждён, что я дурак, и мною распоряжаешься, а на самом деле я тебя использую: устроился как-то в Москве, на Юг путешествую. Нагибалов всё равно тебя прожуёт и выплюнет. А мне остается молчать, слушать плеер, уже MP-3, оприходовать Милену и, как в прежние времена, доводить до сведения, чтобы опергруппа… активисты, то бишь… вовремя выдвинулась в адрес к цыганам… ха́чам, к кому там ещё… Эх, соратники в президиуме, взглянуть не удосужились. Ведь на таких, как я, здесь всё держится. Ну, и подальше от вас, а то неровен час прикроетесь мною, подпихнёте к дверям, и вывалюсь из вагона жизни на полном ходу… Подойду-ка лучше к куратору, обозначусь».

Егор Мутнов: большеголовый, похожий на хорька, вымахавшего в человеческий рост, распекал понурого паренька из приезжих, зацепившегося кое-как в столице:

– …Наши профили в социальных сетях никуда не годятся!.. Все уже давно ходят через ро́утеры, а ты пенькаешься с провайдером. Почему браузер плохо загружается?.. Почему баннеров мало?..