Эпоха мелких чудес - Дмитрий Волк

– С сахаром, – пояснил домовой, аккуратно наполняя здоровенную эмалированную кружку из здоровенного, чуть не с него самого, жестяного бочонка. Кружка принадлежала Нитро.

– Решительно не понимаю, зачем люди так осложняют себе жизнь. Нагреть воды, сварить мелко рубленый веник… Ладно, пиво я ещё понимаю. Кстати, плесни-ка и мне тоже. – Кот подпихнул Кузьме Терентьевичу знававшую лучшие времена стеклянную баночку из-под икры. Баночка была его собственная, как-то так сама собой завелась.

– Ох и наглая ты зверюга. В поликлинику бы тебя сдать. На опыты…

– Я не зверюга, я кот. У меня, между прочим, имя есть. И отчество. И уж точно не хуже, чем у тебя.

– Не хуже, – вздохнул честный Кузьма Терентьевич.

– Поэтому на опыты меня никак нельзя. – Кот назидательно потыкал когтем в сторону потолка. – Наливай, короче.

– Премного благодарствую, Кузьма Терентьевич, – улыбнулся Нитро, принимая кружку. Над пивом – лёгким, светлым и чешским, быстро вспухала шапка плотной пены. Сантехник удовлетворённо потёр колючий подбородок. Полюбовался. Отхлебнул – и машинально попытался посмотреть сквозь кружку на кота, который уже деловито припал к своей емкости.

Дверь кухни отворилась, вошёл Семён.

– Вечера! Всем. – уставился на кота. - Лично тебе, Котовский, я бы советовал валить через форточку. Срочно.

– Миау? – усомнился кот.

– Сейчас сюда придёт Ручник, а он сегодня с утра твоих с Заразой детишек пристраивал. Поймает – он ведь ветеринара звать не будет, сам пассатижами управится.

– Почему это моих? – возмутился кот, без лишней суеты перебираясь со стола на подоконник.

– А потому, Кузенька, что ты у нас на всю округу единственный кобель кота примерно русской голубой породы. И сейчас тебе было бы лучше быть голубым не только в этом смысле. Потому что Ручник сердит. Реально.

– Не имеет права! Это беззаконие какое-то! Я буду жаловаться!..

– Да хоть в Спортлото пиши. С форточкой сам справишься, или открыть поширше?

* * *

Уже за полночь, когда бочонок давно иссяк и все разошлись – кто спать, кто за продолжением банкета, а невезучий Ручник вынимать жильцов из застрявшего лифта во втором подъезде – в кухонную форточку негромко поскреблись.

– Ну, чего тебе ещё надо, тварь дрожащая? – сонно поинтересовался Семён, впуская ночного гостя.

– Я не тварь, я кот, – отрезал кот.

– Надо говорить «я не тварь, я право имею», – ухмыльнулся Семён.

– В этом и заключается проблема, которую ты, как юрист…

– Будущий, – уточнил Семён.

– …будущий юрист, должен мне решить.

– Да? А конкретнее?

– Конкретнее так… – Кот легко перескочил с подоконника на стол и уселся прямо на раскрытый «Гражданский кодекс». – Я хочу, чтобы мне больше не приходилось прятаться от всяких электриков с пассатижами и мрачным настроением. Чтобы меня защищал закон, и всё такое. Чтобы… Короче, я хочу иметь права. Понял?

– Понял, понял… Со статьи только слезь.

Будущий юрист сунулся под стол, достал оттуда бутыль с мутным зеленовато-сизым содержимым, потянулся за стаканом.

– Права ему дать, понимаешь… И где я их тебе возьму? Какие вообще могут быть права у движимого имущества?

– Ну, какие-то должны быть. У Ручника же они есть. И у тебя есть. Какие-то. – Кот слез с кодекса, устроился поудобнее и принялся вылизывать левую заднюю лапу.

– Какие-то точно есть. А вот ты для прав статусом не вышел. Не права же человека тебе давать?

– Да я бы не отказался…

– Нет уж, человека мы из тебя, имущество, делать не будем. А вот… – Семён залпом осущил стакан, поморщился и резко выдохнул. – А вот гражданина, пожалуй, можно и попробовать.

– Это ещё зачем? – вскинулся кот.

– Я же сказал: статус. Будешь гражданином – будут у тебя права. Какие-то. Понял?

– Понял, не дурак. – Осторожный кот на всякий случай перескочил обратно на подоконник. – А как ты это собираешься делать?

– Не «ты», а «мы». Мы собираемся.

– Мя?

– Для начала ты подашь заявление о предоставлении тебе гражданства. Естественно, сперва тебе откажут. Тогда ты обжалуешь отказ в суде. Там тебе ещё раз откажут. Тогда ты подашь апелляцию – и тебе снова, как и следовало ожидать, откажут.

– И зачем мне всё это?

– А затем, что со всеми этими отказами на руках… – Семён помотал головой, – В лапах, понятно… Ты сможешь обратиться уже в другую инстанцию. То есть туда. – он многозначительно потыкал пальцем вверх.

– И?

– И там уже всё зависит только от тебя. Сумеешь ему понравиться – выпишет он тебе права. Указом. А может и ещё что перепадёт…

– Думаешь, получится?

– Некая вероятность есть. Определенно.

­– Тогда чего мы ждём? – Кот перемахнул опять на стол и встал во весь рост, нервно помахивая хвостом. – Пиши!

Он подошёл к Семёну вплотную и заглянул ему прямо в глаза.

– А там… Там сочтёмся.

* * *

– ...Итак, мы начинаем нашу программу "Большая мойка"! В студии я, Амалия Дельфинова, и сегодняшний наш гость ­– новый пресс-секретарь нашего президента! Встречайте! Попрошу аплодисменты, пожалуйста.

Плотно обсевшие зал клакеры вышколенно зааплодировали, камера переехала на «гостевое» кресло. В кресле вальяжно расположился пресс-секретарь. Его вид был исполнен величия и грации, белоснежная манишка сверкала на тёмно-сером с синим отливом фоне, прищуренные глаза смотрели с хитринкой, лукавинкой.

– Сограждане! – начал Кузьма Терентьевич. – Дорогие россияне!

Взмахнул хвостом и веско мяукнул…

Одно утро Алехана Григорьевича

Провинциалы относятся к столице по-разному. Одни, безнадёжно завязшие на своих приравненных к отдалённым территориях, завистливо поглядывают исподлобья, втихомолку прикидывая, как бы это оседлать зелёную лошадь подлиннее да и махнуть с шашкой наголо освобождать неправедно захваченную ворогом колбасу. Другие, по своим и чужим головам выбившиеся «в люди», порвав по пути немало глоток и грелок, по-шерханьи насторожённо высматривают молодую шпану, жаждущую стереть с лица и беззаконно попользоваться добычей. Третьи взирают прозрачно и безмятежно: ну Москва и Москва, что такого?

Алехан Григорьевич Орловский в число тех, других и третьих не входит. У него к этому городу совершенно особенное чувство: Москва для Алехана Григорьевича – подарок судьбы, награда, заслуженная – и всё равно нежданная. Она и сама постоянно одаряет его – новыми видами, событиями, настроениями. Каждый прожитый день – уже драгоценный дар, наполняющий душу радостью и восхищением. Особенно теперь, когда Орловский снова может позволить себе это скромное, но такое утончённое удовольствие: просто пройтись пешком ранним утром от дома до работы.

Ранним утром, да.

А что на лице восторга не заметно, так это и к лучшему. Не в его положении выглядеть наивным юнцом из глубинки, покорённым и очарованным столицей. Тем более вовсе и не юнцом. Меньше этого Алехана Григорьевича устраивает разве что романтический образ огнеглазого байроновского персонажа в развевающемся на ветру чёрном плаще с кровавым подбоем.

Нет уж, этакой романтики нам не надобно. Хватает и той, что есть.

А плащ у Орловского и вправду чёрный – только подкладка не набившего оскомину цвета, а обычная шёлковая, тоже чёрная. Хороший плащ, не новый, но прекрасно для своего возраста сохранившийся. Как и сам владелец. И шляпа у Алехана Григорьевича чёрная, классического фасона. Такую шляпу удобно приподнять аристократическим жестом, приветствуя соседа, поднимающегося навстречу по гулкой лестнице старинного дома на Патриарших прудах. Откуда бредёт сосед в этакую рань, где был всю ночь – до этого Орловскому дела нет: у каждого свои причуды, каждый имеет право.

Сам же Алехан Григорьевич направляет стопы свои на Садовое кольцо. Не кратчайший из путей – но ему нравится эта улица, такая широкая и по раннему часу почти пустая. Рассветное солнце золотит стены домов на противоположной стороне, Орловский же идёт по тени, привычным строевым шагом, обманчиво неторопливым на вид, но куда каким быстрым на деле.

Шаг, как и неизменно невозмутимое выражение лица – неизбежное наследие четверти века службы. Забавно, что только теперь уже оставленные им войска обзавелись летучей мышью на нарукавной эмблеме: в присутствии Алехана Григорьевича это было бы уместнее. Впрочем, кто знает, как и что там сейчас? Отношений с бывшими сослуживцами Орловский давно не поддерживает – неинтересно, да и незачем. Он своё отслужил, отдал долг чести стране, которой присягал – другой стране, в другое время – и сам он давно уж не тот. Сменилась эпоха, ставим точку и подводим черту.

И вот идёт Алехан Григорьевич по затенённой внутренней стороне Садового, быстро, хоть и без спешки, минуя слепящие расселины переулков. Солнечный свет не то, чтоб неприятен ему, но въевшаяся привычка заставляет чуть морщиться. Опять бы пришлось мазать обгорелую кожу кефиром да иными народными и не очень средствами... Хвала мировой фармацевтике, что теперь это не грозит: принял таблетку по расписанию – и хоть сейчас на пляже обзагорайся.