Сын Сталина: Жизнь и гибель Я. Джугашвили - Яков Сухотин

— Яков Жук слушает!

Он был человеком среднего роста, брюнетом. Любил надевать толстовку, ходил в обычном костюме. Это был человек дела. Если что-то обещает — обязательно выполнит».

В свободное время Яков читал художественную литературу, работал над учебниками, готовился для поступления в технический вуз. Иногда он и Зоя бродили по городу. Любовались его чарующей красотой — старинными архитектурными ансамблями и дворцами, просторными площадями, величавой Невой, чугунными оградами гранитных набережных, мостами, нависшими над рекой.

Профессор Иосиф Варфоломеевич Мегрелидзе, доктор филологических наук, друг Якова в юности, вспоминает:

«Однажды, находясь в Эрмитаже, я увидел Якова Джугашвили с барышней. «Знакомься, это Зоя, моя невеста», — сказал Яков. У них были обычные билеты в этот музей. Я учился тогда в Ленинграде в аспирантуре Института языка и мышления, имел пропуск во все залы Эрмитажа.

Предложил им осмотреть Золотую кладовую. Они были довольны и после осмотра благодарили меня. С моим предложением познакомиться с. директором Эрмитажа, у которого, добавил, имеется личное письмо Сталина, Яков не согласился. Отказался он и от обеда в столовой для ученых, которая находилась рядом с Эрмитажем. Поблагодарив меня, Яков и барышня ушли.

Через несколько дней Яков пришел ко мне в Институт языка и мышления на Дворцовой набережной, 18. Это здание находилось между Эрмитажем и Мраморным дворцом. Когда мы вышли на улицу, Яков внимательно рассматривал дворец. Сказал: «Здание построил архитектор Ринальди во второй половине восемнадцатого века. Он же — автор Китайского дворца и Катальной горки в Ораниенбауме, дворца в Гатчине».

Я напомнил ему другие прекрасные архитектурные ансамбли города на Неве — Александро-Невскую лавру, Казанский собор. При этом он сказал: «Думал, что ты больше интересуешься политикой, однако вижу, что тебя волнует и искусство».

Далее я говорил об истории коней Клодта на Аничковом мосту, Зимнего дворца, Марсова поля, памятника баснописцу И. А. Крылову, «Медного всадника». Слушал меня Яков с удивительным вниманием.

Сам же сообщал мне о Петропавловской крепости, о дворцах Царского Села, о «Самсоне» и других фонтанах Петродворца. Этот неразговорчивый человек буквально преображался, засыпал меня вопросами по истории города на Неве.

Через несколько дней мы встретились вновь для осмотра Петропавловской крепости. Его интересовали Монетный двор, камеры крепости, в которых томились декабристы, Чернышевский, Бакунин, Александр Ульянов, А. М. Горький. Потом мы с Яковом побывали в Петропавловском соборе у надгробных памятников.

Затем я повел его на Шестую линию Васильевского острова, где стоит собор с грузинской надписью на стене. Яков интересовался судьбой грузин, живших в старом Петербурге. Он видел во дворе Александро-Невской лавры надгробия над могилами грузинских академиков Тархан-Моуравова и других.

Рядом с Институтом языка и мышления находился Институт математики. В обоих институтах среди научных сотрудников было немало грузин. Однажды в кабинет, где я находился с профессором К. Д. Дондуа, вошли два грузина. Один из них — Чичико Орджоникидзе, которого я знал еще в Тифлисе.

Чичико сказал: «Мы были в Ботаническом саду по делу. Нас интересуют грузины, которые проходят практику в аспирантуре. Знакомство с будущими профессорами лестно».

Яков был менее разговорчив.

К. Д. Дондуа предложил гостям пообедать в академической столовой. Яков отказался. Его, мол, ждут в одной близкой семье.

Последний раз я видел Якова в Ленинграде на Невском проспекте, он ехал на велосипеде Аллилуевых. Своего велосипеда у него никогда не было…»

Все, кто знал Якова Джугашвили в Ленинграде, замечали его исключительную порядочность.

Ветеран труда Е. А. Лавров вспоминает его выступления на комсомольских собраниях 11-й подстанции Ленинграда. Никогда не говорил он о своих успехах. Высказывался о комсомольской работе на подстанции, сообщал о причинах пассивности некоторой части молодежи, о том, что радует и что огорчает ее. В его речах отсутствовал менторский тон, он никого не учил, не навязывал свое мнение. Его выступления были раздумьями вслух. Яков терпеть не мог звонких фраз, ему претил барабанный бой по поводу любых побед.

Очарование Ленинграда, его памятные места, встречи и дружба с ленинградскими рабочими наложили свой отпечаток на характер Якова, на его поступки и дела в дальнейшем.

Тревожные будни

По категорическому вызову отца Яков Джугашвили в августе 1930 года после пяти лет работы на 11-й подстанции Ленинграда уехал с Зоей в столицу. В сентябре того же года он поступил в Московский институт инженеров транспорта (МИИТ) на теплотехническое отделение.

Бывший студент этого института С. Босов вспоминает:

«Нас, студентов второго курса, направили на помощь приемной комиссии. Однажды в помещение, где работала комиссия, вошел среднего роста, худощавый, очень застенчивый юноша в сером костюме. Попросил меня пояснить, как правильно заполнять бланки. Рассказав, я отошел.

Один из членов комиссии отругал меня за то, что, прежде чем выдать бланки, я не выяснил, кто родители товарища. В то время двери институтов были открыты преимущественно для рабочих и крестьян. Пришлось спросить юношу о родителях. «Отец — служащий», — был ответ. Это сильно осложняло дело.

В это время в приемную заскочил наш студент И. Варвашеня. Услышав разговор, заглянул в заполненный бланк, потом отозвал меня в сторону: может, это родственник Сталина? Тот ведь тоже раньше был Джугашвили. Пусть напишет, кем работает его отец». На бланке появилась строчка: «Секретарь ЦК ВКП(б)»».

Так мы познакомились с Яковом Джугашвили. Потом более двух месяцев жили в одной комнате в общежитии на Бахметьевской. Многих удивляло, что Яков, имея такого отца, все годы учебы в институте ходил только в форме железнодорожника. Лишь у нас, хорошо знавших Якова, это удивление вызывало усмешку. Он был таким же, как и мы, сыном трудового народа. У Якова и Зои родилась девочка. Существовать семье на студенческую стипендию было трудно, не хватало денег на необходимые лекарства для маленькой дочки. Девочка постоянно болела и восьми месяцев от роду умерла. Каково было Якову пережить страшное несчастье! Жизненные трудности казались ему непреодолимыми. И он решил покончить жизнь самоубийством. Метил в сердце, но пуля миновала его и вышла из тела. Увидев раненого сына, Сталин сказал: «Ты, волчонок, и стрелять-то не умеешь», — и вызвал врача.