Хитклиф - Лин Хэйр-Серджент

Но в ту ночь во сне (а потом и во многих других снах), к своему восторгу и ужасу, я увидел тебя, Кэти, но так, как никогда не видел в жизни. Страшен был облик той Кэти, что предстала предо мной: губы искусаны в кровь, в глазах злобное бешенство и боль утраты. Кровавые губы не шевелились, но я слышал дорогой голос из далека, будто ты улетела из этого мира, как лёгкий пух с чертополоха, и теперь, с другой стороны бытия, мучила меня обидными и странными речами.

Когда ты уходил, я стояла у стены. Капли дождя стекали мне на горло и душили меня. Ты ушёл, и я знала, что ты не вернёшься. Над болотом поднимался туман и принимал причудливые формы силуэтов — твоего и моего, как в те дни, когда мы были друг для друга всем на свете. Я увидела, как ты наклонился из облака к земле с той скупой грацией, что упоительней любого пиршества.

Поверь, я хочу тебя; поверь, мне нужен только ты; прости меня, Хитклиф, ради самого себя.

Туман поднимался от земли, проникал внутрь и лишал сил. Он висел над церковным двором в Гиммертоне длинными мокрыми клочьями. Я велела ему схватить тебя и привести домой, но ты упрямился.

Нелли всегда говорила, что этим кончится; мой замок превратится в груду развалин в наказание за мой вздорный нрав.

Туман закрыл мне глаза, и я сползла по стене в жидкую грязь. Она скользила у меня между пальцами, она окружала меня повсюду, и мне было холодно-холодно. Вот так же холодно мне будет лежать в могиле на церковном дворе. Вот что меня ждёт.

А потом ты вернёшься, правда? Лёжа под землёй, я услышу, как ты идёшь по колокольчикам, выросшим надо мной. Ты остановишься, чтобы прочесть надпись на могильном камне. Наверху будет светить солнышко, ты будешь вдыхать свежий ветер и выдыхать его вместе с весёлым мотивчиком, который примешься насвистывать перед уходом.

Нет, мой милый, не так-то просто.

Я стряхну оцепенение смерти. Я буду тянуться к тебе руками сквозь землю, как бы холодна она ни была. Я прорвусь сквозь путаницу белых корней и расчищу себе дорогу наверх, и пусть моя мёртвая плоть слезает с костей. Ничто не остановит меня, ведь моими суставами будет двигать нечто большее, чем мускулы.

Дёрн вздуется, мои пальцы прорвут его и покажутся на поверхности. Чудовищные могильные цветы, раскачивающиеся на тоненьких стебельках. Ты их видишь, но не можешь сдвинуться с места. Ты прирос к земле. Костлявые пальцы обхватывают твои ноги. Мы будем вместе. Здесь. Во тьме.

Голос стих, горящие глаза пропали, и больше я ничего не помню. Но, Кэти, если эти горестные стоны были исторгнуты из твоей груди, если сон, который я видел в ту ночь, был вещим, вроде тех, что иногда посещают святых или проклятых Богом, тогда, моя любимая, отбрось эти страницы и поспеши ко мне, чтобы ужасный вопль, эхо которого не утихло до сих пор, погрузился, утонул и утолил жажду в водовороте наших объятий.

3

Яркий солнечный свет проник сквозь прикрытые веки и разбудил меня, однако я так и продолжал лежать с закрытыми глазами. Тоска по тебе, Кэти, и по Перевалу охватила меня; мне казалось, что грудь моя разорвётся, если при зарождающемся свете дня я не увижу тебя рядом. Всё, что случилось со мной за последние несколько часов, прошло перед моим мысленным взором. На сердце было тяжело, будто я совершил ужасное преступление, которое нас разлучило; величайшее преступление из всех возможных злодеяний, ибо и разбой, и измена, и убийство пронеслись бы мимо, как пылинки, пока наши души составляют одно целое. Но где теперь моя душа? Всё, что я помню, может оказаться бредом сумасшедшего. Вполне возможно, что даже ты, Кэти, не что иное, как фантазия больного воображения, навеянная игрой лунных бликов на белой стене. Может, я никогда не покидал сумасшедшего дома и сейчас не лежу на траве под деревом, а сижу, закованный в цепи, на полу своей клетки, тереблю гнилую солому и пускаю слюни, а мой разум запутался в паутине бреда.

— Он плачет.

Голос шёл откуда-то извне, из мира, не ограниченного моими веками. Я открыл глаза. На фоне светлеющего неба вырисовывался какой-то тёмный силуэт. По мере того как я всматривался в него, призрачный силуэт обретал облик джентльмена, который расспрашивал меня вчера ночью. Он сидел не дальше трёх футов от меня, уткнувшись подбородком в колени. Будь он из плоти и крови, я мог бы свалить его одним ударом, но страх, что это не более чем фантом, порождённый моим воображением, удержал меня.

— Кто вы? — спросил я, не двигаясь с места.

— Он говорит человеческим голосом, — сказал джентльмен, — совсем не похожим на тот, которым бредил во сне.

— Какое вам дело до моих снов? — Я сел, чтобы быть в равном положении с моим видением (если это было видение).

— Он шевелится, — произнёс джентльмен. — На вид он крепок; но дрожит от холода — уж это-то, по крайней мере, выдаёт в нём человека. Возьми-ка, мой мальчик, согрейся, — с этими словами он сбросил длинный плащ, в который был закутан, и набросил мне на плечи.

Резким движением я стряхнул его.

— Кто вы? — спросил я с нажимом. — Я желаю знать ответ.

Джентльмен рассмеялся.

— Полегче, Храбрый Портняжка! Ты получишь ответ. Меня зовут мистер Эр.

— Как вы нашли меня?

— Я шёл за тобой. Это было не трудно. Ты бежал по улицам, мыча и фыркая, как одержимый.

— И вы пробыли здесь всю ночь?

— Да.

— Зачем?

— У меня было на это две причины. Во-первых, я боялся оставлять такого буйного молодчика, как ты, одного в приличном месте.

— А во-вторых?

— Во-вторых, мне нужен слуга. Я хочу предложить тебе место.

Тогда я не обратил внимание на явное противоречие в его словах: я был слишком потрясён, чтобы мыслить логически, но не заметить в его поведении некую странность я не мог. Уже рассвело, и я мог видеть, что он тоже дрожит от холода; на нём, как и на мне, блестели капли росы; на коленях его светлых бриджей темнели пятна: очевидно, он вставал рядом со мной на колени (об этом свидетельствовали также вмятины в мокрой траве). Похоже, сумасшедшим-то был мистер Эр, а не я.

Он постарался развеять мои сомнения.

— Я вижу, господин Х, вы недовольны, вы хмуритесь, вам кажется, что я веду себя странно. Допустим, я странный человек, и у меня иногда бывают странные причуды. На этот раз я решил оставить вас при себе. Что скажете?

— Почему вы зовёте меня «Х»?

Он молча ткнул пальцем мне в грудь. Я поднял руку к сердцу и коснулся медальона, который ты подарила мне в свой четырнадцатый день рождения. Внутри была камея с изображением двух парящих в небе жаворонков, над которыми было выгравировано: «Х. от К., 1779». Он был на месте, но мистер Эр расстёгивал мою рубаху, чтобы прочесть надпись; я схватился рукой за то место, где лежали деньги.