Старый вождь - Чары Аширов

В это время из белой кибитки со своими нукерами и Салихом-ишаном вышел бек. Он остановился возле слуги и сердито спросил:

— Где твоя смелость? Как ты мог оставить своего товарища в стане врага и проявить заботу только о своей шкуре, собачий сын!

— Бек-ага, вы хорошо знаете, что я не трус, могу пойти на двоих, а то и на троих, но когда на тебя кидаются десять с лишним вооружённых врагов, приходится удирать от них, — ответил Мамед, ни сколько не обижаясь на хозяина.

— Ты опорочил своё имя! Ещё не было случая, чтобы мои славные нукеры оказывались такими трусами! Ай-яй-яй! — орал бек.

— Бек-ага, не во всём же мы потерпели неудачу, — я же сумел выполнить ваше поручение и вернуть из крепости Джерен. Правда, выкрасть её не удалось, драться с врагами за неё не довелось, хотя я к этому в готов был, но всё вышло так, что пришлось расплачиваться за неё серебром. А Хаджимурада враги, видно, выследили и схватили. Что ж тут можно было делать. Возможно, это несчастье и самой его судьбой предначертано. А вот серого коня джигита и сумел привести.

Меред не выдержал:

— Довлетяр-бек, если Мамед привёз пленницу, то где же она, где моя дочь Джерен? — не сводил он тревожного взгляда с Довлетяра.

Но у бека, видимо, на все возможные вопросы ответы были уже продуманы:

— Чабан Меред, Джерен у меня, будь спокоен, отныне она никогда не будет знать горя и ни в чём не будет испытывать нужды, — бек посмотрел на Салиха-ишана, а тот перевёл свой взгляд на чабана:

— Да, да, счастливый ты отец, Меред, дочь твоя в хорошие руки попала, очень хорошие, — с нарочитой приподнятостью твердил ишан.

— Как это в хорошие руки попала! В чьи? — изумлённо воскликнул Меред, но бек его перебил:

— Ты же сам при Хаджимураде и при нас говорил, что, если джигит освободит пленницу, то она станет его. Юноше не удалось спасти девушку. Выполнил это я. Значит, согласно твоему же условию, и дочь твоя должна принадлежать мне. А ещё помнишь, Хаджимурад сказал, что спасителю Джерен он отдаст своего коня. Так что теперь на вполне законном основании и конь его становится моим…

Меред совсем растерялся.

— Хаджимурад хороший, отважный парень и я ведь с ним уславливался, — твердил Меред.

— Оставим этот разговор, Хаджимурада нет, — отмахнулся бек.

А ишан, желая угодить, добавил:

— Да и дело уже сделано, брак совершён, я лично только что его произвёл.

— Не спрашивая моего согласия? — удивился чабан, — да разве так можно!

— Для этого вовсе не обязательно твоё согласие, главное, чтобы не противилась девушка, — возразил ишан.

— И моя дочь согласилась? — недоумённо спросил старик.

— Конечно, согласилась, — заверил ишан, — даже об радовалась, узнав, что становится женою самого бека.

Меред до того был ошеломлён этим известием, что снова заговорил о славном джигите:

— Да, Хаджимурад был хорошим, отважным парнем, его любили все, и не верится, что не стало вдруг такого славного и храброго джигита…

У бека же эти слова вызвали лишь ярость:

— Это хорошо, что жители села любили парня, но, к сожалению, теперь он к ним вряд ли вернётся. Придётся ему бедняге всю жизнь на кого-то гнуть спину в чужих краях…

— Я готов остаться нищим, только бы освободить Хаджимурада, — тихо сказал чабан.

— Меред, нам понятно твоё желание, — ответил Довлетяр, — но если мы захотим освободить парня, нам надо оттачивать сабли, чтобы отомстить врагам, И не только за него одного, а за всех юношей и девушек, пленённых Абдуллой-серкерде. На священное дело отмщения отправятся мои родственники и нукеры, Они постоят за честь своего народа.

Меред почувствовал себя как, бы виноватым, опустил глаза и тихо произнёс:

— Спасибо! Дай аллах вам долгой жизни!

Вперёд выступил Салих-ишан:

— Да поможет вам аллах! За такую борьбу и на том и на этом свете аллах вас вознаградит!.. — он откашлялся и на арабском языке стал читать какую-то молитву. Когда он, воздев руки к небу, произнёс «аминь», все стоявшие рядом повторили то же.

— Сколько я натерпелся от этих кизылбашей, — тихо, словно самому себе, сказал Меред, и затем уже громче: — Когда вы отправитесь в их стан, возьмите и меня с собой, я хоть душу отведу.

— Ты вряд ли знаешь, что такое борьба с этими разбойниками, — заметил главный нукер бека, — ты не выдержишь такой схватки, где, вероятно, придётся и настигать, и удирать, и отбиваться одному от нескольких, и безжалостно сносить вражеские головы. Нет, лучше ты, чабан Меред, оставайся дома и молись за нашу победу.

— Нет, я хочу с вами, — не унимался старик, — я тоже сумею, где надо, обнажить саблю и постоять за свой народ.

В разговор вмешался Довлетяр.

— Мы ведь идём не убивать людей, а брать их а плен. Конечно, если мы попадём в трудное положение, то, возможно, и повоевать нам придётся… А у воинов, отправлявшихся в такие походы, есть свой закон: половину награбленного они должны отдавать мне, своему предводителю.

— Я согласен на все ваши условия, — не вдумываясь в сказанное, выпалил Меред, — если удастся избежать боя, это хорошо, а если придётся вступить в битву, мы и в этом случае не дрогнем.

— Молодец, Меред! Верно говоришь, что если справимся без боя, хорошо, а доведётся воевать, тоже не подкачаем! Значит, и тебе нечего оставаться здесь без дела! Поедешь с нами!

Чабану вспомнились недобрые слова Сазака о Довлетяре: «Он со своими нукерами грабит селы в соседних землях, наживаясь на этом подлом деле. А бея соседнего края, не отставая от Довлетяра, нападает на наши селения и делает то же, — грабит их, угоняет людей в плен. Так ханы и беки ради собственной наживы ссорят народы, делают их врагами. И тяжесть всех этих взаимных мерзких проделок богачей всегда ложится тяжким грузом на плечи бедняков».

— Нет, Сазак здесь неправ, зря он такое говорит о беке! — сам того не замечая, произнёс вслух чабан.

— Ты что-то, Меред, сказал о Сазаке? — спросил стоявший рядом с пастухом Салих-ишан.

— Я сказал, что Сазак зря наговаривает на нашего бека.

Бек услышал их разговор:

— Ну и пусть Сазак говорит обо мне, что ему вздумается, как говорится, собака лает, а караван идёт своим путём. Я знаю, что делаю, караю врагов за бандитские налёты на мой народ, мщу им за разорение наших селении…

— Верно говорите, бек, верно, — поддакивал ишан.

Но бек, будто и не слушая ишана, обернулся к Мереду:

— Возьмите Меред свою младшую дочь и поезжайте домой. Когда мы соберёмся в дорогу, дадим знать. — И тут же приказал слуге: — Мамед, сейчас же отвези ему домой овцу и мешок муки!..

Разбой

Жители села Гызганлы издавна раскололись на две группы, всё более враждующие между собою. Во главе одной из них стоял старейшина Сазак-сердар. Правда, Сазак не был тем сердаром, которые водили своих людей в соседние края на разбой и грабёж. Он был против подобных разорительных походов. Против потому, что эти взаимные набеги, возглавляемые сердарами различных племён и народностей, выгодны были лишь воинственной знати, а бедноте приносили одни несчастье. Сазак же всегда был на стороне трудового люда и, как только мог, отстаивал его интересы. Будучи старейшиной названного села, он оберегал сельчан и от чрезмерных налогов хивинского хана, я от воинственных грабителей иранского шаха. До сих пор он не отдал хану из своего села ни одного парня в нукеры.

Не всякому старому человеку выпадает честь становиться старейшиной. Сазак был коренным жителем Гызганлы и самым почтенным представителем крупнейшего здешнего племени — гамак. Поэтому значительная часть воды, стекавшей нешироким ручейком о горы Губа, по праву принадлежала его многочисленным родственникам. Людям нравилось и то, что Сазам не злоупотреблял этим своим старшинским правом и мог всегда поделиться и водой, и едой с теми, кто в этом нуждался. Сельчане были уверены, что в любой трудной ситуации старик мудро рассудит и справедливо поступит.

Во главе второй группы стоял бек Довлетяр. Он был выходцем из другого племени — таяклылар. Это племя считалось крайне беспокойным. Сам Довлетяр был человеком извращённых нравов. В шумных драках провёл он всю свою юность. Ещё в ту пору с такими же как сам бездельниками нередко совершал вылазка в чужие края. В общем рос недобрым и несправедливым. Отец его считался неуживчивым человеком, не доверял никому, да ещё и постоянно страдал от различных болезней. Может быть, по этой последней причине отец Довлетяра был очень уж переборчив в еде. И люди в шутку прозвали его «бек». Поскольку у них в роду не было ни у кого этого звания, старим даже сердился на шутников. Зато его подросшему сыну очень нравилось, когда его по давней привычке именовали «бек». Своей необузданной смелостью и хитрой жестокостью он, казалось, всерьёз оправдывал это некогда в шутку данное его родителю звание…