Вниз, сквозь ветки и кости - Шеннон Макгвайр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(Женщины из правлений, куда входила Серена, говорили, как ей повезло, какая она счастливая, и шли домой со своими дочерями, и меняли их нарядные платья на джинсы, и вовсе не задумывались о том, что у Жаклин Уолкотт такой возможности просто нет.)
Джиллиан была сообразительной и сдержанной, она стремилась угодить другим, но постоянно страдала оттого, что ее отвергали, и снова отвергали, и снова отвергали. Девочки не хотели иметь с ней ничего общего – называли ее слишком грязной оттого, что проводит так много времени, играя с мальчиками, говорили, что она сама хочет быть мальчиком и поэтому не носит платья и коротко стрижется. Мальчики уже стояли на пороге полового созревания – со всех сторон их осаждали собственные противоречивые желания, – так что они тоже не хотели иметь с ней ничего общего. Она не была достаточно красивой, чтобы с ней стоило целоваться (хотя некоторые из них задавались вопросом, как же так, ведь она как две капли воды похожа на самую красивую девочку в школе), кроме того, она была девочкой, а родители стали запрещать мальчикам играть с девочками. И они, один за другим, отсекали ее от себя, оставляя в одиночестве, озадаченную и напуганную тем, как меняется мир.
(Партнеры по бизнесу говорили Честеру, как ему повезло, какой он счастливый, и шли домой к собственным дочерям, и смотрели, как они носятся по двору, играя в те игры, которые сами выбрали, и вовсе не задумывались о том, что у Джиллиан Уолкотт просто нет возможности выбрать занятие по душе.)
Девочки по-прежнему жили в одной комнате; девочки по-прежнему дружили, хотя пространство между ними скорее напоминало минное поле обид и неприязни, готовое взорваться в любую минуту. С каждым годом все труднее было помнить, что когда-то они были единым целым и что ни одна из них не выбирала свой образ жизни. Все было определено за них. Это было неважно.
Подобно бонсаю, которому придает форму усердный садовник, они росли соответственно геометрии родительских желаний, все сильнее и сильнее отдаляясь друг от друга. Однажды, возможно, одна из них соберется и протянет руку через пропасть, но с другой стороны уже никого не будет.
Они не знали, что будут делать, когда это случится.
В тот день, когда на самом деле началась наша история (ведь написанное выше не похоже на начало! Конечно, все это было нужно, только чтобы объяснить, почему случилось то, что случилось, – что случившееся было так же неизбежно, как молния вслед за громом), пошел дождь.
Нет. Не дождь. Это был ливень; вода извергалась с неба, будто предвестник потопа. Жаклин и Джиллиан сидели в своей комнате, каждая на своей кровати, и тишина в комнате просто звенела от напряжения.
Жаклин читала книгу о модных девочках, затевающих модные авантюры в модной школе, и думала, что в жизни ничего скучнее не читала.
Время от времени она бросала взгляды на окно, всматриваясь в дождь. Если бы небо прояснилось, она могла бы прогуляться вниз по улице до своей подруги.
Они с Брук могли бы красить друг дружке ногти и разговаривать о мальчиках – тема, которая попеременно то привлекала Жаклин, то отвращала, словно вода из-под грязной посуды, но Брук обращалась к этой теме с неизменным энтузиазмом. Это было бы хоть что-то.
Джиллиан, которая собиралась провести день на футбольной тренировке, сидела на полу возле своей кровати и хандрила так активно, что казалось, будто с ее половины комнаты расползаются тучи. Ей нельзя было спуститься вниз посмотреть телевизор: никаких телевизоров до четырех – ни на выходных, ни в дождливый день, – и все свои книги она перечитала уже по десять раз. Она попыталась заглянуть в одну из книжек Жаклин – про модных девочек, – но быстро пришла в растерянность от количества способов, которыми автор описывал их прически.
В конце концов, наверное, есть вещи похуже скуки.
Когда Джиллиан вздохнула в пятый раз за пятнадцать минут, Жаклин отложила книгу и уставилась на сестру.
– В чем дело? – требовательно спросила она.
– Мне скучно, – скорбно ответила Джиллиан.
– Почитай.
– Я уже все перечитала.
– Почитай какую-нибудь из моих книжек.
– Мне не нравятся твои книги.
– Иди посмотри телевизор.
– Мне еще час нельзя.
– Поиграй в лего.
– Что-то не хочется. – Джиллиан тяжело вздохнула, откинула голову назад, уперев макушку о край кровати. – Мне скучно. Мне очень, очень скучно.
– Не следует так часто говорить слово «очень», – сказала Жаклин, подражая матери. – Это бессмысленное слово. Можно обойтись без него.
– Но это правда. Мне очень-очень-очень скучно.
Жаклин колебалась. Иногда самым правильным было подождать: Джиллиан могла на что-нибудь отвлечься, и все снова стало бы тихо-мирно. Но порой единственным способом справиться с ней было предложить ей какое-нибудь занятие. Потому что, если ничего не предложить, она могла сама найти себе занятие, и обычно оно было шумным, грязным и разрушительным.
– А чем тебе хочется заняться? – наконец спросила она.
Джиллиан с надеждой посмотрела на нее. Дни, когда сестра часами охотно играла с ней, канули в Лету, как бейсболка, которую она надела, когда пошла кататься с отцом на ярмарочных каруселях прошлым летом. Ветер унес кепку, время унесло желание сестры играть с ней в прятки, или в воображаемые миры, или в разное другое, что их мама считала нечистоплотным.
– Мы могли бы пойти на чердак, – в конце концов сказала она робко, изо всех сил стараясь, чтобы сестра не услышала в ее голосе надежду на положительный ответ. Надежда обычно приносит боль. Джиллиан терпеть не могла надеяться.
– Там могут быть пауки, – сказала Жаклин. Она сморщила нос, не столько от настоящего отвращения, сколько оттого, что знала, что пауки должны казаться ей отвратительными.
На самом деле они казались ей вполне очаровательными. Они были ухоженные, чистые и изящные, а когда их паутина приходила в негодность, они срывали ее и плели новую. Люди могли бы многому научиться у пауков.
– Если они там будут, я тебя защищу от них, – ответила Джилл.
– У нас могут быть неприятности.
– Буду отдавать тебе свои десерты три дня, – сказала Джилл. И, видя, что Жаклин не поддается, добавила: – И неделю мыть твою посуду.
Жаклин ненавидела мыть посуду. Из всех домашних дел, которые им иногда поручали, это было самое худшее. Сама по себе грязная посуда уже была достаточно неприятна, но вода из-под грязной посуды… это все равно что
