В понедельник рабби сбежал - Гарри Кемельман

— Можно, конечно, обратиться в его конгрегацию…

— Не думаю, что мы много узнаем, прошло восемь лет, как он уехал. Вполне возможно, что и людей этих там уже нет.

— Тогда надо попробовать разузнать о нем в национальной агрохимической, — сказал Дрекслер.

— Черт побери, нельзя этого делать, Марти, — сказал Рэймонд. — Он все еще работает у них. Им может не понравиться, что он подыскивает другую работу. Ты же знаешь эти компании.

— Но нельзя брать его только по голословным утверждениям. Он мог сочинить всю эту историю, — настаивал Дрекслер.

— Мы знаем, что он раввин, семинария это подтвердила. Так? Мы знаем, что он может проповедовать, потому что его проповеди есть в записи. И все согласны, что он нам подходит.

— И все-таки что-то тут не так, — сказал Арнольд Букспан. — Эти записи сделаны прямо в синагоге. Правильно? А с какой стати?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, зачем раввину нужны записи своих проповедей?

— Многие раввины хотят их иметь.

— Да, но тогда сначала они их пишут на бумаге. Это я к тому, что если он уже тогда делал эти записи, то значит, уже тогда искал работу и собирался посылать их в конгрегации, где есть место.

— Ты попал в точку, Арнольд.

— Да, но он мог начать поиски работы в самом конце, — сказал Барри Мейснер, страховой агент, — и по-моему, это нормально. Скажу честно, я в восторге от этого парня. На его месте я действовал бы точно так же. У меня были ситуации, когда намечалась сделка, и все срывалось из-за какого-нибудь недоразумения, в котором на самом деле не было ничьей вины, и мне приходилось заново продумывать все дело и идти другим путем. Со всеми такое бывало. Мы подходили с другой стороны, и часто выходило даже лучше, чем по первоначальному плану. Так что я могу представить себя в его роли. Если бы я готовился к этой встрече, я бы все так и спланировал.

— Это-то меня и выводит меня из себя, — настаивал Букспан. — Если бы я собирался продать пару дюжин дождевиков какой-нибудь большой компании, куда меня до того не звали, я бы действовал именно так. Так же ловко, как этот парень.

— Ну и?

— И в этом проблема: он точно такой же, как и мы.

— То есть мы вернулись к тому, с чего начинали. Все это требует времени, а у нас его не так уж и много, — заметил Рэймонд. Надежные ребята, соль земли, но иногда так трудно заставить их принять решение, особенно когда он пытался достичь полного согласия. Он чувствовал, что голосование, когда одна группа побеждает другую, только испортит отношения.

— Да, но мы не можем взять первого попавшегося, — сказал Букспан.

— А почему нет? Всего-то на три месяца.

— Или намного дольше, если рабби решит не возвращаться.

Джеф Винер заговорил, несколько смущаясь. Он совсем недавно основал в этом регионе собственное дело, «Винер Электроникс». Берт Рэймонд проделал для него необходимую юридическую работу и заставил присоединиться к управлению храмом.

— Послушайте, ребята, я тут у вас недавно, и не думайте, что не ценю ваше приглашение работать в этом комитете. Но вот что мне кажется, если вы, конечно, не возражаете, что новичок, так сказать, такое говорит: у нас к этому неправильный подход. Я имею в виду, что мы ищем не того парня. Мы приглашаем молодого, и оказывается, что с ним что-то не так, непонятно, почему он хочет временную работу, даже не зная, надолго ли это. Сорокалетний должен бы уже иметь постоянную работу и не оставил бы ее ради временной, если бы у него там было все в порядке. Так вот, я считаю, что мы должны искать человека постарше.

Рабби храма, в который я ходил в Коннектикуте, откуда я родом — он, кстати, женил меня, — только что ушел на пенсию, проработав в нем тридцать лет. Они сделали его чем-то вроде почетного рабби. И не подумайте, что рабби Дойч — какой-то старикашка с палочкой. Ему шестьдесят пять, но в гольфе мне давали большую фору.

— У него акцент или что-нибудь в этом роде? Я имею в виду, он говорит на хорошем английском, или он один из ветеранов? — спросил Дрекслер.

— Говорит ли он на хорошем английском? Хотел бы я говорить так, как он. Он родился здесь, его отец тоже, и даже, думаю, его дедушка, хотя, возможно, он приехал сюда ребенком. Он в родстве с Нью-Йоркским семейством Дойчей, знаете, банкирами.

— Тогда почему он стал раввином? Почему не занялся банковским делом? — вопрос задал Дрекслер, но возник он у большинства.

— Это надо принимать как факт: есть такие люди. Они что-то вроде крестоносцев, несут веру…

— А ребицин?

«О» — показал Винер в знак полного одобрения. — Поверьте мне, ребицин — высший класс, она закончила Уэлсли или, может быть, Вассар или Брин Мор — во всяком случае, один из лучших женских колледжей. Кстати, если хотите знать, она урожденная Стедман.

— А что такое Стедман?

— Дэн Стедман. Вы что, никогда о нем не слышали?

— Ты имеешь в виду этого комментатора на телевидении?

— Именно. Это ее брат.

— Ну что ж, пока все звучит неплохо, — сказал Рэймонд. — Не мог бы ты ему позвонить и договориться, чтобы он приехал, а мы бы на него посмотрели и послушали, или чтобы он провел вечернюю службу в пятницу?

— Ого! — покачал головой Винер. — Такого человека, как рабби Дойч, не приглашают на смотрины. Если вы, ребята, заинтересованы, я мог бы прощупать почву. И если это заинтересует его, мы поедем посмотреть на него и поговорить с ним.

Глава VI

Внезапно Смоллы стали популярными. Люди, которых они едва знали, находили повод заглянуть к ним — чтобы пожелать безопасного и приятного полета, но в первую очередь, безопасного. «Мы собирались поехать примерно в это время, но моя жена думает, что надо подождать, пока там не станет немного тише, — ее кролик может пострадать от взрыва бомбы (застенчивый смешок) — так что мы решили съездить на Бермуды».

Дать имена и адреса людей, которых им следует навестить. «Я познакомился с ним, когда был там четыре года назад, он занимается какими-то очень важными исследованиями в университете. Он там страшно выдающаяся личность. Я напишу, что вы приезжаете. Позвоните ему, как только устроитесь».

Показать им свой прошлогодний маршрут с цветными слайдами и фотографиями всех мест, где они побывали, и убедить Смоллов не пропустить того, что они считали самым главным. «Я снимал это в немного туманный день, так что впечатление неполное, рабби, но уверяю вас, от этого вида захватывает дух. Обязательно посмотрите…»

Пришел Мейер Пафф, один из столпов храма — очень большой, с крупными чертами лица и огромным животом. Похожие на сосиски пальцы полностью накрыли руку рабби.

— Послушайтесь моего совета, рабби, не дайте втянуть себя в эти экскурсионные крысиные гонки. Я был там уже четыре раза. В первый раз они заставили меня ходить с раннего утра до ночи. Через неделю я сказал, что никуда не двинусь из гостиницы. И все остальные поездки предпочитал оставаться в гостинице, сидя у бассейна за картами и болтовней. Жена, конечно, все хотела увидеть и сразу же решила поехать на экскурсию. Я сказал, чтобы ехала — и потом рассказала обо всем мне. Понимаете, в любой другой стране мне бы в голову не пришло позволить ей ехать одной, но в Израиле вы просто чувствуете, насколько это безопасно. Рядом всегда женщины из «Хадассы»[18], и если она их не знает, кто-нибудь обязательно познакомит ее с ними.

Там все очень по-семейному. И еще кое-что: перед самым возвращением я купил пачку слайдов из разных мест, и когда меня спрашивали: «А ты видел?..», я говорил: «Еще бы! Потрясающе. Я сделал там несколько отличных снимков».

Бен Горфинкль тоже заглянул.

— Я говорил со своим шурином. Он редактор «Таймс-Геральд» в Линне, вы знаете. Может, вы захотите написать несколько статей для газеты…

— Но я не репортер.

— Я знаю, но он имел в виду общий фон, личные впечатления, местный колорит. Все, что он может заплатить, это обычный построчный гонорар. Не знаю, во что это выльется в итоге, — не так уж много, скорее всего, и ничего обещать он, конечно, не может, пока их не увидит, — но ваше имя будет все время на слуху…

— Понимаю, — сказал Смолл. — Поблагодарите его за меня, и спасибо вам.

— Вы сделаете это? — нетерпеливо спросил Бен.

— Не могу ничего сказать, пока я здесь.

— Я на самом деле думаю, что вы должны попробовать, рабби, — сказал Горфинкль, с трудом скрывая разочарование.

— Я понимаю, мистер Горфинкль.

Джейкоб Вассерман, основатель храма, слабый, с похожей на пергамент кожей, пришел попрощаться.

— Вы мудро поступаете, рабби, отправляясь сейчас, пока молоды и можете получать удовольствие. Всю свою жизнь я обещал себе, что поеду, и всегда что-нибудь мешало. А теперь, когда я, можно сказать, каждую минуту нахожусь под опекой врача, уже слишком поздно.