Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков

— Вы хотите сказать, что Соколов воспользовался результатами труда Сергеева и других? — быть может, возмутится наиболее недоверчивый и предвзятый читатель, и я ему отвечу:

— Да, именно так. По крайней мере не совсем правильно считать, как нынче утверждают иные публицисты и даже наследники Соколова, что архивный материал по делу Николая II, его семьи и великих князей — это только его достояние. Не совсем законно приписывать право „владения“ архивом тому же Сергееву или кому-нибудь еще другому, а тем более лицам, пребывающим за границей. Связанные с этим делом документы и вещественные доказательства — это часть нашей истории и принадлежат нашей стране, к тому же Соколов вывез не только то, что по приказу Колчака принял от Дитерихса, а тот — от Сергеева, но и часть советских архивов города Екатеринбурга. Наверное, а точнее, несомненно, что большая справедливость — в наличии основных документов именно в нашей стране.

И тут самый язвительный читатель бьет меня, как ему кажется, под самый дых:

— Все то, о чем вы здесь нарассуждали, не стоит и выеденного яйца. Вашим цитатам и умозаключениям не устоять против публикаций в „Огоньке“ Эдварда Радзинского. Ну, вот хотя бы в майском, двадцать первом номере журнала за 1989 год. Обнародовав воспоминания руководителя и непосредственного участника расстрела царской семьи Юровского, которые тщательно прятались в советских архивах, Радзинский поставил, по его же словам, жирную точку в этом деле, а на всяких оправдательных объяснениях вроде ваших — жирный крест. Он ведь так и заявил, что теперь, мол, со всеми этими версиями покончено и публикация добытого им архивного документа… „закрывает навсегда все догадки и споры“. Кстати, вы читали эти публикации Радзинского?

— Читал. И я им не верю. Даже в большей степени, чем соколовским.

— Неверие — это не аргумент, — снисходительно замечает читатель, и я вижу на его губах уничтожающую улыбку.

— У меня есть и аргументы. Я могу обстоятельно ответить на вопрос, почему я не верю Радзинскому, столь безапелляционно „закрывшему“ шумное дело.

Язвительный читатель несколько настораживается, хотя надменность в его голосе звучит еще более явственно:

— Любопытно, любопытно. Ну что ж, валяйте. И я начинаю „валять“.

— Во-первых, — обращаюсь я теперь уже к другим оппонентам, а возможно, и сторонникам, — как можно верить исследователю, который, на мой взгляд, не совсем уважительно относится к читателям, злоупотребляя их доверием и невозможностью с их стороны проверить все то, что выдается за архивные находки. Поставить все точки над „i“ публичным заявлением — это еще не значит, что проблема закрыта. В „Огоньке“ (1989. № 21. С. 30) Радзинский пишет: „Дело о семье бывшего царя Николая Второго“ закрывает навсегда все догадки и споры, ибо „Дело“ заканчивается той самой „Запиской“ — несколькими страничками машинописного текста…» Но как «Дело» не закрывает все догадки и споры, так оно и не заканчивается этой самой «Запиской». Помогу читателю убедиться в том, перечислив, что же находится в «сенсационной тоненькой папке», обнаруженной в архиве Радзинским. Я тоже внимательно ознакомился с ее содержимым и вот что увидел в ней. Перечислю по пунктам:

1. Телеграммы из Тобольска в Москву и обратно.

2. «Оригиналы» некоторых телеграмм.

3. Выписка из заседания Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от 18 июля 1918 г. Протокол № 1.

5. Оригинал телеграммы на имя Свердлова.

6. Письма на французском и русском языке о планах освобождения царской семьи.

7. Сообщение французского радио из Лиона.

8. Так называемая записка Юровского в 2 экземплярах.

9. Препроводительная под грифом «Совершенно секретно», направляемая из Омска, а точнее — из Военно-административного управления восточного фронта армий, помощнику командующего войсками Иркутского военного округа генерал-лейтенанту Марковскому и помеченная октябрем 1919 года.

10. Приложенная к упомянутой препроводительной фотография расписки, датированная 30 апреля 1918 года, «в получении» Белобородовым от Яковлева доставленных из Тобольска в Екатеринбург царя, царицы и их дочери Марии.

11. Копия телеграммы от 6 октября 1919 года с просьбой к начальнику контрразведывательной части, переданной через «второго Генкварверха Красноярска», о срочной высылке (вероятно, в Омск, Соколову) фотографии Яковлева, «причастного к убийству семьи Романовых».

12. Часть списков, заверенных судебным следователем Н. Соколовым, содержащих «сведения о лицах, причастных к убийству государя Императора и его августейшей семьи». Первый список, озаглавленный «Физические участники убийства», включает следующие фамилии и «сведения» о них: «1. Еврей-лютеранин Яков Михайлович Юровский, мещанин гор. Каинска, Томской губернии. 2. Рабочий Прокопий Александрович Никулин. 3. Рабочий Верхне-Исетского завода Петр Захарович Ермаков; 4. Рабочий Верхне-Исетского завода Александр Егорович Костоусов; 5. Рабочий Верхне-Исетского завода Николай Сергеевич Партии; 6. Рабочий Верхне-Исетского завода Василий Иванович Леватных; 7. Немецкий пленный мадьяр по национальности Андраш Бергаш». В списке «Участники уничтожения трупов» значатся 22 фамилии. В третий список — «Участники уничтожения следов преступления в самом доме Ипатьева, где содержалась августейшая семья», внесено 22 фамилии рабочих Сысертского завода и 38 — Злоказовской фабрики и Екатеринбурга. В четвертый — «Интеллектуальные участники убийства» вписан 51 и в пятый — «Шоферы, причастные к делу» — 33 человека.

По всей видимости, все эти копии документов, пунктуально собираемые в свое время Соколовым, затем осели после разгрома Колчака в советских архивах. Об этом свидетельствует и пометка, сделанная на папке: «Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет. Дело о семье быв. царя Николая II. 1918–1919 гг.». Выходит, и так называемая записка Юровского тоже составлялась до 1919 года. Но некоторые сведения, попавшие в нее (более подробно об этом будет изложено позднее), не могли быть известны в это время Юровскому, а если еще учесть, что она составлялась от третьего лица, то предположения о принадлежности «Записки» к Соколовскому архиву не такие уж безосновательные…

— Ну, уж и нет! — возмущается несговорчивый читатель. — Сами призываете других к внимательному прочтению документов, но поступаете совершенно иначе. Последняя строка «Записки» о чем говорит? Да о том, что ее писал большевик, красный. «Секрет был сохранен вполне, — так заканчивается этот документ, — этого места погребения белые не нашли». Если белые искали и не нашли, то хоронить тела могли, естественно, только красные.

— Вполне логично. Но ведь могли прятать и от тех, и от других.

— То есть? Кто мог это делать?

— К примеру, группа монархистов, которая не участвовала ни в белом, ни в красном движении. Или представители иностранных контрразведок. Их во время правления Колчака в Сибири и на Урале было хоть пруд пруди: японская, английская, французская, чешская, итальянская, польская, сербская. Вполне могла принять участие в этой акции и немецкая разведка. Кроме того, мне не хотелось бы спорить по этому поводу, поскольку придерживаюсь мнения, что трупов царя и его семьи, по крайней мере главных из них, вообще в упоминаемом захоронении не должно быть.

— Это тоже несерьезно. А как же тогда раскопки, произведенные Гелием Рябовым и Александром Авдониным в 1979 году и последним — двенадцать лет спустя? Посмотрите, посмотрите публикации об этом событии. Хотя бы в «Известиях» в июле — августе 1991 года. Ведь в первый и во второй раз были найдены останки трупов. И как установлено, царской семьи.

— Такой твердой определенности, на мой (и не только мой) взгляд,[15] еще не установили. Более того, высказывались совершенно иные предположения о принадлежности найденных останков. Нужна квалифицированная и непредвзятая экспертиза.

— Ну а если ее результаты подтвердят предположения тех же Рябова, Авдонина. Что вы на это скажете?

— Соглашусь с результатами экспертизы, поскольку верю только фактам и объективным документам. Но и после этого мне трудно будет поверить в большевистскую версию расстрела, так как я вижу в ней мало логики и еще меньше доказательств. Аргументов в пользу антибольшевистской версии значительно больше. Бросающиеся в глаза детали жестокой акции, порой нелепые и необъяснимые, скорее говорят о провокации, чем о какой-то крайней необходимости. А смысл в провокации довольно явный: возбудить против большевиков вражду и ненависть даже у временных союзников и попутчиков, не говоря о противниках.

— Довольно, — раздражается оппонент. — Мы здесь согласия не найдем. Вернемся лучше к Радзинскому. Рассматривая его публикации в «Огоньке», вы остановились на «во-первых». А что «во-вторых»?