Детство - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Остановившись перед зелёным вагоном, прикащик вытащил бумаги и показал суровому усатому дядьке в красивенном мундире с блестючими пуговицами и кокардой на фуражке. Сразу видно – начальство! Дядька глянул в бумаги и важно кивнул, пропуская нас. Сидор Поликарпыч заскочил ловко, а мне с узлами неудобно-то, замешкался на входе.
– Ну-ка, – Сказал незнакомый голос, и чья-то рука подхватила меня за шиворот, вознося в небо. Со страху я вцепился в узлы и принялся лягаться.
– Боевитый, – Одобрительно сказал усатый дядька, опуская меня на пол, – Ваш малец?
– Нет, – Сидор Поликарпыч надул важно щёки, – знакомцы попросили мальца в город отвезти, в учение. Негодящий совсем для крестьянской работы.
– Негодящий? – Усатый чуть наклонил голову набок, рассматривая меня, – Ну-ну… Меня тоже в своё время негодящим посчитали, а вишь ты как обернулось!
В глазах защипало и я шмыгнул носом. Хороший дядька!
Сидор Поликарпыч спорить не стал, пойдя вперёд.
– Не отставай!
Народищу в вагоне! Почитай человек с полста, никак не меньше. И кажный второй дымит, как тот паровоз. Ажно дым стоит в воздухе, и не продохнуть. Клубами!
– Кхе!
Мущщины всё больше, баб-то почитай и не видать. Ну да известно, бабьё дома должно сидеть, а не по гостям разъезжать, за таки денжищи-то! Не по делам же они раскатывают по железке, право слово!
– Ну-ка ся, двигай! – Пройдя чуть вперёд, бесцеремонно сказал прикащик одному из важных мущщин на широкой лавке. Надо же, подвинулся! И без лая подвинулся, хотя прикащик вежества не проявил. Городские!
Я притулился с краешку, подтянув узлы под ноги, но Сидор Поликарпыч, фыркнув, подхватил их и засунул наверх, вместе со своим саквояжем. Спорить со взрослым дядькой не стал, не отросла ещё спорилка-то. Но про себя замыслил присматривать, чтобы узлам моим ноги не приделали!
А народ в городе, известное дело, вороватый! Оглянуться не успею, как скарба лишусь. Может, и невелико богачество, но на валенки, почти даже не протёртые, охотники найдутся. А второй зипун?! Дедушка ещё нашивал, сукно крепкое! И заплаток на ём всего ничего.
Сидор Поликарпыч, как мущщина обстоятельный, завёл с соседями разговор. И какие все важнющие люди вокруг меня оказались! Мало что не господа.
Толстый дядька со скамьи напротив аж настоящим купцом оказался! Третья гильдия, а это такими денжищами[21] человек ворочает, что уу! У всей деревни таких не наберётся. Рази только всю деревеньку вместе с избами кому запродать.
Михал Андреич, пожилой такой дядинька, мало что не сорока лет, так даже самонастоящим чиновником оказался, ажно цельным коллежским регистратором[22]! Наверное, важный чин, не зряшно ведь такие слова красивые придуманы под него. И совсем даже не подумаешь, что из господ! Не задавака!
Гомоня, в вагон всё входил и входил народ. Много, страсть! Потом кто-то страшно загудел и я испужался, ажно чуть с лавки не слетел. Мущщины засмеялись, но не обидно.
– Паровоз то, – Пояснил добрый Михал Андреич, повернувшись ко мне и обдавая запахом хмельного, – Машинист за верёвку дёргает, и пар через свисток выходит. Сигнал, значит, что отправляться пора. Одним – чтоб поторапливались, а другим – чтоб с пути ушли.
– Хитро!
– В городе и не того насмотришься! – Подмигнул Михал Андреич, – Годика через два-три ничему удивляться не будешь.
Вагон дёрнуло, и паровоз потащил его по железке. Заметив, что я пялюся в окно, мущщины пропустили меня к нему, снова засмеявшись. Пусть! Это они может кажный день по железке катаются, а тут – ух, зрелище-то какое!
Мущщины заговорили о своём, взрослом и неинтересном – умственном, я же не отрывался от оконца, где мелькали деревья и дома. А быстро едем! Вёрст пятьдесят, не меньше!
Некстати шорохнулся Тот-кто-внутри, и в голове всплыл давнишний ещё сон, как Тот, другой Я, едет по ровнющей каменной дороге. Не помню на чём, но сидел я тогда чудно – будто табуретку оседлал, как коня. Но не конь, точно помню! И удобно же было! Во сне-то. И быстро, много быстрей, чем сейчас, чуть не втрое.
Тот-кто-внутри, снова шорохнулся и как-то усмешливо оценил попутчиков, прозвав мещанами и низкоуровневыми юнитами. Я так и не понял, почему мещане-то? Мещан среди мущщин как раз и нетути, ни одного. Даже важный Сидор Поликарпыч из крестьян. Правда, неправильных – городских крестьян. Числятся в сословии нашенском, а сами по торговой части.
А юниты? Понятно, что ругательство, но какое? Спросить потихонечку у Михал Андреича, иль нет? Чай, господское ругательство-то! Хитро закрученное. Начнут задираться другие мальчишки, а я им так – юниты! Всё равно ить подерёмся, зато и покажу себя сразу человеком грамотным и умным. С таким, значит, и подружиться не зазорно.
Не… не стоит! Кошусь на прикащика. Михал Андреич-то может и разъяснит – мущщина он добрый и этот… просвещённый. А вот Сидор Поликарпыч опосля может и ухи надрать – чтоб не позорил его, значица.
– Давай с нами садись, – Тронул меня за плечо толстый купчина, отрывая от окошка, – поедим.
Пузо ещё сытое, но кто ж отказываться-то будет! Может, до самой Москвы голодным сидеть придётся. Я дёрнулся было за узелком со снедью, но мне велели не гоношиться и сесть спокойно.
– Нешто не прокормим мальца? – Басовито сказал купец Алексей Мефодиевич.
Есть было неудобно, без стола-то. Зато еда такая, что я опосля выздоровления ни разочка и не едал так! Даже на свадьбах. Одних пирогов только ажно четыре разных, да ветчина, да окорок, да сыр. Сам не заметил, как наелся чисто медведь перед зимой, ажно в пузе раздулся.
Мущщины долго потом сидели, выпили чутка – дорожную, да за знакомство, да на ход ноги. Устали и разложили полки наверху, ну чисто полати[23] получились! Залезли наверх, да и дали храпака, и даже дым табашный, клоками плавающий по вагону, ничуть им не мешает.
А внизу сразу посвободней стало, я даже на сидушку с ногами залез – чтоб в окошко глядеть, значится, шею не вытягиваючи.
– Что маешься, малец? – Добродушно поинтересовался дядинька по соседству, по виду из мещан, – Никак живот прихватило? Ничо, скоро остановка будет, можешь в нужник привокзальный сбегать. Знаешь, что это?
Киваю важно.
– Не совсем тёмный значит? Хе-хе! Пятнадцать минут стоять будем. Знаешь, что такое минута? Нет? – Дядинька важно вытащил самонастоящие часы в блестючем медном корпусе и показал на стрелки, – Это минуты, значит. Вот так – тик-так… и шестьдесят раз. Протикало шестьдесят раз,
