Останься со мной навсегда - Наталья Калинина

Она слегка подалась вперед, собираясь заговорить, и он с нетерпением ждал ее слов, напряг слух, чтобы ни в коем случае не пропустить их… Но почему-то вместо ее голоса услышал свой собственный.

— Молчи, — сказал его голос. — Не говори ничего сейчас. Слова…

Он не договорил, но она поняла.

— Ты прав, — согласилась она. — У воды в бассейне тоже есть уши, и у этого дерева, — она указала на раскидистый клен у дорожки, ведущей к дому, — у него они тоже есть. Уж не говоря о воздухе… Сегодня, кстати, очень ветреный день. — Она слегка поежилась и встала.

— Ты замерзла? — спросил он, тоже поднимаясь с шезлонга.

— Пока нет. Но замерзну, если буду сидеть неподвижно. — Она сбросила с себя полотенце и направилась к бассейну. — Поплыли? — предложила она, оборачиваясь.

— Поплыли.

Он приблизился к ней почти вплотную, с наслаждением вдыхая этот едва уловимый и мучительно влекущий запах, который исходил от нее. Он не заметил этого запаха днем — запахи, наверное, усиливаются с темнотой.

— Что это за духи, Вероника?

— Духи? — Она провела по шее тыльной стороной руки. — По-моему, они давным-давно испарились. Остались в бассейне. Я, честно говоря, не чувствую никакого запаха.

— И все-таки — что это за духи?

Она подошла к самому краю бассейна и посмотрела в воду, изготавливаясь для прыжка.

— Мои духи называются «Obsession»[5], — сказала она и, оттолкнувшись ногами от края бассейна, нырнула вниз головой.

Он расхохотался и последовал за ней.

— Чему ты смеешься? — спросила она, выныривая. Намокшие волосы прилипли к ее лицу, и она нетерпеливо отбросила их назад обеими руками.

— У твоих духов очень подходящее название, Вероника. Парфюмеры, оказывается, большие шутники…

— У тебя очень красивый дом, Габриэле. Красивый и снаружи, и внутри. Я никогда в жизни не видела такого красивого дома.

Вероника стояла, прислонившись спиной к стволу апельсинового дерева, и, гладя огромного лохматого волкодава, прильнувшего в полном блаженстве к ее ногам, восхищенно смотрела на большое белое строение по ту сторону газона, залитого лунным светом. В кронах деревьев, окружающих дом по периметру, были подвешены фонари, и их желтоватый свет, пробиваясь сквозь листву, устремлялся к центру, как бы приподнимая белую виллу над всем остальным.

— Я бывала в гостях у богатых и даже у очень богатых людей, — говорила Вероника, — но все они — как бы это сказать? — они как будто боятся слишком красивых вещей. Не хотят, что ли, привлекать глаз… Они тратят бешеные деньги на совсем неприметную обстановку. Они называют это хорошим тоном. Я, честно говоря, не понимаю, какой смысл тратить такие деньги на то, что остается незаметным для глаза. А у тебя каждая мелочь бросается в глаза — и все вместе выглядит очень красиво. Если бы у меня был мой собственный дом, я бы обставила его в точности, как твой.

Габриэле с удовольствием слушал ее восторженный монолог, глядя, как ее пальцы ласкают лохматую собаку, утопая в длинной белой шерсти. Он очень гордился своим домом и его роскошным убранством и был счастлив, когда люди оценивали это, — не случайно во время съемок того или иного фильма «уикэнды у Габриэле», на которые приглашались все члены съемочной группы, стали традицией. Если это правда, что в жизни каждый из нас играет какую-то роль, он не видел для себя более подходящей роли, чем роль гостеприимного хозяина. Пусть многие считали, что его пристрастие к роскоши и к пышным празднествам было лишь желанием выставить себя напоказ, блеснуть перед другими своим богатством… Какая разница в конце концов, как они это истолковывали? Люди всегда с радостью откликались на его приглашение и потом еще долго вспоминали о приеме — этого ему было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя удовлетворенным.

— Кто-то из моих знакомых назвал мою голубую гостиную гостиной арабского шейха, — сказал он. — Ту самую, которая так понравилась тебе.

Она засмеялась.

— Это, наверное, из-за атласных подушек. Как же они красивы! Я бы никогда не подумала, что в наше время подушки еще вышивают парчой — да еще украшают камнями… Но все-таки самая красивая комната — это твоя ванная. Та, где золотые краны, и люстра из горного хрусталя, и это безумное зеркало во всю стену…

— Моя ванная и шокирует людей больше всего, — заметил он. — Они считают ее излишеством, дурным тоном. Для большинства людей приемлемы золотые пепельницы в моей гостиной, или обои с золотым тиснением, или даже те атласные подушки. Но они никак не могут понять, какой смысл устанавливать в ванной краны из чистого золота, да еще с большим алмазом на каждом.

— По-моему, это яснее ясного. Где, как не в ванной, устанавливать все самое красивое? — Она погладила по голове волкодава, который терся о ее ноги, требуя ласк. — Я думаю, ванная — это самая близкая человеку комната из всего дома, даже ближе, чем спальня. В ванной мы расслабляемся как нигде. В ванной мы остаемся одни и нас ничто не отвлекает, значит, мы обращаем больше внимания на то, что нас окружает. Вообще приятно смотреть на красивые вещи, когда лежишь в горячей воде.

— Тебе нравится лежать в горячей ванне?

— Спрашиваешь! Я бы, наверное, могла провести в ней полжизни. Мне иногда горячая ванна кажется решением всех проблем… А у тебя просто королевская ванная. Ты, наверное, чувствуешь себя самым настоящим королем, когда купаешься в ней.

— Они и называют меня в шутку королем, — сказал он, смеясь. — Королем Кинематографа, конечно, а не Итальянской Республики, которая в таком случае перестала бы быть республикой…

— Они — это кто?

— Народ на студии. И вообще все те, кто знает меня близко.

— Но почему в шутку? — недоумевала она. — Ты ведь в самом деле очень известен, если я правильно поняла.

— Ты правильно поняла, Вероника. Мои сюжеты в самом деле имеют успех… Но те, кто знает, как я живу, — они, наверное, думают, что я специально окружаю себя роскошью, чтобы доказать всему миру, что я король. Королевская слава — королевская жизнь, понимаешь? Кому-то это кажется смешным… — Он умолк, потом, понизив голос, добавил: — Может, я и в самом деле хочу доказать, что я король. Только не всему миру.

Она стояла неподвижно, внимательно разглядывая в полутьме его лицо.

— Доказать самому себе, Габриэле? — спросила она очень тихо. — Ты хочешь доказать это себе самому?

Он рассеянно кивнул, потом удивленно посмотрел на нее. Неужели она уже поняла?..

— Когда ты стал известным? — спросила она. — Наверное, очень давно?

— Очень. Все началось, когда… Мне было тогда меньше лет, чем тебе сейчас.

— И ты всегда жил… вот так?

— Я всегда старался жить как можно… красивее, по мере средств, — скромно ответил он — и усмехнулся по поводу этой своей скромности. — Конечно, я далеко не сразу смог себе позволить золотые краны в ванной. Но даже то, как я жил двадцать лет назад, уже называлось, наверное, роскошью — по обычным меркам.

— И после двадцати лет славы и роскоши ты еще не доказал себе, что ты король?

Он подавил вздох и полез в карман за сигаретами.

— Самому себе никогда не докажешь ничего до конца, Вероника…

— Джимми, — обратилась она к собаке, которая сразу же завиляла хвостом при звуке своего имени, — твой хозяин не знает, что он король. Может, он поверит, если это скажешь ему ты? — Она склонилась над волкодавом и, приподняв его морду, потерлась носом о его нос, к его великому восторгу. — Ты ведь любишь роскошь, правда, Джимми? Да и как можно ее не любить? Ты бы уже, наверное, не смог прожить без красного персидского ковра в холле, без парчовых штор и без голубых вышитых подушек. Ты бы просто впал в депрессию без этой красоты — то есть без этого дурного тона, потому что красоту в этом мире принято называть дурным тоном… Я, кстати, не верю, что собаки видят все черно-белым, — заметила она, оборачиваясь к Габриэле.

— Я тоже не верю, — ответил он. — Может, они видят цвета иначе, чем мы, — вместо красного видят, например, зеленый, а вместо синего — красный, и так далее. Или вообще видят цвета, о существовании которых мы даже не подозреваем. Я думаю, люди специально изобрели теорию насчет того, что глаз собаки не улавливает цвет, чтобы лишний раз доказать свое превосходство над другими видами.

Она выпрямилась и улыбнулась, подняв лицо к нему.

— Ты знаешь, что глаз насекомого, например, способен видеть инфракрасные и ультрафиолетовые излучения в атмосфере, различать преломления света, невидимые для человеческого глаза? То есть именно то, что ты сказал о собаках — насекомые видят цвета, которых не видим мы.

— Слышу впервые, — признался он. — Но верю на слово ученой.

Она рассмеялась.

— Без пяти минут ученой, Габриэле. Не забывай, что я еще не получила диплома.