В муках рождения - Церенц

Тем временем князь Гурген нашел своих родичей Арцруни, бывших заложниками у Юсуфа, и освободил их из темницы. Сасунцы ликовали и радостно делили между собой добычу.

Веселье царило повсюду, армянские воины распивали вино из дворца князя Багарата, которое и грело, и веселило их. По улицам города разносились радостные песни. Небольшой отряд армян во главе с Овнаном очищал церковь Спасителя от грязи, трупов и крови.

На второй день утром под куполом церкви неслись ввысь уже не арабские молитвы, а псалмы горцев во славу бога, ниспославшего армянам победу.

В тот же день, когда солнце уже ярко светило, а снег слепил глаза, армяне стали вывозить из Муша в Хут взятую у арабов добычу.

Овнан, сложив на груди руки, смотрел на эту картину. Услышав за собой шаги, он обернулся и увидел князя.

— Брат Овнан, — сказал Гурген, — почему ты бездействуешь, когда все работают?

— Упаси меня бог от такой работы, — ответил Овнан. — Все что увозят сасунцы, это наше, армянское добро. Варвары, идя к нам в Армению, кроме своих черных лиц, мечей, лжи и проповеди своей отвратительной веры, ничего не приносят с собой. Все это богатство вывезено из Васпуракана[12] и Тарона. Сасунцы имеют право его вывозить, потому что владельцев не осталось в живых. Но я, если бы было возможно, раздал бы все это тем несчастным пленным, жены и дети которых неизвестно где и кому достались.

Говоря так, этот мужественный человек отвернулся, чтобы скрыть слезы. Но он умел владеть собой, и слезы застыли в его глазах. Князь Гурген внимательно смотрел на этого необыкновенного горца. Овнан был типичным армянином с твердым и сильным лицом простого человека из народа.

Заметив, что князь разглядывает его, он устремил свой острый взор на Гургена и одним взглядом прочел на его молодом лице уверенность, граничащую с дерзостью, неуемную силу и храбрость, казалось, им самим, еще неосознанную. На его ясном лице не было ни одной морщинки, большие, темные глаза смотрели вокруг весело. Высокий и статный князь Гурген был очень хорошо сложен. Одет был он просто, но со вкусом. Оружие и латы его были из железа, но выложены золотом и серебром. Конь его, которого слуга держал под уздцы, чистокровный армянский рысак, не спускал глаз со своего владельца и легким ржанием давал знать о себе. Князь успокаивал его, время от времени приговаривая: «Сейчас, Цолак, сейчас».

— Собираешься уезжать, князь? — спросил Овнан спокойно.

— Да, брат Овнан, — ответил Гурген, — но наш разговор такой серьезный, что я не могу расстаться с тобой, не задав тебе нескольких вопросов. Вот вы, сасунцы, храбро выполнили свой долг, а как вы поступите завтра, если халиф вместо Юсуфа пошлет сюда Якуба, Ибраима, Абдула и ваш город Хут осадит войско в 150 000 человек? Я об этом все думаю со вчерашнего дня и боюсь, что ваша радость скоро сменится печалью, а вся эта добыча, не пройдет и года, как попадет в Аравию.

— Очень возможно, потому что армянин — не человек.

— Ах, мне уже надоело слушать о том, что «армяне недружны», что «армянин не любит свою нацию», «армянин любит чужестранцев», «армянин — негодяй», «армянин труслив», будто тот, кто это говорит, сам не армянин, будто среди других наций: греков, персов, сирийцев, арабов — нет таких. Сколько на свете лиц, столько и интересов, характеров и положений. Глуп тот, кто хочет сделать возможным невозможное. Я тебя спрашиваю о деле, потому что ты не только человек дела, но, вижу, и умница. Скажи мне, что по-твоему должен был делать армянин, если бы он был человеком?

— Вопрос твой уместен, и ответ на него готов, но я боюсь, что он может обидеть и возмутить такого благородного и храброго князя, как ты.

— Прошу тебя, я считаю своим долгом говорить с тобой во имя армянского народа и христианства.

— Тогда я скажу. Все армяне, где бы они ни были, должны объединиться и решать свою судьбу без нахараров[13]. Тогда только, возможно, армянский народ найдет свое спасение.

Это неожиданное мнение изумило князя и вызвало на его лице легкую краску. Но он спокойно ответил:

— Какими преступлениями заслужили нахарары такую лютую ненависть? Я знаю, что среди нас и наших предков много людей с недостатками, среди нахарарских родов много было глупцов и негодяев, но ведь среди них были и такие, которые могли бы составить честь и славу истории великих народов. И если бы изъятие их могло бы принести пользу и спасение моему народу, бог свидетель, я бы дал свое согласие, чтобы кончить этот кровавый спор. Но я очень сомневаюсь, что после истребления этих князей на их месте не станут их убийцы и не будут действовать еще хуже… Твое желание когда-то сбылось в Нахичеване[14], и деды этих арабов, которых ты сегодня пронзал копьем, какие-нибудь Кашимы и Абдулы, сжигали армянских нахараров и храбрецов. Этому пиршеству не хватало только армянских рук, чтобы разжечь пламя, зажженное мусульманами.

Но я сглупил и не выждал, чтобы узнать, за что ты так враждуешь с князьями и знатью. Я знаю, что ты находился у них на службе, сидел с ними за одним столом и жил в их домах. И я знаю, как безгранично любил тебя князь Багарат.

— Прежде всего, князь, ты должен знать, что я для спасения князя Багарата забыл о своем домашнем очаге. Ты должен знать, что когда все советовали князю отозваться на приглашение востикана, чтобы не вызвать его гнева, я просил и умолял его не ездить к нему и остерегаться этих вероломных людей, считающих за честь не только проливать кровь христиан, брать в плен и грабить их имущество, но ложными клятвами обманывать их и изменять своему слову. Но князь Багарат не послушался меня.

Я говорю тебе эти слова, князь Гурген, не для того, чтобы доказать свою верность и дальновидность. Я ведь не враждовал ни с князьями, ни с азатами[15]. Я спокойно и счастливо жил в своих горах и жил бы так, если бы князь Багарат не разыскал меня, не взял к себе и не внушил, что единственной причиной несчастья армянского народа является дворянское сословие.

Да, после долгих наблюдений в течение двенадцати лет я убедился, что, когда во главе народа становится один человек или одно сословие, пользующееся славой, почестями, уважением, то он должен считать своим долгом не только пользоваться этим, но и руководить народом. А разве наши нахарары, князья, дворяне и азаты выполнили этот долг? Я расскажу тебе и с душевной болью расскажу, о Гурген, как они выполнили его. Когда один из персидских царей изменнически убил армянского царя, нахарары армянские без сопротивления перешли на сторону изменника[16]. Один из царских сыновей спасся от резни, вырос и с помощью чужеземцев освободил свою страну от врагов. Этот царевич спас свой народ и стал для армян вторым Просветителем. Нахарары умолили молодого царя вернуться на свой престол, а через некоторое время отравили его[17]. Вот как они поступили с достойным царем. Когда же на армянском престоле воцарился глупый, негодный человек, они предали его чужеземцам, нечестивым персам и погубили свое царство. Не говорю уже о Меружанах, Васаках, Гедеонах[18], которые стали причиной кровопролитий и увода народа в плен.

Вернемся теперь к нашему времени и посмотрим, что сделали эти нахарары и как они правят народом, Вот теперь Васпуракан все время посылает неверным арабам заложников и богатые дары. Земля Таронская утопает в крови, а народ стонет от цепей и рабского ярма. И в такое время уже год, как князь Григор Сюнийский и Бабкен Сисакан воюют между собой, точно мало у нас чужеземцев, с кем надо воевать.

Ты потомок двух знатных нахарарских родов Арцруни и Мамиконянов, ты должен знать, почему Багарат, отчаявшись и не дождавшись помощи от соседей, попросил помощи у чужеземцев — он не был уверен в своих нахарарах. Та же участь ждет наших князей, которые являются не владетелями несчастной Армении, а тиранами. Они не могут защитить ее от чужеземцев. Потакая своим слепым страстям, мелкому и низкому честолюбию, они роют яму самим себе и своему народу. Храбрые и непобедимые в бою, они безжалостно проливают кровь своих подданных, разоряют страны таких же армян. Что для них армянин? Ничто! Вот, мой храбрый князь, почему я, огорченный всеми этими бедствиями, сказал тебе столько неприятного. Поверь, что мной руководит не зависть и не жажда власти. Я болею только о своем народе, покорном своим духовным и земным князьям, который гибнет ежечасно и духовно, и телесно.

Он умолк. Наступило глубокое молчание. Овнан, сын народа, молча опустил голову. Молодой князь также не поднимал головы. Немного погодя, князь, казалось, очнувшись от сна, вспомнил о чем-то. Не ответив ничего Овнану, простился с ним, приложив руку к сердцу, и подал знак, чтобы ему подвели коня, вскочил на Цолака и повернул на восток, сопровождаемый слугами и освобожденными им заложниками, князьями Арцруни.