Юсуф из Куюджака - Сабахаттин Али

- Не горюйте, все образуется!

Женщина, припав к его рукам, принялась на все лады благословлять и благодарить его, а девочка стояла молча и смотрела на него равнодушными, холодными глазами.

На следующий день мать пришла одна, сказав, что девочка заболела.

- Есть у вас кто-нибудь дома? - забеспокоился Юсуф. - Кто смотрит за больной?

- Никого нет. Лежит одна, бедняжка!

Юсуф резко повернулся и пошел прочь, но до самого вечера у него из головы не выходила больная девочка. Он представлял себе ее лежащей на жесткой подстилке на земляном полу, неподвижно устремив взгляд своих черных глаз в потолок.

Вечером, еще до конца работы, Юсуф подозвал женщину и они вместе отправились в город. Моросил дождь, в колеях на дороге стояла вода. Миновав Нижний рынок, они подошли к Байрамйери. Юеуф зашел в лавку Али, попросил отвесить немного масла и риса и велел женщине взять покупки. И они молча зашагали дальше по улице. Она жила в квартале в Деирменоню по дороге в Ибрахимдже-кёй. Миновав огороженный забором большой сад, они остановились перед хибаркой из необожженного кирпича, прилепившейся к самому склону холма. Над крышей хибарки свисали ветки дикого инжира, росшего на крутом скалистом склоне.

Они пришли еще засветло, но в хибарке было темно. Пока женщина, взяв светильник с какого-то возвышения, напоминавшего очаг, пыталась его зажечь, глаза Юсуфа привыкли к темноте, и он увидел девочку. Она лежала, отвернувшись к стене, и натягивала на себя одеяло. Еще перед дверью Юсуф услышал шум. И теперь, при виде девочки, которая встревоженно ерзала на своей жесткой постели, ему почему-то пришло в голову, что она легла только перед их приходом.

- Кюбра, смотри, - сказала женщина, - пришел хозяин Юсуф!

Девочка повернула голову. Взглянула на Юсуфа. Потом медленно приподнялась и села, закутавшись в одеяло. Ее черные волосы рассыпались по плечам, она откинула их за спину, и он заметил, что ее обнаженные до плеч руки были все в пупырышках от холода.

Юсуф, усевшись в углу, разглядывал ее. И девочка тоже не сводила глаз с Юсуфа. Юсуф смутился и стал озираться по сторонам. В хибарке была лишь одна эта комната с земляным полом. Постель Кюбры, рядом с нею небольшой сундук и старый вытертый коврик - вот и все убранство.

Мать Кюбры возилась у очага, готовя-еду. Приподнимая крышку сундука, она доставала оттуда то глиняную миску, то щепотку соли. С прокопченных балок потолка, засыпанного сверху землей, свисало несколько початков кукурузы. Над постелью Кюбры виднелась узкая щель, заменяющая окно, в которую был вставлен осколок стекла. Чтобы укрыть внутренность дома от любопытных взоров, стеклышко замазали тонким слоем извести.

Юсуф снова взглянул на девочку и увидел, что та по-прежнему смотрит на него.

- Ты очень больна? - спросил он.

- Нет!

- Это хорошо!

Снова наступило молчание. Было слышно, как возится у очага женщина да глухо стучит дождь по

земляной крыше. Снаружи послышались легкие шаги. Кто-то, обойдя вокруг дома, остановился, и вдруг за побеленным стеклом смутно обрисовалась чья-то тень. Мать и дочь переглянулись. Юсуф вскочил и подбежал к двери. Но женщина схватила его за рукав.

- Не надо, сынок. Это здешние парни, они всегда к нам заглядывают. Садись, не беспокойся.

Юсуф вернулся на место. Обхватив колени руками и подтянув их к подбородку, он, сощурившись, смотрел то на мать, то на дочь.

Прошло довольно много времени, прежде чем суп наконец сварился. Мать налила его в оцинкованную миску, вынула из сундука деревянную ложку и протянула дочери. Девочка, выпростав из-под одеяла голые руки, взяла миску и проглотила несколько ложек супа. Потом вдруг швырнула миску на пол. Женщина испуганно подбежала к ней. Девочка изо всех сил оттолкнула мать, упала лицом на постель и зарыдала. Все тело ее содрогалось под грязной белой рубашкой.

Мать неподвижно сидела на полу, по щекам ее медленно покатились слезы. Вдруг она вскочила, подбежала к Юсуфу и, припав к его рукам, быстро проговорила:

- Уходи отсюда, хозяин! Уходи! Из-за нас ты попадешь в беду!

Юсуф усадил ее перед собой и спокойно сказал:

- Ну, а теперь, тетушка, рассказывай, что с вами случилось. Перестань плакать.

XI

Дождь на улице припустил еще сильнее. Капли застучали по крыше громче и чаще. Светильник потрескивал, его дрожащее пламя почти не отбрасывало света. Все так же валялись перед постелью перевернутая миска и деревянная ложка - никто к ним не притронулся.

Юсуф сидел и слушал рассказ женщины, то и дело прерывавшийся рыданиями. Девочка, зарывшись в одеяло, не издавала ни звука.

- К чему все рассказывать, мой ага, докучать тебе? - начала женщина. - Не сорвись мы с родных мест, ничего бы не случилось. Да что говорить! Так уж, видно, на роду нам написано. Если на то воля Аллаха, что может поделать раб его? Когда муж мой захотел нас сюда привезти, я сказала: «Не поеду!» Но ведь он мужчина и против него не пойдешь!.. Прежде, когда мы жили в деревне, был он не человек, а ангел! Это все с ним здесь сделали. Пить научили, допьяна напаивали, отвадили от дома, от дочери… Да, так вот, поднялись мы и уехали из милой нашей Чине, переселились сюда. Поначалу он и здесь вел себя прилично. Но потом он резко переменился. Стал поздно домой приходить. А иногда и целыми неделями не являлся. Спрашиваю его: «Где был?» - отвечает: «Преследовал шайку». Но я-то знала, что он обманывает меня. В торговых рядах есть башмачник Юнус-ага, так он мне и рассказывал, что муж отправлялся в Хавран или Френккёй и там забавлялся с бабами… Однажды вернулся и опять сказал: «Преследовал шайку». Но в этот раз он был такой усталый, такой бледный, что я поверила. Вошел и сразу повалился на постель. Притворился, будто спит. Но какое там! Вертится с боку на бок, приоткрывает глаза и все на меня посматривает. Наконец не выдержал и раза три глубоко-глубоко вздохнул… Я к нему и говорю: «Что с тобой, Сеид-эфе?» Был он жандармом, но в Чине все его звали эфе (Эфе, или зейбеки - горское племя, населяющее район Измира, славится своим мужеством, храбростью. Часто зейбеки организовывали повстанческие разбойничьи отряды, наводившие ужас на помещиков. Здесь и дальше «эфе» употребляется в смысле «удалец».). Он очень любил зейбеков, оберегал их. Два раза удавалось ему поймать самого Кара Мехмеда из Динара, и оба раза он его отпускал. Меня поклясться заставил, что я никому не скажу. «Смотри, говорит, а то меня повесят…» Так вот я и спрашиваю: «Сеид-эфе, что ты загрустил? Что с тобой, скажи ради Аллаха!» Он и звука не произнес, глаза зажмурил и притворился, будто спит, но лицо его покраснело, а грудь под одеялом просто ходуном ходит. Большая беда, вижу, приключилась с моим Сеидом. Но какая? Почему он мне не рассказывает?

Под вечер он встал с постели. Кюбра ходила тогда в начальную школу, отец хотел, чтобы она выучилась читать Коран… Да, так вот, встал он под вечер с постели и спрашивает, где Кюбра. Занятия в школе уже кончились, время позднее. Я ответила, мол, пойду посмотрю. Дошла до мельницы. Думаю, заигралась Кюбра с мальчишками, и дрожу от страха, что отец прибьет ее. Смотрю, у мельницы ее нет. Дошла до дома муллы, где школа помещалась. И там нет. «Только сейчас, говорят, пошла домой». Провеивала муку для муллы и задержалась. Девочка моя хорошо умела это делать. Сейчас вот все забросила… Ах, бедная ты дочка моя!..

Женщина залилась слезами, казалось, она задохнется от рыданий, Кюбра подняла голову, посмотрела на мать, но ничего не сказала, не стала успокаивать ее, а снова зарылась с головой в одеяло. Женщина утерла рукавом глаза и снова заговорила. Но слова ее прерывались рыданиями, и едва можно было разобрать, что она говорит:

- Вернулась домой и что же вижу! Кюбра сидит перед дверью и плачет. «Папа! Папа!..» Ах, думаю, опять Сеид-эфе побил ребенка. «Что ты плачешь, дочка?» - спрашиваю. «Папа, где он?»

Я так и обмерла. Вошла в дом, гляжу - нету Сеида-эфе. Спрашиваю Кюбру, а она рыдает, слова вымолвить не может. Когда немного успокоилась, она мне рассказала, что, когда пришла домой, отец взял ее на руки и начал целовать. Девочка посмотрела ему в лицо и испугалась. «Папа, ты болен? Что с тобой? Почему ты плачешь?»

Да, здоровенный мужчина, а плакал, как ребенок. Я, как вышла за него, ни разу не видела на его глазах слез. Сеид-эфе прижал ее к груди еще раз и еще. Потом надел башмаки, снял со стены свой «мартин» («Мартин» - винтовка итальянской оружейной фирмы «Мартини»), вытер глаза платком и ушел. Гляжу я, ворот платья у девочки раскрыт. «Что такое?» - спрашиваю. «Отец, когда уходил, снял с меня талисман и повесил себе на шею», - говорит. Бедняжка прямо зашлась от плача.

«Помилуй, доченька, - говорю ей, - чего ты плачешь? Он ушел с отрядом, талисман принесет ему счастье, и, Аллах даст, скоро вернется». Так я ей говорю, а у самой из глаз слезы в три ручья текут. А дочь: «Он больше не вернется!» - «Почем ты знаешь?» - «Видно было, как он уходил». И правда, с того дня и я больше его не видала. На следующий день пришли власти, весь дом перевернули, что-то искали. Я спрашивала, узнавала, а мне ничего не говорят. Пошла я тогда к каймакаму. В то время здесь был бородатый такой. Когда я сказала, кто я, он поглядел на меня с жалостью и ответил: «Мы сами ищем твоего мужа, женщина. Он удрал и увез с собой Хайрие, по кличке Счастье. Но ты сама виновата: не смогла удержать мужа. Тебе от него добра ждать нечего. Подумай-ка лучше о себе!»