Юсуф из Куюджака - Сабахаттин Али

Хорошо понимал Юсуф и язык поденщиков. Иные хозяева не разрешали женщинам даже покормить грудных детей, которых те приносили с собой. Но Юсуф, заметив, что поденщики устали, разрешал им отдохнуть. Хотя он полагал, что тяжкая жизнь предопределена беднякам самой судьбой, ему было очень жаль бедняков. Бледные, изможденные люди, с маленькими кошелочками для еды в руках и с детьми за спиной, каждый день в предутренней мгле толпами спешившие по улицам в оливковые рощи на работу за жалкие гроши, притягивали к себе Юсуфа. Сколько раз, проходя мимо них, он испытывал желание остановить кого-нибудь, поговорить с ним. Вот уже шесть лет Юсуф не встречал никого, кто говорил бы тем же языком, что и он, и в душе юноши пробуждалось какое-то смутное убеждение, что именно так должен говорить рабочий-поденщик с оливковых плантаций.

И правда, что бы Юсуф ни делал, с кем бы ни дружил, к горожанам он привыкнуть не мог. Не мог - и все. Он всегда чувствовал себя чужим, одиноким. Не находил объяснения их поступкам. Даже товарищи могли обманывать его, просто так, ради шутки, и врать без надобности. Вначале Юсуф сердился, но, увидев, что так ведут себя окружающие и что это считается в порядке вещей, перестал злиться. Оставалось лишь недоумение. Почему они лгут? И почему обращаются с бедными поденщиками как с собаками? Да, Аллах создал их бедняками, но почему их даже не считают за людей? А если бы Аллах создал бедняками всех беев и бейских сынков? Ведь Аллах всемогущ! Понравилось бы им самим такое обращение?

Аллаха Юсуф представлял себе неким опасным существом, которое делает все, что ему заблагорассудится. Но сейчас он не боялся его, потому что не знал за собой ничего такого, что могло бы навлечь на него гнев Аллаха, - а гнев Аллаха, говорят - ужасен. Дальше этого мысли об Аллахе у Юсуфа не шли.

Муаззез исполнилось десять лет. Она окончила четырехклассную начальную школу и, благодаря заботам добрых и любивших ее соседок, научилась вышивать на пяльцах, плести кружева и немного шить. Вместе с несколькими сверстницами брала уроки игры на уде (Уд - струнный инструмент наподобие мандолины) у портнихи Мюреввет-ханым. Но вскоре Юсуф, не объясняя причины, велел прекратить эти уроки. Саляхаттин-бей был раздосадован, так как считал занятия музыкой чрезвычайно полезными для дочери, но не решился жертвовать своим покоем и ввязываться в долгий спор с упрямым Юсуфом. Шахенде поворчала для вида, но тоже не стала подымать шума. Юсуф незаметно становился главным человеком в доме. Даже Шахенде привыкла к этому. Ей теперь казалось, что так было всегда.

По-настоящему огорчена была лишь Муаззез. У Мюреввет-ханым бывало так интересно и людно! Там собирались веселые, плутоватые и много знавшие девушки. Но что поделать, разве Юсуфа переспоришь? Радость от сознания, что она подчинилась желанию старшего брата, помогла ей пережить огорчение. Решение Юсуфа запретить Муаззез заниматься музыкой было вызвано рассказами о непристойных историях в доме Мюреввет-ханым, которые он узнал от Ихсана.

IX

Каждое событие, нарушавшее однообразие жизни маленького городка, - всегда праздник. Но больше всех радости и волнений приносил с собой рамазан (Рамазан - девятый месяц арабского лунного года, во время которого мусульмане соблюдают дневной пост от зари до зари), которого ждали и к которому готовились целый месяц.

В течение всего месяца большинство детей соблюдали пост и молились. Подниматься и завтракать до зари, спать до полудня, а потом бродить с мнимо задумчивым видом - во всем этом было свое особое наслаждение.

В полдень надо было присутствовать на проповеди муллы Салима Ибрадалы в соборной мечети, в час третьей молитвы надо было не пропустить чтения Корана хафызами (Хафыз - человек, знающий наизусть весь Коран; прибавляется к имени как прозвище), а перед вечером взоры и слух обращались к холму, с которого должна была выстрелить пушка, возвещая об окончании дневного поста. Пушку можно было увидеть из любого места в городе, и мальчишки, собираясь на площади, зорко следили за каждым движением пушкаря. Те, кто жил неподалеку от соборной мечети, наблюдали за муэдзином Сары-хафызом, который стоял на балкончике минарета с часами в руках и давал сигнал пушкарю. Как только раздавался выстрел, мальчишки издавали вопль, словно в толпу попал настоящий боевой снаряд, и разбегались по домам. Поздним вечером дети вместе со взрослыми отправлялись на ночную молитву. Но часто выскальзывали из мечети и, воспользовавшись отсутствием взрослых, играли в кофейнях в колечко. Когда кончалась молитва, они собирались вместе и бродили по улицам с толстыми палками в руках или отправлялись драться в гяурский квартал.

Каждый вечер в четверг в обители ордена Кадирие (Кадирие - орден дервишей, мусульманских нищенствующих монахов) происходили радения дервишей. Их ждали с особенным нетерпением. Мальчишки толпились у обители, разглядывая входивших, особенно женщин, а потом, толкаясь, прилипали к окнам и глазели на радеющих дервишей. Иным особо благочестивым мальчикам в качестве особой привилегии разрешалось вместе с отцами входить в обитель и даже участвовать в радениях. Среди всеобщего экстаза, причин которого они не понимали, мальчишки тоже раскачивались из стороны в сторону и время от времени воздевали затуманившийся взор к решеткам, за которыми находились женщины.

Настоящее веселье наступало в дни праздника, следовавшего за рамазаном. В один из таких дней и произошло событие, которое втянуло в круговорот городской жизни Юсуфа, до тех пор державшегося в стороне, и, по существу, положило начало его настоящей жизни здесь.

В первый день праздника, вернувшись с утренней молитвы, Юсуф, в новеньком костюме из «чертовой кожи», улыбаясь, наблюдал, как Шахенде наряжает Муаззез. Вскоре должны были прийти Кязым, Васфи, его сестра Мелиха и Али, с которыми они, наняв повозку, собирались отправиться на прогулку к пристани Акчай. Но пришел Али и сказал, что отец не отпускает Кязыма до обеда, потому что за одно праздничное утро они могут продать больше, чем за целую неделю. Прогулку пришлось перенести на вторую половину дня.

Чтобы убить время, они решили пойти на площадь Байрамйери. Юсуф, Муаззез и Али были одеты во все новое. Али, как и подобало в столь торжественный день, выглядел нарядно: на нем была рубашка без воротничка из темно-желтого зефира, из кармана куртки торчал уголок расшитого золотом платочка. Юсуф прямо-таки сиял в своей темно-зеленой рубашке, туфлях на низком каблуке без задников и сдвинутой на затылок феске. Но нарядней всех, несомненно, была Муаззез. Она надела лиловое, ослепительно блестевшее на солнце атласное платье и лакированные туфельки с большой пряжкой, а в косы, закинутые за спину, вплела красные ленты. К тринадцати годам Муаззез вдруг похорошела и выглядела совсем взрослой барышней. И Али, несмотря на все свои старания, не мог отвести полных удивления и любопытства глаз от ее маленькой груди, слегка обозначавшейся под атласным платьем.

Когда они подошли к площади Байрамйери, было время кормления птиц. Кругом стоял оглушительный гомон. Под тентами на краю площади во весь голос кричали лоточники из Аланьи и Аксеки, продававшие браслеты, ленты, хну и жвачку. Ребятишки без устали надували пищалки. Извозчик, стоя около своих лошадей с кнутом в руках, громко зазывал седоков: «К холодному источнику, в Дженнетаягы!» В повозку набилась детвора. Ребятишки галдели, смеялись, дудели. Мимо с криком «Берегись!» промчался другой извозчик. Его повозка уже была переполнена малышами. Дети вопили от восторга и пели:

На углу стоит корчма,

Вместо двери лозы там.

Приглянулся парень мне,

Он провел пятнадцать лет в тюрьме.

Посредине площади построили качели, вокруг которых толпилось особенно много народу. На больших качелях, где помещалось сразу по десять человек, медленно раскачивались маленькие детишки в ослепительно ярких разноцветных одеждах. Взрослые садились в парные лодки-качели.

Постояв немного, Али предложил:

- Пойдемте покачаемся.

- Вы идите, а у меня голова кружится, - ответил Юсуф.

Али и Муаззез сели в освободившуюся лодку. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее раскачивались качели. Али налегал на веревки изо всех сил. А Муаззез, немного испуганная, раскрасневшаяся, с трудом удерживалась на своем сиденье. Как ни старался Али смотреть в сторону, как ни отворачивал голову, глаза его невольно обращались к Муаззез, и тогда его щеки становились такими же красными,^как у нее. Но Муаззез ничего не замечала. Каждый раз, когда лодка приближалась к земле, она улыбалась Юсуфу, который стоял неподалеку, прислонившись к дереву, и кивала ему головой.

В это время соседние качели остановились, и в них уселись Ихсан с Шакиром, сыном заводчика Хильми-бея. Юсуф сразу помрачнел. Хотя Шакиру не исполнилось еще и восемнадцати лет, он слыл кутилой и распутником и был грозой всего города. Шакир транжирил отцовские деньги на греческих проституток и измирских мальчиков. Ни один скандал в городе не обходился без его участия. Сегодня он надел темно-синюю рубашку, жилетку с двумя рядами пуговиц, на жилетку прицепил массивную золотую цепочку, вокруг фески щегольски повязал кружевной платок.