Трясина Ульт-Ягуна. Роман - Петр Алешкин

В небольших сенях Андрей замешкался у двери, не зная, стучать или открывать дверь без стука. В их деревне стучать было не принято, но он постучал и, услышав бас Бориса Ивановича: «Входи! Входи!» – открыл дверь.

– Я смотрю в окно, помчался Андрей мимо, – говорил Ломакин, пожимая руку Анохину. – Садись! – указал он на стул возле окна. – Я стучу ему по стеклу, а он смотрит и не видит…

– Дома меня здесь поразили, – ответил Андрей, растерянно посмотрев на молодую женщину, гладившую белье на столе.

Когда Анохин вошел, она взглянула на него, отвечая на приветствие. Из другой комнаты, прошуршав занавеской из бамбуковых палочек, висевшей в проеме двери, выехал на трехколесном велосипеде мальчик лет трех. Он остановился и с любопытством уставился на Андрея. Сашки не было видно.

– Ирина – дочь моя… А это внучек! – сказал Ломакин. – Ты садись, садись. Я сейчас соберусь…

Ирина кивнула Анохину и улыбнулась.

Андрей еще больше смутился, подумав, что ему нечем угостить мальчика: надо было узнать у Матцева о семье Ломакина, и назвал себя Ирине:

– Андрей!

– Это я Андрей! – громко крикнул вдруг мальчик.

– Нет – я, – возразил Анохин серьезным тоном.

– Мама, скажи! – удивленно, что не верят очевидной истине, повернулся мальчик к Ирине.

Андрей сел на стул.

– И ты – Андрей, и он – Андрей, – пояснила мальчику мать.

– Два Андрея, – недоуменно и тихо произнес мальчик, глядя на Анохина.

– Понравились, говоришь, дома, – заговорил Ломакин, и Анохин повернулся к нему, кивнул утвердительно: – Хорошие дома! – продолжал Борис Иванович. – Наша бригада строила… Всю улицу! Только те, – указал он в сторону однотипных домов, – до Звягина, а эти – после его прихода в бригаду. Его проекты! Смекалистый мужик!.. А так вот, не зная, послушаешь его, подумаешь – пустозвон… Хороший плотник! Мастер! – говоря это, Ломакин неторопливо обувался. Потом выпрямился, снял ватник с гвоздя у двери и протянул Андрею: – На-ка телогрейку… Курточку испачкаешь… Бери, бери!

Андрей неуверенно сбросил куртку, косясь в сторону Ирины. Она стояла боком и гладила мужскую сорочку, расправляя складки, а мальчик по-прежнему следил за ним.

Борис Иванович вынес из сарая бензопилу и направился с ней к суковатым еловым и сосновым бревнам, сложенным в кучу за домом возле стены.

– Давай-ка откатим, – Ломакин поставил бензопилу на землю и ухватился за торчащий вверх толстый, коротко обрубленный сук елового бревна.

Андрей забежал с другого конца и помог оттащить бревно в сторону. Борис Иванович завел бензопилу, которая сыто и бодро зафыркала.

– Включается вот так! – указал Ломакин. – Теперь смотри сюда внимательно.

Он опустил на бревно вращающуюся цепь. Она быстро сорвала кору и, выбрасывая опилки желтоватой пахучей струей, стала легко погружаться в дерево. Мотор сразу же запел тоньше. Когда чурбачок отвалился, Ломакин уступил Андрею ручки.

– Давай-ка ты теперь!

Анохин прицелился, стараясь отделить чурбак такой же длины, что и у Ломакина.

– Не бойся, не бойся! Давай!..

Цепь неуверенно царапнула дерево, вгрызлась в ствол, и пила вдруг попятилась на Андрея, словно ей стало жалко бревна. Анохин надавил вперед. Мотор недовольно и натужно закашлял синим дымом.

– Не дави, не дави! Свободней держи, – подсказал Ломакин.

Он стоял рядом и следил за каждым движением пилы в руках Андрея, следил и подсказывал, изредка помогая рукой.

4

Пилили они долго. Гору чурбаков набросали возле сарая. За домом ветру развернуться было негде, и Андрей вскоре скинул телогрейку. Жарко! Пила рычала все уверенней, но руки с непривычки устали быстро. Почувствовав это, Борис Иванович выключил мотор и сказал:

– Шабаш! Представление имеешь, а тонкостям на месте научишься!

Он сел на бревно и, заметив, что Андрей намеревается сесть рядом раздетый, произнес:

– Телогрейку накинь! Вспотел, простудишься…

Андрей послушно надел телогрейку, устроился на бревне и привалился спиной к стене, разглядывая резные наличники на соседнем доме. Узор их был проще, грубее, чем на окнах Ломакина. «Разные люди делали! – подумал он. – Долго возиться надо!»

– И наличники тоже в бригаде делали? – спросил Анохин.

– Нет… Домов много нужно было строить. Не до жиру… Каждый сам себе вырезал. Кто как мог!.. У нас в деревне большие мастера по этому делу были. Узоры на каждой избе – загляденье!

– А у нас наличники почти не делали. Так, кое у кого, – с сожалением сказал Андрей, вспоминая деревенские избы. – Вообще у нас деревня бедновата. Колхоз – миллионер наизнанку, по убыткам…

– Пьют, наверное, мужики больше, чем работают.

– Пьют, сильно пьют! – подтвердил Анохин. – Но пьют-то, думаю, из-за неуверенности, неустойчивости жизни. Тот не запьет, у кого и сейчас хорошо и на горизонте туч не видать…

– Это верно… Верно, сказано! Далеко ходить не надо, хотя бы наших взять: вот земляк твой Чиркунов, алкаш непробудный! А ведь человек-то какой был! Поэт! На весь Тамбов гремел. Стихи его по радио артисты читали, в книжках и газетах печатали. Люди целые залы в клубах, Дворцах культуры забивали, чтоб стихи его послушать. Это все Звягин рассказывал. Они раньше вместе работали и сюда вместе приехали… Сам-то Чиркунов не особенно любит распространяться о себе…

– Я знаю… – почему-то смутился Андрей. – Он моему брату книжку подписывал. Я читал… В деревне его уважали сильно. Брат мой Митя чуть ли не богом его почитал, подражать ему стал, стишки пописывать… Скажи теперь кому из наших, никто не поверит, что он таким стал… А почему он сюда приехал? Почему запил? Почему так опустился?

– Кто его знает! Я говорю, он не любит рассказывать… С женами что ли, запутался, от алиментов сбежал!.. Не пил, не пил, и вдруг понесло. Сразу себя потерял… Или Гончаров! Такой же пьяница, а тракторист золотой! Трелевщик у него всегда, как игрушка! Безотказный малый. Он и в колхозе такой же, думаю, был… Говорит, раньше тоже не пил. Жена у него будто загуляла, люди подсмеиваться стали, а он мужик тихий, постоять за себя не мог, затосковал – и пошло! Из-за жен сейчас больше всего и запивают… Я не говорю, что женщины по природе своей плохие. Они, может, лучше нас, но вот внушили им, что они такие же, как и мужики. Все им так же доступно, все, что и мужики, могут. Они и стали по мужичьему жить: курить, пить, командовать, когда ни к чему этому они не предрасположены, омужичились, охамели, и пошла жизнь наперекосяк! И бабы несчастны, и мужики! А валят друг на друга… – Ломакин замолчал, поплевал на ладонь с пятном смолы от сосны и начал счищать его ногтем. Потом спросил, взглянув на Андрея: – А у тебя отец как? Не пьет?

– У нас семья хорошая. Мать командовать не лезет!

– Братья-сестры есть?

– Два брата и сестра. Я младший в семье. Самые старшие брат с сестрой в деревне, а Митя в институте.

– А ты мир поглядеть решил, пока молодой?

– Ну-у, не совсем так… Я ведь в строительном учусь. Стройку сам выбрал…

– Понятно… У тебя запивать причин нет, – засмеялся Ломакин.

– И в настоящем светло, и будущее ясно, – отозвался Андрей, потом спросил серьезным тоном: – Борис Иванович, а почему вы всех тамбовских к себе собираете?

– Почему?.. У нас, у рабочих строительно-монтажного поезда, нет постоянного дома. Сегодня мы здесь строим станцию, завтра там. И так всю жизнь! Сколько я за свою жизнь мест переменил! И теперь в этом чудесном доме последние дни доживаю. Хороший дом, а вот грусти в сердце нет. Привык покидать! Понимаю, неизбежность… А человеку без корней нельзя. Никак нельзя! У всего живущего корни должны быть. Когда корни погибают, дупло в душе образуется, душа сохнет, пустеет. Человек тогда, как трухлявое дерево, оболочка одна. Дунет ветерок посильней, и пропал человек… Когда вокруг тебя земляки, помнишь о корнях, помнишь, что ты не одиночка, что ты часть целого, что без тебя это целое уже не целое! Ценность свою лучше понимаешь, вера в себя приходит. Это для меня важно, для Чиркунова, для тебя, для всех… А корни наши в тамбовской земле! А русский человек без родной земли не может!

5

И поваром в тайгу Ломакин взял землячку – Анюту. С ней, как и с Матцевым, Андрей познакомился в первый же день своего пребывания в поселке. Когда Андрей с Владиком пришли в столовую, Анюта разливала по тарелкам первое. Рабочих не хватало, поэтому повара, приготовив блюдо, сами же вставали на раздачу. У Анюты на голове был до голубизны белый колпак, из-под которого выглядывал краешек пряди русых волос. Халат на девушке был такой же чистый, не застиранный, видимо, она впервые надела его.

Владик стоял в очереди впереди Андрея. Анохин чувствовал себя неуверенно среди незнакомых людей, настороженно, понимал, что в поселке все знают друг друга и к новеньким приглядываются внимательно, стараясь понять, что за человек появился среди них.