Вне рубежей - Сергей Динамов

Сзади донесся топот и веселый голос Жорки:

– Ты чего, в носильщики заделался? Давай помогу.

– Бери, – прохрипело иссушенное горло и закашлялось. Поскольку во фляге еще булькало, то промочил глотку кипятком. А Жора легко подхватил мешок на плечо, пошел рядом, не умолкая и мотая своей жиденькой козлиной бородкой во все стороны.

– Ого, тяжелый. Черного припахал бы.

– До вечера бы нес.

– Отработал нормально?

– Угу.

– А у меня новость, – весело трещал Жора. – Тебя оставляют. Я рад. А то пришлют ухаря – и капец всему ан-голоидному социализму.

Я остановился. Ну нет же! Не может быть! Снял машину и распустил ремень – жгло нестерпимо, все вкупе. Мечты, подтаяв, вдруг встали на дыбы, не веря. А Жора топал дальше, поднимая пыль. Весело и легко.

– Жора… Это штабные слухи или Васька сказал?

Он остановился, подошел. Улыбка продолжала сиять.

– Васька.

Все. Внутри закипела, заклокотала ненависть.

– А чего ты лыбишься все время? – тихо ему сказал, вкрадчиво. Бешено. – Тебе морду, что ли, никогда не били? А, урод?! По полной программе устрою… Здесь и сейчас.

Я рванул его за рукав, и ткань жалобно треснула. Внезапно нас накрыл рев борта, низко и быстро уносящего свое вертолетное брюхо на север – в стойло. Жора что-то говорил, уже не улыбаясь, а за ревом ничего не было слышно. В его глазах – оторопь, но не страх, и лишь в одном глазу дрожала слеза. Рев исчез так же внезапно, как и налетел. Злоба ушла вместе с ним, оставив горечь и пустоту.

– …потому что ты – не стукач. Ты что, думаешь, что я такая же гнида, как Васька? Я ж понимаю все. Я думал, что тебе легче будет от того, что рад… – Слеза продолжала дрожать.

– Почему ты думаешь, что я – не стукач? Ты людям меньше верь, Жора. Мы ж хуже зверей – улыбаемся и жрем за обе щеки. Звери хоть друг друга не едят.

– А акулы?

– Дурак ты, Жора.

Я отпустил рукав и поплелся, не оглядываясь. Оглядываться было незачем и некуда, теперь только вперед – в пропасть с очередным дном, которое снова загнали на неопределенную глубину. Но дно же когда-то появится. Надо лишь закрыть глаза, потом открыть – и ты уже долетел. Главное, не расшибить башку о стенки в узкостях. А дно – оно и в Африке дно.

Рапорт не писал, интерес к электронной хрени улетучился вместе с грязью под импровизированным душем. Желание спать пересилило все уставные обязанности, положения и поползновения. Проспал мертвым сном уже не помню сколько, начало смеркаться.

Снаружи, издалека, доносились звуки народной самодеятельности – героические шустрики встречали вечер при песнях и плясках. Тело было потным и липким. Быстро сполоснулся оставшейся водой. Оделся, откопав мятые, но стираные шорты с майкой в модифицированном под шкаф ящике из-под эрэсов[11]. Вечер завертелся.

Посередине харч-веранды для команданте в плетеном кресле за пустым столом дымил Васька. Командир второго взвода Панаки, из местных, быстро сметал что-то кура-пайное[12] в уголке, склонившись над миской и помогая конечностями. Негромкая рукотворная музыка доносилась от бойцов и умиротворяла, разбавляя апатию и ощущение безысходности, которое бесцеремонно расселось где-то у сердца, на складе духовных ценностей, свесило ноги и издевательски нудно зудело, но поздоровалось:

– Boa noite![13]

– И тебе туда же. Почему не зашел? Где рапорт? – Васька всегда рассержен и грозен.

– Рапорт завтра представлю. К девяти ноль-ноль. Устал чего-то я, Василь Петрович.

– Устал он, видите ли. Совсем распоясались. На кунге[14] все колеса порезали. Растяжки исчезают. Личный состав собираешься воспитывать?! Или дожидаешься, пока антенны своротят?!

Здесь придется сделать небольшое отступление от темы. В центре нашего охраняемого периметра вместе с морозильником и генератором находится радиостанция. Она располагается в кунге, рядом с которым торчит антенное хозяйство. Коробка кунга стоит на колесной базе. Резина колес – это вполне подходящая подошва, то есть обувь для близлежащей povoamento[15] (язык не поворачивается назвать этот бомжатник деревней), достаточно лишь отмести лишнее и чем-нибудь закрепить, например, проволокой расплетенных растяжек, удерживающих антенны. Бартер же по типу «воин – крестьянину» и тут же наоборот – это неизменный внутренний путь Африки в светлое социалистическое завтра под девизом «Травите дустом – не свернем!».

– Так мне что, на главкома местного наезжать, что ли? Он же дальний родственник их генералиссимуса из Луанды. Они там все с ног на голову перевернут, и нам же достанется. Не-е, вы уж сами.

– Ты потише давай! Не на митинге.

Панаки все прекрасно слышал, хотя и не понимал, но уже уносил ноги от греха подальше, прихватив недо-жеванное. Ну, а мне подумалось: «Ох, вырежут они нас когда-нибудь!»

– Я ж домой скоро, Василь Петрович. Зачем натягивать отношения с «братьями»[16]?

«Жору сдавать не след», – подумал я.

– Домой-то тебе торопиться не стоит.

– Как так?

– Нет замены пока.

Пришлось нервно закурить, изображая печаль и тоску, хотя чего там изображать-то было? От души все. Я тщательно протер ложку о майку, насухо, и вяло ткнул в обрыдшую рыбу. Есть не хотелось.

Солнце, все глубже и глубже зарываясь, плеснуло красным на сиротливые перышки облаков в вышине. Жара хоть и спала, но разгоряченная земля напоминала о ней легкими дуновениями ветра, приносящего отголоски дневного ада. Едва слышное, но нарастающее и ритмичное завывание донеслось с севера.

– Кого это несет, Петрович?

– Один борт пока к нам перебазируют. Для усиления и разведки. Завтра колонна с топливом подойдет. Еще броню обещали.

– Что, ожидаем перемен?

– Активизируются на нашем направлении. В общем, жди ржавых скоро. Этих троих не допрашивал?

– Нет, пробовал только. С фаларом[17] у них тишина, а с инглишем и африкаанс – у меня… Жоры, жаль, не было. На горячем можно было развязать, а сейчас – не знаю. Мешок присадок к плюшкам[18] набрал. То ли инерционные, то ли объемные, а может, чего новое придумали. На батарейках. К радистам схожу, конечно. Но лучше бы на север отправить, пусть сами разбираются.

– Завтра отправим. Давай, доедай, бери свои присадки, зови Жору и пойдем-ка посмотрим на улов. Они где, в яме?

– А где же еще?

– Тогда я пошел туда. А вы подтягивайтесь. Стремительно навалилась темень, высыпав шквал звезд на небесный антрацит. Луна с несколько авиационным имиджем в южном полушарии расправила крылья и парила потихоньку. Наплясавшиеся бойцы притихли, зарычал генератор – поджег прожекторы на угловых вышках.

Я зашел к себе, отыскал наощупь нож, дежурный моток парашютной стропы и прихватил несколько кругляшей из мешка с плененными примочками к минам. Жаропрочные комары уже вышли в поиск – звенели, будто жалобно зазывая на ночлег, но пришлось с ними распрощаться и не спеша пойти к отквартированному неподалеку Жоре. Он читал в своей хижине дяди Тома при чадящей лампаде из снарядной гильзы, лежа за отнюдь не белым марлевым пологом. Хотя вот тут, видимо, закралась ошибка. Дядя Том сдох бы через пару дней, здесь проживаючи. А Жора жил уже месяц и не унывал, продолжал улыбаться, малярия ему пока была незнакома; учил себе потихоньку очередной язык и практиковал выученные. Часто вслух и громко – было слышно. Диковинные языки: мат – не мат, но нечто родственное. В свободное (ну, пусть будет в личное) время у него вечно торчал кто-нибудь из местных носителей как языка, так и вшей, язв, чесотки и остальной заразы, поэтому в хижину он их не пускал – балакали, сидя на патронных ящиках у входа. Ящики имели обыкновение исчезать по бартеру, и тогда приходилось сидеть на земле. Жора всегда записывал, а еще он мечтал выучить язык бушменов и увлеченно рассказывал про них – про эту чудную, почти уничтоженную бурами и враждебными племенами народность, которая не владела письменностью и передавала свою историю на словах. Но бушменов в округе не наблюдалось, а тексты о них слегка доставали, и я просил его рассказать что-нибудь о бабах. Про баб Жора, наверное, знал, но вещать отказывался и краснел. Потом покраснение исчезло – скрылось под загаром, а я решил выучить английский. Так что про баб и бушменов мы больше не вспоминали.

– Пошли, поработаем немного. Приходилось на допросах бывать? Не в детской комнате милиции, имею в виду.

– Не-ет.

Но улыбаться я не переставал:

– Ну, тогда опыту наберешься. Профессию сам себе выбрал, так что терпи.

– Да мы учили. Я даже помню…

И оборвал я Жору:

– Забудь.

Пленные – дело тонкое. Согласно наставлению, пленных с момента захвата необходимо держать отдельно друг от друга. Допрашивать тоже раздельно. Задавать соответствующие вопросы и получать ответы, а в случае отказа или получения заведомо ложных сведений применять средства устрашения, а также вводить специализированные медицинские препараты, воздействовать психологически и физически, но как – наставление умалчивало, предоставляя возможность для творческого подхода. За неимением специализированных медицинских препаратов, как и обещанного давным-давно доктора, оставалось одно – творчество.