Вне рубежей - Сергей Динамов

Чем миг грядущий нас приложит? Ничтоже сумняше-ся, грядущий миг произвел на свет гражданина Венгерской Народной Республики Иштвана Шекете, археолога. Дата рождения и возраст не совпадали. Ну, это еще ничего, заучим-запомним-врастем. По водившимся где-то в тех местах археологическим майя и ацтекам в голове лишь подростковые смутные отпечатки «Дочери Монте-сумы», и насчет венгерского языка – рядом не лежало. Все познания укладываются в два где-то прихваченных слова – «люфас» да «иштван-фас», причем это мадьярская мать, и употреблять ее в приличном «обчистве» ну никак. Кошмар!

Ну, вот и все: паспорт-доллары-билеты-макулатуру на грудь, прощальное рукопожатие – и последняя инстанция исчезла за дверью. Вылетали мы в Амстердам не скоро и привязаны теперь были к аэродяде прочной пуповиной аж до самого вылета, поэтому можно было перемещаться поближе к аэродевочке и ставить вопрос об обещанном кофе, а потом забиться в угол, еще пару раз ужаснуться новому гражданству и попробовать вздремнуть.

5 Большой черный муравей настырно топал по серо-красному пеплу земли в одному ему ведомую даль. Сидящий на земле человек подцеплял его прутиком, преграждал путь, заставлял менять направление или прижимал к земле; смотрел, как тонкие черные лапки борются за право, предназначенное букашечьей жизнью. Иногда муравей получал свободу и снова устремлялся к своей цели. Ощущение времени постепенно исчезло. Грузная мертвенная тишина заполонила все вокруг, остановив время.

Должно быть, я знал этого человека, хотя выражение на грязном – в камуфляжной саже и пыли – лице было совершенно пустым. Изредка осветляясь едва приметной грустной улыбкой, лицо оживало. С трудом, но в нем можно было распознать знакомые черты. Жора.

Улыбка таяла, словно вместе с жизнью, и лишь что-то еще существующее теплилось в руке с прутиком. Рука будто бы жила отдельно: монотонно, безостановочно, преследуя и настигая.

Почему он улыбался? Может быть, это была и не улыбка вовсе, а боль? Ведь он сидел как-то скрючившись, с неудобно вывернутой шеей, склонив голову набок. Наверное, так надо, иначе он не видел бы муравья. Зачем?

– Жора! – попытался позвать я, но звук застрял, увяз где-то в груди, а от дальнего края пепельной поляны, из ржавой густой травы, из-под плотно надвинутой, такой же ржавой панамы с мятыми полями смотрели глаза, неестественно белые на черном лице. Я различил темный верх ранца, руку в беспалой перчатке с узором из дырок, ствол АКМ. Приподнимаясь, лежащий в траве ржавый[3] осторожно оперся на локоть, и показался нагрудник – родной «лифчик»[4] с пятью газырями. «В среднем у них всегда родезийский заград[5] с бикфордой на двадцать секунд, а в остальных четырех – магазины РПК[6]. Хотя, возможно, там бутеры[7]», – спокойно и неторопливо рассуждал мозг, будто все происходило не со мной, а где-то в другом, потустороннем мире.

Ржавый уже подавал команды рукой кому-то позади себя: сжатый кулак – «Внимание»; два пальца вверх и вправо – «Двое на правый фланг»; указательный палец вверх и влево – «Один на левый фланг»; кулак рывком вниз два раза – «Закрепиться».

Жора не реагировал на движение в траве. Они же берут периметр. Сейчас его будут убивать. Неужели он не видит?

Казалось, что в этом мертвом безмолвии различим каждый шорох… Различим? Странно, я абсолютно ничего не слышал, словно укутанный пронзительной тишиной. Почему мне холодно? Удушливый жар африканского буша исчез в стылой тиши. Холод добрался до колен, стал подбираться ближе к поясу. Я уже не чувствовал ног – лишь лед, но мозг четко, последовательно анализировал происходящее. Что-то случилось совсем недавно, и я не мог вспомнить, что.

Подкравшийся вечер запутал беспечное солнце в густых расплющенных кронах деревьев. Оно выбросило длинные причудливые тени, которые внезапно ожили и тем самым подтолкнули время. Ощущение чего-то нового, неопределенного, но высвобождающего из цепкой хватки безмолвия пришло ненадолго, затем обернулось прикосновением холода где-то у сердца. Пробужденные крупицы разума не противились – безропотно ждали.

В плечо уперлась толстая рифленая подошва и запрокинула землю, небо. Я мягко отвалился на спину, пальцы разжались – выпустили прутик. Неутомимый муравьишка облегченно вцепился в него челюстями и потопал дальше с отвоеванной добычей. Кто-то расстегивал лямки на груди, ремень, снял подсумки, торопливо рылся в карманах. Тишина твердела, врастая в лед, и внезапно заволокла тьмой… Я терпеливо ждал.

Там должен быть свет… Обещали…

– …поприличнее! Разве что храпа не слышно. Вам здесь не ночлежка, а офис, – бубухнуло где-то рядом.

Я открыл глаза. Вначале прищурился из-за яркого света, а уже потом опознал испепеляющие очи Григория Федоровича. Положение мое в пространстве с момента засыпания и до пробуждения изменилось и выглядело весьма своеобразно, но достаточно устойчиво. Попробуйте сложить руки на груди и сесть на стул, но спиной. Примерно таким образом.

– Прошу прощения, – принимая приличествующую позу, ответил я. Проспал я всего час с небольшим. Кроме Григория Федоровича в комнате никого не было. Сцепив руки и глядя под ноги, он, не переставая, измерял расстояние от запертого на замок выхода до противоположной стены и обратно. Подсчитав его шаги, получилось нечто странное – пять туда и четыре оттуда. Проверил еще раз, но результат оказался прежним. Ну, да Бог с ним. Взгляд наткнулся на чашку с остатками кофе, сиротливо стоявшую рядом – на уголке пустого стола.

– Григорий Федорович, может, еще чайку? – скрепя сердце, выдавило лизоблюдское «я», преследуя корыстные цели.

– Нет, спасибо, – и после паузы в три шага: – И не думаю, что это будет правильно, если мы начнем здесь хозяйничать при отсутствующих хозяевах.

– Хозяева-то не обидятся. Сами предлагали, что странно. Первый раз со мной такое приключилось. Обычно индифферентны. А тут угощают. Приятно. Смотрю, у них и оборудовано все по-божески: кофеварка, чайник, сахар. Все на виду. Может быть, простят хозяева-то? А, Григорь Фе-дрыч? – отодвигал я своего лизоблюда ненавязчивой фамильярностью.

– Делайте что хотите, Можар. Я уже сказал все, что думаю по этому поводу, – и дальше: топ-топ, топ-топ.

Не торопясь, выказывая всем своим видом, что мне это тоже совсем-совсем не по душе, пришлось подчиниться постыдной и даже вредной, пагубной для кофе привычке под укоризненным взором Григория Федоровича.

– Можар, все хотел спросить, а чем вы, собственно, занимаетесь у нас? – не сбрасывая шаг, произвел на свет Григорий Федорович. Говорить о таких вещах, а уж тем более задавать вопросы на эту тему несколько неудобно даже в узком кругу. Очевидно, Гриня жаждал компромата.

– Археолог я, Григорий Федорович. А по совместительству перевозками занимаюсь. Транспортом то есть, – уже помешивая ложечкой обжигающее благоухание, сказал я.

Гриня аж замер. Повернулся. Во взгляде сквозило удивление и любопытство. Про археолога-то он знал – мы с ним оба теперь венгерские «археологи». А вот про перевозки…

– Это каким же таким транспортом? Что-то не припоминаю, когда транспортное подразделение вообще выезжало. Да вы и не из транспортного. Поясните.

– Международные перевозки. Один из видов – общеизвестный, но достаточно экзотический. Под патронажем ГлавПУРа[8]. Слышали, наверное?

– Что-то ничего я об этом не слышал. Может быть, недавно совсем организовали? Кто же в ГлавПУРе руководство осуществляет?

– Давайте-ка я вам фамилию подскажу… Вообще-то, лучше на пальцах покажу.

– А в чем, собственно, проблема? Зачем на пальцах? Вы думаете, что здесь не совсем… Как бы это сказать-то…

– Вот-вот, думаю, что не совсем. Лучше подстраховаться. Читайте – рисую.

Шевеля губами и очаровывая мимикой, Григорий Федорович увлеченно внимал дирижерским жестам, а затем ненадолго задумался.

– Что-то не знаю я такого в ГлавПУРе. Действительно, кто-то новый. Еврей, что ли?

– Нет, он не еврей. У него в роду, кажется, греки были с ихней речки Стикс.

– А вы откуда про речку знаете? Вы с ним что, лично знакомы?

– Лично – не лично, но у меня есть двоюродный брат. Так вот мать его жены, которая доводится сестрой брата…

Но Григорий Федорович внезапно и резко прервал:

– Сестрой доводится мать или его жена?

– Чьей?

– Вы сказали, что мать его жены, которая и так далее. Какая «которая»? Мать или жена?

– А-а. Мать жены двоюродного брата – это сестра брата его отца. То есть отца товарища из ГлавПУРа, но он уже умер.

– Кто умер?

– Отец товарища уже умер.

– Вашего товарища? – прозвучало нетерпеливо.

– Нет, того товарища.

– Отец Харона, что ли? – раздраженно и громогласно плюхнул Григорий Федорович и тут же осекся.