Свет мира - Халлдор Лакснесс

Старший брат Наси рявкнул:

— Какого черта ты суешь ноги ей под юбку?

— Бог с тобой, братец, — ответил Юст.

— Я тебе сказал, нечего совать ноги ей под юбку, убери сейчас же!

А Яна вопила так, будто ей грозило кораблекрушение. Тогда старший брат Наси соскочил с постели, подтянул подштанники и освободил Яну. Между братьями началась драка. Они дрались не часто, но уж если дрались, то не на шутку. Они дрались в чем спали, почти голые. Яна спустилась по лестнице на несколько ступенек, остановилась и широко открытыми глазами следила за дерущимися, она хлопала в ладоши, когда ей казалось, что один из братьев сейчас подомнет другого, при этом она радостно и в то же время тревожно ржала, словно кобыла на горном пастбище. Но чем ниже сползали с дерущихся подштанники, тем ниже, ступенька за ступенькой, спускалась девушка по лестнице, взор ее сделался безумным, она уже не кричала, а только судорожно хватала ртом воздух. Наконец она спустилась до конца лестницы, теперь в чердачный лаз смотрели одни глаза.

Оулавюр Каурасон сидел в глубине чердака, он только что вернулся из коровника и собирался спокойно съесть свою простоквашу. Едва он понял, что драка приняла серьезный оборот, он перестал смотреть на дерущихся из страха, что его заметят, втянут в драку и накажут, он весь дрожал, стараясь сохранить нейтралитет, забился в самый угол своей кровати и не подымал глаз от простокваши.

Наконец младший брат Юст оказался на полу, подняться он уже не мог, старший брат Наси навалился на него, задрав зад.

— Жаль, у меня нет ножа под рукой, а то бы я расправился как следует с этим чертовым бабником, — процедил Наси сквозь зубы, не забыв объяснить, для какой именно цели ему потребовался нож в этих исключительных обстоятельствах.

Оулавюр Каурасон поджал под себя ноги, он весь съежился, забыв проглотить кусочек кровяной колбасы и опустить глаза. И в ту же секунду раздался окрик Наси:

— Лауви, ну-ка вынь из стропилины нож и дай мне, а не то убью!

У мальчика не было времени ни на моральные, ни на какие-либо иные размышления. Привычка повиноваться взяла верх. Он вздрогнул, отодвинул подальше тарелку, встал и вытащил из стропилины нож. Этим ножом резали овец.

Но не успел он протянуть Наси этот страшный нож, как Яна, которая уже почти совсем исчезла в чердачном лазе, неожиданно опять выскочила на чердак, громко призывая Иисуса Христа, с искаженным от ужаса лицом, так как, несмотря на свою молодость, она прекрасно поняла, что необходимо вмешаться и не дать свершиться той операции, которую старший брат во что бы то ни стало хотел произвести над младшим. Она мгновенно нашла соломоново решение. Слезы ручьем хлынули у нее из глаз, она бросилась на колени между братьями и обхватила победителя за шею.

— Наси, милый мой, умоляю тебя, ради всего святого, режь лучше меня, только его не трогай!

Тогда Наси отпустил младшего брата, швырнул нож на пол, подтянул подштанники, повалил девушку на свою постель, обхватил ее и натянул одеяло.

Казалось бы, для младшего брата Юста самым простым и естественным было схватить с пола нож и, не раздумывая, броситься на Яну и Наси, лежавших в постели. Но он этого не сделал. С пола он, конечно, встал и потянулся за ножом, но сделал вид, что не замечает, чем заняты те двое, и повернулся к Оулавюру Каурасону Льоусвикингу. Он нисколько не спешил, подтянул преспокойно подштанники и неторопливо направился в тот угол, где сидел мальчик.

— Ну, голубчик, прощайся со своей головой, — заявил он тем добродушным тоном, каким обращаются к поверженному врагу. Смертельный страх пронизал Оулавюра Каурасона Льоусвикинга, сначала страх побежал по спине, потом по рукам и ногам до самых кончиков пальцев, ибо мальчик понял, что пробил его последний час и что больше уже никогда не придется ему стоять на берегу залива, глядя, как волны бьются о берег; Господь лишил его своего покровительства — вот к чему приводит стремление соблюсти нейтралитет в человеческом обществе. Брат Юст невозмутимо сгреб мальчика одной рукой, пригнул его голову к краю постели и приготовился перерезать ему горло.

Но как раз в ту минуту, когда все должно было свершиться, на чердаке, словно милосердие Божье, появилась матушка Камарилла, она схватила сына за плечо, вырвала у него нож и спокойно воткнула его на прежнее место, потом она сдернула одеяло со старшего сына и прогнала с его постели девушку. Яна закрыла лицо одной рукой, другой быстро одернула юбку и, громко плача, убежала с чердака. Приемная мать произнесла несколько подобающих слов по поводу нынешней молодежи и приказала сыновьям одеться. Потом она созвала всех обитателей хутора, взяла в руки сборник проповедей и начала читать. После этого все сели за стол.

Глава шестая

Как горько быть молодым, тосковать о Боге, о добре, знать, что Господь повсюду являет тебе свой лик, но никогда не иметь возможности наслаждаться этим и постоянно страдать от подневольного существования, собственного убожества и острых болей в груди, в спине, в голове и в желудке. Во мраке этого беспросветного отчаяния, составляющего жизнь человека, мальчик узнает, что его мать стала портнихой и переехала в Адальфьорд. Многие считали, что, если простая необразованная женщина стала портнихой и поселилась в самом крупном торговом центре округи, тогда как все остальные вынуждены зарабатывать себе на жизнь обычным способом, это свидетельствует не о чем ином, как о чванстве, до сих пор подобные попытки возвыситься над своей средой никогда не приводили к добру. Мальчик часто с возмущением думал о своей матери, вспоминая, как она зимним днем засунула его в мешок и отправила к чужим людям; лишь десять лет спустя он узнал, что все считали, что он непременно умрет, так горько он плакал, а ветер в тот день был северо-восточный. Как могла мать отослать его прочь, когда свирепствовал северо-восточный ветер, ведь он так любил ее! Размышляя об этом, он дал себе слово: он отомстит матери тем, что ни разу в жизни не обратится к ней, как бы тяжело ему ни пришлось. Однажды он целый день помогал братьям резать торф. Большие острые лопаты, мелькавшие в руках у братьев, внушали ему такой страх, что он решил все же уехать к матери, не ставя ей никаких условий. Он забыл, что мать отослала его прочь, и представлял себе, что она живет в деревянном доме с окнами по обе стороны двери, с высокой двускатной крышей и с трубой, в дрме у нее есть комната, в которой стоит диван и на окнах висят занавески, совсем как у пастора, а на стене — картина и обязательно календарь. И вот он идет к ней. Идет через горы и пустоши. Она, улыбаясь, выходит к нему навстречу, обнимает его и плачет, раскаиваясь в том, что отослала его зимой в мешке, и говорит, что он должен остаться у нее навсегда. Он все прощает ей и тоже плачет. Как хорошо было бы приехать к ней! Ночью, перед сном, дорога к матери казалась такой простой, так легко было ее отыскать, она была так близко. Но утром, когда он проснулся и вышел из дома, небо было хмурое, как обычно, ветер пронизывал до костей, и у мальчика уже не хватало мужества совершить это путешествие, все расстояния вновь обрели свой действительный размер, перед ним снова встали горы с отвесными склонами и крутыми вершинами. А на той стороне фьорда поднимались другие горы. Путь к матери пролегал через множество гор и пустошей, глубоких долин и скалистых фьордов.

Летом братья ссорились особенно часто, каждый требовал, чтобы выполнялись только его распоряжения, однако никто кроме них самих не видел разницы в их приказаниях. Больше всего они ссорились, выясняя, у кого из них больше прав лапать Яну на траве после обеда. Девушка предлагала им разрешить этот сложный вопрос, положив головы к ней на колени с разных сторон, словно на подушки. Однако такое простое решение их не удовлетворяло. Но вот лето подошло к концу, стало рано темнеть, птицы умолкли. Куда делись те таинственные обещания, которые так щедро расточало ясное небо в начале лета, где теперь легкие белые облака, что теснились в синеве над вершинами гор, пенистые и свежие, точно взбитые сливки? Ненастные тучи, серые и тяжелые, закрыли все небо. Лето было на исходе, а на лугу оставалось еще много сена. Неожиданно выдалась сухая погода, но длилась она всего два дня. Уже на второй день к вечеру небо нахмурилось, надвигался дождь. Начали сгребать сено в копны, братья работали как одержимые. В такие минуты сил не щадят. Быстро темнело.

Кое-как братья договорились, что Наси будет грести сено вместе с одной из работниц, а Юст с Яной. Но едва стемнело, старший брат подозвал Оулавюра Каурасона и велел ему идти и подгребать сено за Юстом и Яной.

Младший брат услышал издали это приказание и вместо того, чтобы возразить брату, подошел к мальчику и велел голубчику бежать в горы и пригнать лошадей, чтобы вывезти сено до того, как хлынет дождь.